Сфера Маальфаса - Елена Долгова

Елена Долгова

Сфера Маальфаса

Книга первая

Город под холмами

«Ожесточение, над душами оно

Имеет власть, само себя питая!

Костер вражды горит – и не сгорает.

В деяньях сыновей, что факел принимают

Отцов своих, ей продолженье суждено».

Пролог

В гулком пространстве полутемного зала тревожно отдавался каждый звук. Трещали, выбрасывая яркие искры, сосновые бревна, пылающие в огромном камине. За дубовым столом, неподалеку от камина, склонясь над исчерченным пергаментом, сидели трое мужчин. Советник императора Билвиц, полный, пожилой, веснушчатый, с неровным лицом, озабоченно сдвинув рыжие брови, расправил на столе карту, искусно нарисованную на тонко выделанной коже. Расположившийся рядом Дитмар, граф Рогендорфский, высокий, широкоплечий, не двигался, обратив задумчивый взгляд узких темных глаз куда-то в сумрачную пустоту зала. Третий – крепкий, с черными волосами, кое-где высветленными сединой, кареглазый, с короткой бородкой, скрывающей нижнюю часть широкого лица, – сам император Священной Империи Гизельгер. Оплывали свечи. Трое за столом молчали.

– Раз нам нужна помощь – почему бы не отправить послов на запад, государь? – прервал молчание Дитмар.

– Помощь может более обременить Империю, чем причина, побудившая ее просить, – коротко и обманчиво флегматично обронил Билвиц. Глаза его, полуприкрытые тяжелыми веками, скрывались в тени.

– Стража!

Гулко отозвались под сводом шаги Кунца Лохнера, капитана гвардии, поспешившего на зов императора.

– Введите его, – приказал Гизельгер.

Жарко пылал камин, но человек, одетый в изодранную рясу, ежился, как будто мерз под порывами пронизывающего насквозь ледяного ветра. Монах попытался припасть к ногам императора, гвардейцы подхватили благочестивого под руки, заставляя держаться на пристойном расстоянии от Гизельгера. Обиженный монах почесал голову, всю в сосульках грязных волос, сердито одернул рясу, прикрыв исцарапанные ноги в грубых сандалиях.

– Как тебя звать? – спокойно спросил император, заранее зная ответ.

– Филипп. Брат Филипп, государь.

– Встань… – император с едва скрываемой досадой махнул рукой, приказывая подняться все-таки рухнувшему на колени монаху. – Расскажи нам все, что ты видел и запомнил.

Бесцветный голос монаха, казалось, шуршал, как сухая солома.

Он рассказал.

Глава 1

Опасны одинокие прогулки в холмах

«Желаешь написать страшилку –

Давай злодею имя ассирийца.

К примеру, назови его Синнахериб,

И сразу все поймут,

Что он не просто так красавицу Альбину

Из родового замка Ништякштайн похитил,

А для дурного с нею действа».

(Империя, 26 сентября 6999 года от Сотворения Мира)

Над северной равниной свистел ветер. Кроны часто стоящих деревьев колыхались сплошным ковром, мешая темно-зеленую хвою с ядовито-медной листвой.

Между мокрыми порыжевшими осинами, осторожно ставя копыта на кочки, покрытые чахлой осенней травой, шли вереницей три верховые лошади. Серые тяжелые плащи скрывали силуэты, делая всадников неотличимыми друг от друга, капли воды стекали по лошадиным гривам, тихо позвякивало железо на конской сбруе. Угрюмое, пропитанное водой небо, казалось, придавило и редкий лес, и животных, и путников.

Первый из всадников – если судить по форме сумок, лесничий – придержал толстую пегую лошадь.

– Устали, хозяйка? Потерпите. Сейчас на юг, видите, дерево со старыми гнездами? Потом свернем – и вдоль длинного холма. Скоро покажутся башни Виттенштайна.

Девушка на гнедом иноходце откинула капюшон, открыв свежее озорное личико и поток прямых волос цвета светлого каштана. С седельного ремня свисал маленький охотничий арбалет, инкрустированный перламутром. Возле копыт лошади трусила, часто перебирая короткими лапами, низкорослая уродливая собачка в серебряном ошейнике – длинноухая, с гладким, как хлыст, хвостом. Девушка выпрямилась в седле.

– Отец ждет нас. Он пошлет людей на поиски. Нужно торопиться. Какой был барсук, Шенк! Ты не забыл шкуру?!

– Здесь она, в сумке.

– Я вижу, ты не забыл облезлую шкуру. А вот дорогу ты хорошо помнишь, любезный? – вмешался третий путник. Насмешливый голос, доносившийся из-под опущенного капюшона, принадлежал элегантному молодому мужчине.

– Конечно. Десять лет тут землю бью. Пешим и на коне, каждый кустик знаю, каждый камешек. Стежки-дорожки, тропы и пни. С чего бы мне дорогу забывать?

Лесничий Шенк, знаток тропинок через болота, обиженно замолчал. Трое охотников пришпорили лошадей. Черные топи остались на севере. В таких местах сквозь бездонную толщу воды лениво поднимаются болотные пузыри. В молодых, зыбких болотах, под обманчивым ярко-зеленым покрывалом растительности лениво колышется трясина, способная в минуту проглотить всадника вместе с конем. Но немного на юг – и появляются плоские травяные кочки. Меж ними пробиваются низкие кустики трав, осень усеивает их пестрой россыпью диких ягод, похожих на крупный цветной бисер, и горят меж кочек долгими осенними вечерами призрачные белесые огни…

Заболоченная низина, поросшая редким осинником, протянулась на юго-восток, к своей южной оконечности постепенно повышаясь, чахлое редколесье сменилось густым ельником, чтобы, наконец, уступить место траве, можжевельнику и полянам дикой клубники. Тропа обогнула торфяники по самому краю, постепенно становясь суше и шире. Впереди лежали холмы, рассеченные узкой, как порез, лощиной.

Трое всадников ехали шагом, каждый думал о своем, еще не подозревая о той роли, которую приуготовила каждому история.

Девушка отпустила повод красной кожи. Хмурые холмы медленно надвигались, заслоняя печальное небо.

Алиенора представляла лицо отца – щеки, заросшие рыжей щетиной, низко нависшие брови, скрывающие светлые, почти белесые глаза с крошечными темными точками у зрачка, косой шрам, задевший бровь и стянувший висок. Она искренне восхищалась отцом – военная биография и отчаянная репутация барона давали к этому множество поводов. Шестнадцатилетний Виттенштайн шел в первых рядах армии, посланной дедом нынешнего императора в невероятно отчаянный поход на юг. Тогда сверкали глаза, лилось вино, гремели гимны, произносились речи, легко взлетали к небу поспешно выхваченные из ножен мечи…

Предприятие правителя оказалось безумным с самого начала – галеры уходили от свай южных портов, чтобы, переплыв море, причалить к сухим пескам пустыни. Сезон штормов начался раньше обычного, и половина армии канула на дно, так и не увидев вожделенного берега. По иронии судьбы оставшаяся половина, изнемогая от жажды, дралась с кочевниками, засевшими в неприступных крепостях-оазисах – дралась уже не за тусклое зеленоватое золото южных копей, а лишь за возможность опустить ладони и лицо в стылую, тугую, такую прекрасную воду…

Из южного похода вернулся только каждый десятый. Среди них был и «бешеный Виттенштайн».

Теперь постаревший рубака, участник пяти войн при двух императорах, супруг, схоронивший двух нестарых жен, отец, потерявший старшую дочь и младенца-сына, безумно любил последнего ребенка. Любил, одновременно и восторгаясь ее строптивым нравом, и искренне проклиная судьбу, ведь дочь – не сын. Возможно, время и оседлая жизнь что-то надломили в старом головорезе.

Законы и обычаи Церенской Империи стары. Некоторые более, некоторые менее – эти насчитывают пару-тройку сотен лет. Веселый озорной обычай – ежегодный выбор наместника нищих – уважаем ничуть не менее чем имперские законы против магии, подлога и воровства. Избранный голодранцами эфемерный бургомистр царит в предместье столицы всего три дня – но зато каких! – столица взрывается безумием праздника, бредут ритуальные шествия пьяниц, балаганы актеров и бродячие певцы стекаются в города.

Другие обычаи не столь веселы. Монахи столицы каждый год мечут Жребий, выбирая одного-единственного жителя Церена. Конечно, и речи нет о том, чтобы переписать и снабдить костяными бирками всех бесчисленных подданных Гизельгера. Первый Жребий падает на провинцию. Второй – на округ. Третий отбирает именитое семейство. Избранный родными навсегда оставит семью и уйдет в обитель со строгим уставом, в общем-то, честь немалая – хотя добровольцев почему-то никогда не находится. Молитвы считаются необходимым дополнением к мощи имперских мечей.

Год назад выбор пал на семейство Виттенштайнов. Молча ярящийся барон поставил точку в череде жребиев – оглядел бледных, трясущихся дочерей, вынул и опрокинул побитый стакан с игральными костями… Нечет! Хильду забрали монахи.

Алиенора вновь ощутила слабое эхо прежнего ужаса, малодушного душевного облегчения – жребий миновал ее, Нору! – и мгновенно обрушившегося отчаянного горя. Платья сестры до сих пор хранятся в доме, ее ручного дрозда Алиенора сама выпустила из клетки – птица долго не хотела улетать, стуча клювом в свинцовую раму окна.