Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

начальник, посылай за мной машину, а я пока поглажу кофтенку и юбочки…» Я, конечно, как могу, благодарю ее и говорю, что спешить не надо… а она мне: «Ты, гражданин начальник, должен знать: солдату кашу и песню надо вовремя подавать!»

Карелов, разгоряченный, отмерил несколько шагов по комнате, сел на подлокотник кресла и с грустинкой проговорил:

– Гражданином начальником назвала меня. Как думаешь, по лагерной привычке или из озорства?

– Вряд ли к унижению можно привыкнуть, – ответил я. – Шутила, конечно. Однако, видать, шутка больно хлестнула тебя…

На танкодроме (место, где велись съемки) все было в движении и все непривычно тихо: команды офицеров и режиссеров подавались вполголоса, вежливо. Во всем чувствовалось напряженное ожидание приезда легендарной артистки.

Солдаты, собрав полевых цветов, с букетиками расселись на траве вокруг танка. Подошла долгожданная машина. Триста солдатских голов повернулись к ней. Смешно и трогательно тянули юноши худенькие свои шейки и во все глаза всматривались в Русланову…

Она вышла уже одетая в сценический костюм, и ничегошеньки в этой народной любимице не было от звезды, примы, эстрадной богини… Просто родная русская женщина…

– Господи, сколько сынков у меня!.. – прошептали ее губы. И видно было, как увлажнились глаза.

Карелов поздоровался с Руслановой. Она обняла его как давно знакомого человека, хотела что-то сказать, но осеклась…

Потом обратилась ко мне:

– А тебя я знаю. Ты – Макар. Наш человек!.. – И, схватив меня за руку выше локтя, шепнула: – Веди меня к солдатикам!

Мы приближались к сцене-танку. Оператор Анатолий Петрицкий, боясь упустить несрепетированный момент встречи артистки с бойцами, прилип к глазу камеры.

Лидия Андреевна призналась:

– Поверишь, коленки дрожат… Вот дуреха старая!..

Солдаты, словно по команде, встали. Кто-то неловко, смущаясь, сунул ей в руку букетик из ромашек. Растроганная певица воскликнула:

– А ну, хлопчики, подсадите бабку на эту железяку!

В одно мгновение десятки рук потянулись к ней. Кто-то из офицеров сказал:

– Как генерала встречают…

– Бери выше, старик! – поправил его Карелов. – Она – генералиссимус русской песни! Так-то!

А Русланова была уже на башне танка. Стукнула каблуком по железу и, выдав широкое, ядреное «Э-э-х!», выбивая дробь, молодо пройдясь по броне, звонко, раздольно запела «Окрасился месяц багрянцем…»

Все внимало этому чуду. Казалось, птицы умолкли в лесу, собаки притихли в соседней деревне… Русланова пела! Еще! И еще!.. Потом:

– Устала я маленько. Но петь еще буду! Тебе что спеть? – обратилась она к розовощекому парнишке.

– Мне бы «Валенки», – хлопая белесыми ресницами, сказал вконец смутившийся солдат.

Лидия Андреевна зашлась в счастливом смехе. Смеялись и мы: всем нам было хорошо.

– Сыночек, дорогой, ну на тебе «Валенки»! – И запела!..

Это пела ее душа!

Сегодня все чаще приходится задумываться: как не хватает нам сейчас духовной силы, гражданского достоинства, способности щедро дарить людям красоту. Просто так. Как она!

Попутчик

Мысленно чертыхаясь на ветреную с дождем погоду, бежал я по перрону с одним-единственным желанием: ввалиться в «СВ», сбросить одежду, нырнуть под одеяло и спать… Спать… Спать…

Стоявшая возле вагона проводница встретила меня ворчливо: «Ну артисты, и в слякоть не сидится им дома. Проходи, проходи, с билетом там разберемся».

В купе, к моему удовольствию, никого не было, а до отхода поезда оставались считаные минуты, и я испытал предчувствие сладостного одиночества…

Не успел поезд набрать скорость, не успел я расслабиться, как лязгнула дверь и в купе появился промокший до нитки офицер… Он бросил на коврик чемодан, сел на свободную постель, голова его беспомощно склонилась на грудь… Так, с закрытыми глазами, не шевелясь, сидел он очень долго. Только изредка тяжело вдыхал и тихо, рывками выдыхал. Словно сдерживал рыдания.

С парнем что-то неладное, подумал я, или простуда лихорадит его, или пьян до чертиков.

– Ты разделся бы, лейтенант, – сказал я, не скрывая и сочувствия к нему, и раздражения.

Слова мои повисли в воздухе. От офицера – никакой реакции. Так посидел он еще с минуту, потом рывком встал, сбросил с себя плащ и китель, раскрыл чемодан, выставил на столик бутылку водки и вокзальный пакет с дежурной едой: яйцами, холодной котлетой, зачерствевшими кусочками хлеба и не первой свежести сыром. Все так же молча принялся зубами срывать с горлышка бутылки пробку. Забулькала водка в чашку. Поднес он ее ко рту. Сморщился… По всему было видно: непьющий парень, но, преодолевая отвращение к спиртному, насилует себя… Пьет…

Я все думал: заговорит он когда-нибудь? И что с ним? Мой профессиональный интерес к его состоянию уже фиксировал: как дышит, как сидит, как думает, как беззвучно шевелит губами, словно с кем-то спорит… То вдруг на его лице появляется гримаса, как от зубной боли, то ни с того ни с сего он кулаком со всей силы пнет подушку…

Ладно, подумал я, ему сейчас, как и мне, хочется побыть в одиночестве, и отвернулся лицом к стене с намерением уснуть.

– Пожалуйста, не спите! – послышался голос попутчика.

Я с готовностью встал, словно ожидал этой просьбы.

В глазах офицера увидел отчаяние и даже мольбу.

– Поговорите со мной, – по-детски добавил он.

– Сынок, тебе поспать надо…

– Не смогу я. – Он заскрежетал зубами и безвольно помотал головой.

Я почувствовал, что ему надо выговориться, и потому напрямик спросил:

– Что случилось?

– Я в длительной командировке был… Приезжаю домой… А соседка говорит: жена хахаля приводила!.. – С трудом выговорив последние слова, он потянулся к бутылке.

– Хватит! – повысил я голос.

– Так точно! – автоматически ответил офицер и выпучил на меня глаза, как на генералиссимуса, даже икнул от удивления.

– Сколько в командировке был?

Он молча показал два пальца.

– Ну, в свободное время, конечно, ресторан… Танцы… Подружки, ага? – подмигнул я ему заговорщицки.

Он, как мне показалось, противно хихикнул, сказал:

– А то!..

– Вот видишь, какая ты сволочь! Сплетне поверил! Не разобрался… женщину обидел… Любовь растоптал… Да еще и ухмыляешься. Тоже мне гусар!

Офицер обалдело смотрел на меня. Я не давал ему опомниться.

– Сейчас будет Курск. Ты выйдешь и вернешься… Как жену зовут?

– Валя… – жалобно выдохнул он.

– Вернешься к Вале.

Я выключил у изголовья свет, накрылся одеялом. Закрыл глаза. Недолго я слушал его тягостное сопение и сдерживаемые вздохи – уснул.

Утром проводница сказала:

– Вышел офицерик ваш. Говорит, что-то забыл в Москве. Про вас спрашивал. Я ему про «Дом, в котором я живу», а он сразу за голову схватился: «Е-моё! Это же надо! Сам “Я, Шаповалов Т. П.” выкинул меня из вагона!»

Вот, казалось бы, и весь рассказ. Но не весь…

Спустя лет двенадцать в окрестностях Потсдама, в Германии, снимали