Битва Деревьев - Илья Новак

Эльхант стал лучом, который отразился от паутины — она прогнулась и отшвырнула его к другой, а та отразила еще дальше… Плеснулась дымка, и Септанта свалился на гору костей и черепов. Во все стороны брызнули матовые осколки. Агач покатился по склону, мельком увидел пещеру, озаренную светящимися пятнами мха, заметил псов — и упал на каменный пол. Звери взвыли, разевая пасти, чихая, харкая и что-то бормоча. Вскочив, Септанта успел выставить кэлгор, насадил на него, как на вертел, приземистого кривоногого пса. Его черная шкура, на груди испещренная мелкими белыми пятнами, туго натягивалась, будто маленькая бархатная куртка, надетая на толстяка. В прыжке пес широко разинул мокрую розовую пасть, полную острых зубов, — кэлгор вонзился в нее, пробил горло. Зверь повис — меч вошел в него до груди, — пытаясь сомкнуть челюсти, лязгая зубами о металл, дергая лапами и безостановочно вращая коротким хвостом. Другие, окружавшие гору костей, закашляли, захрипели, заворчали что-то презрительно-яростное, подступая ближе. Эльхант размахнулся и ударил насаженным на меч телом о пол; выдернул оружие, повернулся и, оскальзываясь, полез обратно.

На вершине он замер, подняв кэлгор. Зверь лежал на боку, пытаясь встать и вновь падая. Из пасти текла кровь. Остальные были со всех сторон. Надо полагать, они привыкли, что из-под свода пещеры, где, почти невидимая снизу, пряталась мерцающая дымка, по временам падают тела, которые можно сожрать к собственному удовольствию, — да вот только друиды перерезали горла жертв, перед тем как сбросить вниз.

Вдруг, словно обменявшись неслышными словами, псы сорвались с места и рванули по осыпающимся склонам. И тут же неяркие отблески проникли в семиугольную пещеру. Эльхант пригнулся, вскидывая меч над головой.

Световая дымка, через которую сюда проник агач, сама собой изменяющаяся так, чтобы сливаться с окружающим, где бы она ни находилась, едва заметно мерцала под сводом пещеры. Призрачная музыка достигла ушей. Старец, повисший горизонтально, окинул взглядом происходящее и начал преображаться. Силуэт его вытянулся, меняя форму. Один из псов, более прыткий, чем другие, уже почти добравшийся до ног агача, взвизгнул. Теперь над костями висел большой пес-демон, копия того, что выпрыгнул из колодца вслед за повелителем Праха, но состоящий из мерцающих бледными цветами созвучий. Еле слышно протарахтела трещотка: пасть раскрылась — и затем будто дюжина дюжин инструментов разом издали самый громкий, самый резкий звук, на который были способны: демон взревел.

Вой псов огласил своды. Вряд ли они привыкли подчиняться кому бы то ни было, но вид огромного животного, рига всех псов, вверг их в панический ужас, и вскоре кости затрещали под множеством лап.

Падая, съезжая на брюхах, переворачиваясь и скользя, звери сыпанули вниз. Оглушительно кашляя и огрызаясь, устремились прочь — к низкому, не более пол-локтя, темному проему в дальнем конце пещеры, и один за другим исчезли в нем. Когда все стихло, Эльхант опустил кэлгор и вновь поглядел вверх. Старец стал прежним и отплыл в сторону. Источая тихие музыкальные звуки, он повернулся спиной к горе костей, разглядывая световую паутину: семь мерцающих зелено-желтых пятен затя нули углы пещеры. Других выходов, кроме лаза, в котором скрылись псы, здесь не было.

Эльхант присел на корточки, положив руки на колени и свесив кисти, вдыхая затхлый теплый воздух. Ломило в плечах и коленях, пальцы сильно дрожали, но чувствовал он себя уже лучше. Выждав, пока успокоится колотящееся сердце, агач стянул лохмотья, которыми стала рубаха, оглядел живот — тонкий разрез кровоточил, но теперь слабо; промокнул кровь на скуле и подбородке. Отбросив смятую ткань, он на заду сполз с горы, выпрямился, развел руки, взмахнул ими — плечи ныли. Перешагнув через умершего пса, Эльхант пошел по пещере. На теле, гибком и худом, с плоскими, но сильными, будто постоянно туго натянутыми мышцами, лежали отблески сиренево-желтого свечения. Татура — равновесный треугольник с глазом в центре — темнела на правом плече. Старец тем временем облетал паутины света, останавливаясь перед каждой, внимательно разглядывал их, испуская тихие музыкальные звуки, будто что-то задумчиво ворча себе под нос. Септанта приблизился к одной, поднял было руку, чтобы провести ладонью по натянутым световым волокнам, но передумал.

— Потому-то и надо было прыгать в середину. Каждая арабеска ведет в иное место, — прозвенело сзади.

Переплетенные нити, концами не то прилипшие к стенам и своду, не то погруженные в них, образовывали сложный круговой узор. В каждой была еще одна, совсем уж тонкая, будто волос, темно-красная… они напоминали кровяные прожилки в глазу. Тишину пещеры нарушали призрачные звуки, доносящиеся из семи разных мест. Вблизи нельзя было разглядеть подробности, но когда агач отступил назад и еще раз окинул взглядом паутину, то увидел блеклую картину — не то лужайку, не то сад, едва различимые стволы деревьев и водопад позади них, — смутно дрожащую в глубине узоров.

Эльхант отвернулся от паутины и того странного, что пряталось в ней. Старик, закончив осмотр, подплыл ближе и опустился к полу. Теперь он не мерцал — оформился, уплотнился и стал напоминать существо из плоти и крови. Музыка почти смолкла, лишь тихий-тихий свист сопелки звучал в пещере.

Септанта машинально попытался вложить кэлгор в ножны за спиной, не нашел их и опустил меч. Похлопывая клинком по голенищу сапога, он сказал:

— Хорошо, порталы друидов наши. Но всех их убил этот, снизу… Такого не ожидал ни ты, ни я. Мадред он или нет — друиды мертвы, а они были единственными, кто мог спасти Атланс от рига Нижнего Туата. То, о чем мы договаривались, стало бессмысленным. Что будем делать теперь, Лучшая Песня?

Часть вторая

Иные миры

Глава 1

— В омеле, оплетшей ветви и ствол, заключена жизнь дерева. Чтоб лучше сохранить ее, дерево вкладывает жизнь в омелу, как мы кладем в сундук некую вещь. Так друиды не могут носить свою жизнь в себе, потому что носят в себе Вечных, жизнь уже не помещается. И седобородые помещают ее в ветку или побег, которые всегда держат рядом. Вечные вложили себя в друидов, отчего те сами не стали Вечными, но тела их и разумы превратились в сундуки, вместилища .

Так полагают сыны омелы. Мы же поняли, что дело обстоит иначе. Друиды не просто носят в себе дух Вечных, но используют его для себя, сыны омелы делают Вечных такими, какими желают сделать их. Если они вливают часть Вечного в себя, в свое тело, — то часть эта принимает форму тела, как молоко принимает форму кувшина. Друиды меняют Вечных, вернее, меняют представления остальных, простых детей деревьев, и пользуются этим. Дерево и омела… Нет никакой жизни, вложенной деревом в нее. На самом деле омела душит дерево, если она оплетет его слишком сильно, то загубит, убьет. Так и друиды — омелой оплели Вечных. Ты понял меня, сын Альвара, моего друга, которого я когда-то предал?