Заложник - Кристина Ульсон

— Я догадываюсь.

В голосе ГД слышалось разочарование, причины которого Эден не понимала.

— Захария Келифи, — выдохнула Эден.

— И что с ним? — Бустер смотрел на нее удивленно.

Эден повторила то, о чем уже сообщала ему по телефону, и поделилась ближайшими планами. Она предупредила шефа, что решение правительства относительно Захарии Келифи, возможно, придется пересмотреть, если проверка телефонных номеров подтвердит его невиновность. Они не должны исключать и такой поворот дела, именно за этим Эден и явилась к Бустеру.

— Итак, телефоны, Эллис и сестра, — подытожил ближайшие задачи ГД.

— Надо навести ясность в этом деле, — кивнула Эден. — Это чертовски срочно, извините за выражение.

— Разумеется, эти вопросы надо снять немедленно, — согласился шеф. — Однако странно, что Келифи отказывается нам в этом помогать.

— Вы имеете в виду Захарию?

— Да. Если он действительно чист, с чего бы ему скрывать имя прежнего владельца телефона?

— Возможно, потому, что он не так чист, как кажется, — предположила Эден, которая размышляла на эту тему не один раз. — Или кого-нибудь покрывает. Или и то и другое.

ГД поднялся и подошел к окну. Едва ли затем, чтобы полюбоваться роскошным видом. Эден было неприятно, что он стоит к ней спиной. Она не могла понять, что тревожит ее шефа.

Эден нащупала в кармане связку ключей от дома. «Интересно, — подумала она, — Микаэль все еще на меня сердится?» Она почти не сомневалась, что это так. Будучи ее мужем, он так и не понял, что́ для нее важнее. Точнее, что в жизни самое важное.

Видеть чуть дальше собственного носа.

— Эден, вы никогда не задумывались, почему я взял вас на это место? — спросил ГД.

Его голос звучал грубо, как будто Бустер сердился или сильно нервничал. Вопрос только — из-за чего?

— Потому что я компетентный работник, — ответила Эден.

ГД повернулся к ней:

— Отчасти да. Но, кроме того, потому, что вы имеете репутацию терпеливого и сговорчивого человека. Терпение и лояльность — вот что мне от вас было нужно.

На несколько мгновений Эден задержала дыхание.

— Я вас в чем-то разочаровала?

— Тем не менее… — покачал головой Бустер.

Что означает это «тем не менее»?

Эден не знала, что и думать. Может, ГД не понравилась какая-нибудь из ее шуток? Что заставило его усомниться в ее лояльности?

— Что касается моих личных качеств, скажу вам следующее, — твердо ответила она. — Моя задача здесь — делать свое дело. Не уживаться с начальством, коллегами или американцами, а делать свое дело. Если у меня это не получается, только скажите. Меня не будет здесь через десять минут.

ГД сказал правду: такое с ней уже было. Когда-то Эден уволилась со своей первой работы в доме престарелых. Его персонал так плохо обращался с подопечными, что с тех пор Эден стала бояться старости.

А потом она так же ушла из газеты, куда устроилась на время летних каникул в студенческие годы. В этой газете любой ценой стремились увеличить тираж, и под конец Эден давали такие задания, что она стыдилась их выполнять.

Далее была британская контрразведка MI5. Но об этом ей меньше всего хотелось дискутировать с ГД.

На мгновение лицо Бустера стало печальным.

— В мои планы не входит расстаться с вами, — сказал он. — Я просто хочу как можно скорее разобраться с этим самолетом.

— И я даю вам слово, — ответила Эден, — что делаю для этого все возможное.

Поглаживая подбородок, Бустер следил, как она направляется к двери.

— Отлично, — подытожил шеф. — Значит, мы договорились.

Эден на это надеялась; во всяком случае, она говорила искренне. Сейчас дело об угоне самолета заслонило все остальные. Но судьба Захарии была его частью.

— Мне надо еще раз допросить Эллиса, — сказала она, остановившись на пороге. — Выведать, почему он отрекся от своих показаний относительно Захарии.

ГД одобрительно кивнул. Поговорить с Эллисом большой проблемы не составляло. Другое дело Карим, Эден сразу же о нем вспомнила.

Как можно воздействовать на летчика, сидящего за штурвалом самолета?

Ответа на этот вопрос Эден не знала.

48

Рейс 573

— Папа, это я, Эрик.

— Простите?

Голос Алекса звучал раздраженно.

Эрик прижал ко лбу ладонь тыльной стороной. Он молился, чтобы отец захотел его выслушать.

— Эрик, — повторил он как можно отчетливее, стараясь не повышать голоса. — Папа, это Эрик.

Прошло несколько секунд, прежде чем Алекс выдохнул:

— Слава богу.

— Папа, ты здесь?

— Я здесь, как ты?

Черт возьми!

— Более-менее. Мы держимся. Папа, я не знаю, как долго смогу говорить с тобой.

— Понимаю. Где ты?

Вопрос свидетельствовал о том, что Алекс в курсе дела. По крайней мере, он исходит из того, что Эрик не может звонить ему из кабины пилотов.

— В салоне первого класса.

— То есть Карим тебя не слышит?

Еще одно доказательство того, что Эрик не ошибся в своих предположениях: именно Карим ведет самолет навстречу гибели.

— Нет, папа. Мне нужен твой совет.

— Слушаю.

Эта фраза эхом отозвалась в голове Эрика. Обращался ли он когда-нибудь к отцу с подобной просьбой? Он не помнил. Потому что Алекс никогда его не слушал. Он просто формулировал решения проблем, которые видел сам и которых для Эрика не существовало. А потом сразу переходил на командный тон.

Алекс не заслужил доверия сына.

— Ты, наверное, устал?

Эрик вытер стекающую по щеке слезу.

— Я держусь, папа.

Он держится, держится, держится. Сжал волю в кулак.

— Но у нас на борту проблема, папа. Точнее, их несколько. Карим сам на себя не похож. Он был таким с самого утра. Я думаю… — у Эрика помутилось в голове, ему показалось, что его сейчас вырвет, — я думаю, он во всем этом замешан. Не знаю, каким образом, почему и как; понимаю, что это звучит бредово, но я в этом уверен.

Слова потекли сами собой, Эрик был не в силах остановить их:

— Он продолжает держаться вблизи американской воздушной границы и намерен кружить, пока не иссякнет запас топлива. Если он не запросит разрешения на аварийную посадку в какой-нибудь другой стране, самолет собьют или же он рухнет в океан.

Эрик вжался в кресло. Он вспомнил, что ему нельзя привлекать внимание пассажиров.

— Черт, он сошел с ума! Несет что-то насчет Вашингтона, в то время как наша конечная цель — Нью-Йорк.

Алекс возвысил голос:

— Вашингтон? Эрик, ты сказал — Вашингтон?

Эрик содрогнулся. Последний раз Алекс говорил таким тоном, когда мать лежала при смерти и доктор объявил, что ей осталось недолго.

«Мы сделали все от нас зависящее, — сказал тот. — Лена не доживет до Рождества».

Эрик хорошо запомнил этот день. Голос отца не одну ночь раздавался потом в его ушах.

«Я понимаю, — ответил тогда Алекс доктору. — Вы должны объявить мне, что она умрет и я останусь один. Но я прошу вас попытаться еще раз. Сделайте хоть что-нибудь! Что угодно!»

Доктор покачал головой, и отец принялся на него кричать, а Эрик с сестрой заплакали. Тогда Эрику больше всего хотелось, чтобы земля разверзлась под ногами и поглотила их всех.

Но с тех пор прошли годы. На этот раз у Алекса хватило самообладания взять себя в руки.

— Эрик, я буду краток, — сказал он. — Мы пришли к тем же выводам, что и ты. Не стану вдаваться в подробности, тем более что это бесполезно. И то, что ты упомянул Вашингтон, тоже не предвещает ничего хорошего. Мы сами гадаем, каким образом ко всему этому причастен Карим. Он говорил что-нибудь о бомбе?

Эрику хотелось разузнать больше о Вашингтоне, но времени расспрашивать не было.

— И не один раз. Похоже, он не сомневается, что в багажном отделении находится взрывное устройство. Все это в высшей степени странно. Ведь при той системе контроля, которая действует на трансатлантических рейсах, пронести на борт бомбу практически невозможно, и Карим понимает это не хуже нас. Тем не менее он неуклонно следует инструкциям террористов.

— У нас есть основания полагать, что он не изменит своего поведения. Он до конца будет руководствоваться этой запиской. Ты меня понимаешь?

Эрик молчал.

Отцу ничего не надо было объяснять. Он и его коллеги уже знали то, о чем здесь, на борту, только догадывались. Но главное, обе стороны пришли к одному и тому же выводу: опасность исходит в первую очередь от Карима.

— Я не думаю, что на борту есть бомба, — услышал Эрик собственный голос. — Самолет надо посадить.

— Но Карим этого делать не станет, и ты это понимаешь.

Эрик понимал все и ничего. Почти ничего.

— Так что с Вашингтоном? — В трубке послышался треск. — Папа?