Американская пустыня - Персиваль Эверетт

Тед покачал головой.

– Прямо сейчас я об этом вообще думать не буду. – На столике у плиты Тед углядел переносное радио и включил его.

Отзвучала парочка популярных шлягеров, очистив сознание Теда от песни про Майкла. Эйвери пересел поближе к фонарю и теперь лихорадочно копался в одной из сумок с записями; страницы так и разлетались во все стороны.

– Он не ест, – бубнил Эйвери. – Он не ест. Передавали новости. «В пустыне Мохаве в Калифорнии члены религиозной секты забаррикадировались в своем лагере; офицеры ДОС пытаются конфисковать их огромный арсенал пушек. Предводитель неформалов, человек, известный под именем «Большой Папа», поклялся, что ни он, ни его последователи живыми в плен не дадутся. Бежавший член секты подтвердил подозрения в том, что Большой Папа захватил и прячет у себя пятьдесят ни в чем не повинных детей в качестве заложников. Менее часа назад Большой Папа пригрозил, что начнет убивать детей, если власти не отведут войска и не согласятся на его требования. В чем заключаются требования, средствам массовой информации пока не известно».

Тед напрочь позабыл о телефоне. Дети! Дети, запертые в том треклятом бункере! Он побывал там – и ушел без них.

Он понял, что должен вернуться. Пули не в состоянии остановить его. Он знает, где находится бункер.

Тед выключил радио.

– Доктор Эйвери, нам нужно идти.

– О чем ты? – отозвался Эйвери, не отрывая глаз от разложенных на коленях бумаг. – Я никуда не пойду. Мне необходимо вернуть Девятнадцатого обратно в лабораторию и закончить работу.

– Ничем не могу помочь, – пожал плечами Тед.

Но Эйвери не обращал на него ни малейшего внимания. Он отмахнулся от Теда так же, как, должно быть, прежде отмахивался от жены и детей. Из ближайшей стопки белья Тед вытащил белый платок и повязал его вокруг шеи, чтобы скрыть швы. Еще раз неловко попрощался и поблагодарил Эйвери и ушел в заднюю комнату. Не без труда открыл окно, оглянулся, не видит ли кто, затем протиснулся наружу и спрыгнул на землю. Сперва он полз, затем крался, чуть ли не на корточках, через ярды и ярды других лагерей – неизменно ярко освещенных, – пока пиромантические последователи Негации Фрашкарт не остались далеко позади.

Книга IV

Глава 1

Тед все отчетливее осознавал, что одна из жизненных заповедей сводится к формулировке: «Почти удрать – оно проще простого. Ключевое слово «почти». Вывалиться из окна автофургона в буквальном смысле оказалось не сложнее, чем скатиться с бревна. Но теперь он затерялся в ночи, хотя никак не в темноте, поскольку каждый лагерь в этом обширном поселении был затоплен светом, будь то свет от костров, от фонарей на батарейках или от гирлянд лампочек, питаемых генераторами. Свет сиял во много раз ярче, чем на только что покинутой им базе. Ощущение создавалось такое, словно все эти люди боялись темноты или, возможно, пытались принять меры к тому, чтобы ни один пролетающий мимо пришелец ни за что бы их не пропустил. Как бы то ни было, при такой иллюминации ничто не отбрасывало тени, в которой беглецу удалось бы укрыться, а одетый с ног до головы в белое, Тед чувствовал, что просто-таки сияет и лучится. Смотрелся он в высшей степени странно – и все же недостаточно странно, чтобы привлечь внимание среди людей, многие из которых не возражали против того, чтобы посидеть попить пивка со взрослыми мужчинами и женщинами, вырядившимися «под пришельцев».

Тед брел куда глаза глядят; со всех сторон до него долетали обрывки разговоров. Человек, разряженный на манер одного из механических чудищ, что Тед видел среди Перриных игрушек, долго распространялся насчет этих психованных маньяков в Калифорнии, и что так им и надо, если армия двинет прямиком туда и развеет их по ветру с помощью суперсекретного фотонно-лучевого ружья, что в данный момент как раз находится в стадии разработки.

– По мне, – рассуждал он, – вот вам отличная возможность протестировать новинку.

Дети, что казались слишком маленькими и одновременно слишком взрослыми, чтобы так себя вести, носились сломя голову без присмотра, палили друг в друга разнообразным футуристическим игрушечным оружием и похвалялись смываемыми татуировками. Портативные радиоприемники извергали из себя музыку «кантри», рок-н-ролл и психотерапевтические программы «звоните-отвечаем». Телевизоры добавляли зловещие блики ко всеобщему световому буйству. Все направления казались одинаковыми, и вскоре Тед уже понятия не имел, где находится, и направляется ли он в пустыню или назад, к военной базе. Он гадал, удалось ли Освальду Эйвери просочиться, не мытьем, так катаньем, обратно на объект и в свою подземную лабораторию.

Тед шел все дальше и дальше через бесконечные, похожие как две капли воды становища, пока, в конце залитого светом пространства, не заприметил темноту или что-то очень на нее похожее. Если обитатели автофургонного городка, обосновавшиеся в центре, казались странными, то пограничные жители были и впрямь «чужими». Население окраин, и мужчины, и женщины, все до одного были покрыты татуировками – не только на плечах, но и на бедрах и спинах, – каковые они гордо демонстрировали всей честной компании. Какая-то женщина заворчала на проходящего мимо Теда из укромного закутка между пикапами, где обосновалась пописать – заворчала, продемонстрировав плохие зубы и массу сережек в самых неподходящих местах, в том числе в веках, в нижней губе и в языке – сквозь язык было продернуто тяжелое серебряное кольцо, так что рот не закрывался до конца. И хотя к тому времени Тед уже убедился, что бояться ему нечего, он прянул прочь, отчасти из вежливости, отчасти по привычке, выработанной былой трусоватостью, но главное – потому, что убраться от нее подальше и впрямь стоило. Наконец Тед оказался там, где единственным источником света были догорающие костры, а бородатые мужчины и почти бородатые женщины курили наркоту и трахали друг друга куда и как придется. Тед обнаружил, что совершенно измучен, не физически, и даже не духовно и не эмоционально, но психологически – как именно, он не понимал и сам и вряд ли готов был признать. Он заполз в желтый школьный автобус, свернулся клубочком на полу у водительского сиденья и задремал.

Размытое белое облако далеко на юге было единственным пятном на фоне безжалостной синевы моря и неба, и взгляд Глории то и дело возвращался к нему. Она посмотрела на Ричарда: тот, сидя на руле, тщательно прочесывал береговую полосу.

– А он когда-нибудь прежде такое проделывал? – спросил Ричард, не глядя на собеседницу.

– Нет. – Глория отняла бинокль от глаз: теперь он болтался на груди. – Но вся эта свистопляска с отцом… Даже я растерялась; могу только вообразить, что творится в его головенке.

Двигатель в шесть лошадиных сил в первый раз завелся играючи, но теперь, сколько бы Перри ни тянул и ни дергал, ничего не получалось. Сперва мальчик боялся воды, скользя по воле ветра, затем понял, что его гонит к берегу. Он выпрыгнул на землю, замочив кроссовки, и вытащил лодчонку на гальку. Ровная морская гладь, по которой он промчался на моторке, в какой-то момент сделалась неспокойной и громкой, волны плескались о борта, так что он был просто счастлив оказаться на твердой земле, вот только уйти с места никуда не мог. Мелкая бирюзовая вода бухточки уже в двух шагах превращалась в глубокую бирюзовую воду, а за его спиной поднимался крутой высокий откос. Перри чувствовал себя таким потерянным и несчастным, каким, в сущности, и был; мальчик изо всех сил старался не расплакаться, гадая, зачем он вообще сюда явился, зачем потихоньку выбрался из комнаты, с какой стати так взбеленился. Он представил себе, как перепугается мама, обнаружив, что его нет, и от этой мысли его затошнило. На маму он не злился. На папу, наверное, тоже. Тогда на кого же? Он в жизни так не пугался, как в тот раз, когда у них отняли сестренку. А теперь вот исчез и отец. Исчезнуть, пожалуй, еще хуже, чем умереть, думал мальчик. Если бы отец умер, он, Перри, по крайней мере знал бы, где тот есть – или, точнее, где его нет.

Море пугало, мотор не заводился; запертый на узкой песчаной полоске между утесами, Перри не нашел ничего лучше, как поползти вверх по откосу. Надо же, до чего сухой этот склон – при том, что совсем рядом от всей этой воды! – размышлял про себя Перри. Мальчик цеплялся за землю, камни, кустарник и карабкался все выше. Пыль и гравий осыпались под его ногами, хрупкий шалфей и цеанотус ломались в руках, докучали пчелы. Ладони и подушечки пальцев стерлись до крови.

Где-то в сотне футов над его головой скала становилась совершенно отвесной; двигаться дальше было некуда. Перри глянул вниз – и запаниковал, сердце так и заколотилось в груди. Он не знал, куда ставить ноги, не знал, спускаться ли лицом к горе или спиной. Он обнял куст шалфея, укрепился как можно устойчивее – и замер. Он глядел на океан и едва дышал. По лицу его струились слезы. «Папа!» – закричал он.