Сфера Маальфаса - Елена Долгова

– Ad patres[10]…

– Чего он говорит?

– Чего-чего… Старого Георга убили!

Глаза покойного все еще смотрели в темноту.

Людвиг бережно закрыл сухие веки, попытался разжать старческую, в мозолях руку. Это удалось с трудом, сморщенные пальцы не хотели расставаться с крошечным клочком белой ткани. Богослов сунул находку в кошель и огляделся. Толпа крестьян поредела, многие, улюлюкая, торопились в сторону холмов, откуда навстречу им накатывала еще одна цепочка огней – пореже.

– Ведьма! Волчица!

Сквозь выкрики прорывался судорожный, всхлипывающий женский плач. Двое дюжих парней, ухватив за локти, толкали перед собой перепуганную женщину. Из-под платка пленницы выбились растрепанные пепельные волосы. Богослов узнал прислугу-альвисианку.

– Люди, пустите! Не виновата я!

– А откуда кровь на твоей одежде, ведьма?!

– А разве не кровь на руках твоих?!

– Смерть ведьме!

– Смерть убийце!

– Заткните ей пасть! Размозжите ей череп!

Пахло кровью и растоптанной травой. Толпой овладело безумие, чья-то коса уже вздернулась для удара. Парни, схватившие ведьму, верно оценили ситуацию и, струсив, отпрянули в стороны. Этого оказалось достаточно – пленница вырвалась, толкнула кого-то, опрокинув навзничь, и с неожиданным проворством пустилась наутек.

– Держи ее!

– Улюлю!

Беглянке удалось сделать всего несколько шагов – толпа тут же смяла ее. На земле мгновенно сгрудилась куча неловких тел. Кто-то в азарте бил по шевелящейся массе оглоблей, видимо, надеясь поразить ударом оборотня. В ответ раздавались гневные и жалобные крики ушибленных.

– Стойте, дурачье! Вы поубиваете друг друга!

Людвига никто не слушал. Он попытался отобрать оглоблю, но получил крепкий толчок, отбросивший его под ноги дерущихся. Под кучей тел кто-то хрипел, задыхаясь.

– Остановитесь!

Поднявшегося было фон Фирхофа вновь сбили с ног, чья-то нога едва не лягнула его в висок.

– Дураки! Мужичье! Назад, дети потаскухи!

Вопли дерущихся перекрыл яростный рев Хайни и высокомерный голос Шарфенберга. Послышались шлепки – мечи солдат били щедро, наотмашь, плашмя, били по шеям, спинам и иным, менее благородным частям тел драчунов.

– Поднимайтесь, хозяин!

Избитый Людвиг, пошатываясь, встал рядом с Мартином, ухватился за протянутую крепкую, надежную руку Ладера. Вокруг озлобленным кольцом сбились два десятка распаленных дракой людей. Женщина слабо стонала на земле. В ярких, с сумасшедшинкой, глазах Шарфенберга плясали искорки.

– Я, ваш сеньор, приказываю вам остановиться…

– Отдайте ее нам, господин!

– Мы сами расквитаемся с ведьмой!

Крестьяне придвинулись вплотную. Хмурые взгляды не сулили ничего доброго.

– Стойте, олухи. Вы хотите силой противиться своему господину?

К Людвигу подобрался сутулый человек с мощной мускулатурой, низко свисающими руками.

– Вы не священник ли, господин Людвиг? Нет? Ну, это все равно… Скажите барону – пусть отдаст служанку нам. Вы не подбирали в полях тех, кого растерзала волчица. Что вам до наших слез, плоти и крови? А у меня волк зарезал дочь…

– Ты уверен, что эта женщина виновна в ведьмовстве?

– Она это, господин, больше некому.

– Хорошо, – вмешался после минутного молчания Мартин. – Эта женщина будет предана духовному трибуналу. Инквизиция никогда не ошибается. Если она ведьма, то понесет заслуженную кару. До тех пор она останется заключенной в узилище, в подвале.

Служанку подняли с земли. Она обвисла на чужих руках, разбитые в лепешку губы едва шевелились:

– Я не ведьма…

Толпа начала расходиться медленно и неохотно.

– Ну и зачем вы полезли в драку, хозяин? Оборотниху отбивать? На вас теперь смотреть страшно – глаз вам подбили, одежду разодрали, рана-то, рана – чудом не разошлась! А если бы я не подоспел с господином бароном Шарфенбергом? Вас бы богом ушибленное мужичье растоптало и не заметило…

Хайни, сам, впрочем, не пострадавший в драке, был отменно сердит.

– Ты прав, Хайни, я вел себя глупо. Но теперь буду умнее. Сейчас мы вернемся в Шарфенберг. Ты быстро, слышишь – быстро! – укладывай сумки. Оседлаешь лошадей, и мы в суматохе уедем.

– Так до утра еще далеко… Лучше утром, позавтракаем путем. Что, сейчас прямо?

– Не медля ни минуты.

– А как же оборотень в холмах?

– Оборотень найден.

– Верно. Я и забыл.

– Ты не понял, Хайни. Оборотень гуляет на свободе, и я, увы, знаю, кто он. Именно поэтому – давай-ка поспешим отсюда прочь. Собирай сумки. Время не ждет.

Женщина серым клубком забилась в угол сводчатого подвала. Круг света от фонаря выхватил из темноты ее скрещенные на коленях руки, кое-как приглаженные волосы, запекшуюся царапину на щеке.

– Анна, я пришел поговорить с тобой. От твоих слов сейчас зависит твоя участь.

Служанка подняла на Шарфенберга равнодушно-недобрые глаза. Бесполезно, Мартин стоял за пределами светлого круга.

– Ты обвиняешься в ведьмовстве и сношениях с дьяволом. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Я не ведьма…

– Тебя застали у тела человека, растерзанного волком, твоя одежда и руки были в крови. Как ты объяснишь это?

Женщина бесцветно, как заученный урок, забормотала:

– Я шла вечером по выгону и увидела его.

– Кого?

– Старого Георга, господин.

– Дальше. Не смей молчать.

– Я незаметно пошла следом, потом услышала крик. Я подбежала, пыталась остановить кровь, но он уже умер.

– Как ты оказалась на выгоне, Анна?

– Я гуляла.

– В темноте, одна?

Женщина растерялась.

– Не противься моему правосудию, Анна, расскажи, зачем ты пошла в луга. Если ты сознаешься, я ведь могу тебя и оставить в живых… не стану вызывать инквизицию.

– Я гуляла.

– Ты напрасно упорствуешь.

– А мне теперь все равно.

– Мне жаль тебя, ведьма. Время еще есть. До утра. Подумай как следует.

Женщина молча отвернулась, уйдя в тень. Мартин Шарфенберг удалился, приказав солдату запереть подвал.

Людвиг остановился на пороге своей комнаты. Сейчас он зайдет и заберет «Историю Hortus Alvis». А потом – потом он увезет отсюда эту редкую книгу в седельной сумке и разгадку тайны licantropa в душе…

Легкий ветерок, дуновение которого едва ощутимо… Словно луч солнца на лице… Пение зяблика. Чье-то незримое присутствие… В нем не чувствовалось угрозы.

– Кто здесь?

Молчание. Потом тихий смех, как серебряный колокольчик. Людвиг приподнял руку со свечой. Что-то белое, скользнувшее в сторону… Легкие убегающие шаги.

– Покажись.

Снова смех.

– Не убегай, тень.

На самом краю света и тьмы в белом платье стояла Маргарита. Сейчас она была красива – дерзкой, пронзительной и хрупкой красотой. Падал на плечи мягкой волной черный шелк волос. Миндалевидные глаза, прикрытые пушистыми ресницами, сияли.

– Подойди, не бойся.

Она послушно подошла. Людвиг осторожно дотронулся до точеного подбородка и приподнял лицо девушки.

– Я хочу видеть твое лицо…

Девушка подняла ресницы. Черные сияющие глаза смотрели прямо в душу Людвига, сковывали, отнимали волю. Он успел подумать, что в зрачках девушки есть нечто противоестественное – они узкие, кошачьи, – но тут же забыл об этом. Маргарита улыбнулась, показав мелкие острые зубки, и прижалась к Людвигу всем телом, приподнявшись на цыпочки и обхватив его шею левой рукой. Богослов чувствовал сквозь одежду прикосновение упругой груди, плоского живота, мягких бедер, испытывая одновременно вожделение и страх. Он попробовал отстранить девушку, но не смог ни шевельнуться, ни даже отвести взгляд от ее вертикальных зрачков. Маргарита мурлыкала, проворные пальцы шарили под плащом, расстегивая пояс богослова. Фон Фирхоф, пойманный взглядом демона, не знал, что ему делать – то ли покориться судьбе, то ли позвать слугу и непереносимо осрамиться.

– Ты мой… Ты мой…

Пальцы никак не могли сделать священный жест, их как будто сковал лед, но когда Людвиг попробовал обнять девушку, руки очень даже повиновалась. Он скользнул ладонями вдоль узкой спины, обтянутой скользким шелком, отстранил перепутанные шелковистые волосы и коснулся хрупких позвонков шеи. Палец уколола острая грань, и фон Фирхоф рванул медную цепочку. Освободившийся медальон – медная пластинка – соскользнул с груди девушки и, отлетев в сторону, остался лежать на полу. Маргарита отпрянула, резко толкнув Людвига в грудь. Белым обрывком упал цветок, приколотый к платью. Теперь девушка уже никому не показалась бы прекрасной. Личико исказила гримаса обиды, глаза сузились, запали щеки, от крыльев точеного носа к уголкам губ пролегли резкие морщинки. Пунцовый ротик искривился, как у ребенка, который вот-вот заплачет. Она зашипела по-кошачьи и, повернувшись, выбежала из комнаты.

– Быстрее, хозяин!

Людвиг, запахивая плащ и поправляя одежду, заторопился к выходу, удерживая под мышкой фолиант «Истории».