Битва Деревьев - Илья Новак

— Вечные! — вскричал Брислан, и омела на его шее расцвела золотым огнем. Эльхант зажмурился, потому что три молнии сорвались с нее и ударили в Артара, Мару и Мадреда. И когда он раскрыл глаза, эти трое изменились: колдовской огонь будто в одночасье состарил их, превратив из могучих деревьев в древние, умирающие растения. Кора сморщилась, покрывшись трещинами и складками, ветви поникли, листья пожелтели, но главное — теперь их от оснований до крон плотно, будто коконом паутины, окутывали заросли омелы. А потом в центре полупрозрачным силуэтом проявилось четвертое дерево. Высокое, Оно достигало ветвями черных небес… нет, крона Его и была небом, а листья — звездами в нем. Оно не несло в себе никаких особых черт, нельзя было понять, что это, яблоня, дуб или ива, — просто Древо, идеальное дерево, вобравшее в себя свойство всех деревьев, а вернее, отдавшее каждому какое-то из своих свойств. И Оно так же было оплетено омелой, гигантским плотным удушающим коконом, — омелой времени.

— Мы, пчелы в ульях Вечного Пасечника, молим Тебя! Мы ягоды на кусте Твоем! Травы в полях Твоих! Капли в океане рассудка Твоего! Прими дар, Вечный Мадред, напоись кровью, насыться плотью, прости нас, покорных детей твоих!

Эльхант лежал на самом краю, лицом к черному колодезному зеву, ощущая бьющий из тьмы Нижнего Туата смертельный поток леденящего холода.

— Мадред! — повторил Брислан, во второй раз занося серп, свободной рукой придерживая голову агача, чтобы тот не попытался вывернуться вновь. — Оставайся, где есть, не нарушай слаженность Мира, прими дар, не тревожь нас, молим тебя!

Он ударил опять — и тогда из мрака колодца пришел Мадред.

Глава 9

Но сначала Эльхант увидел червей. Концы их, будто белые гибкие пальцы, схватились за края колодца по всей окружности. Они напряглись, утончаясь, что-то возникло в мрачной тьме, ледяной воздух ударил густым потоком. Серп Брислана стал опускаться, отточенное лезвие почти вонзилось в натянувшуюся у подбородка кожу, когда из колодца с воем взметнулась фигура. Черви, напоминавшие длинные веревки, пробарабанили по груди, животу и голове оллама с таким звуком, будто кто-то палкой колотил по набитому опилками мешку. Старик отлетел назад — не выпустив, однако, серпа, кончик которого на прощание прочертил изогнутую линию на подбородке и скуле Эльханта — рухнул на спину на другой стороне поляны и остался лежать неподвижно.

А фигура, перемахнув через агача, опустилась спиной к нему, качнулась и замерла, окруженная кроной шевелящихся белых канатов. Они начинались от плеч, груди и спины, тянулись наискось вверх, а дальше полого изгибались, так что концы их колыхались в локте от земли, широким кольцом окружая Повелителя Праха. Вой не смолкал, и теперь стало ясно, что издает его не Мадред, но кто-то, находящийся пока еще в колодце.

— Вечный… — донеслось от деревьев, и вслед за этим музыка сломалась, мшистый темно-зеленый поток ее забился диссонансом, а после взорвался, плеснув во все стороны обрывками мелодий.

Вой стал громче, но тут же стих. Перепрыгнув через Эльханта, рядом с Мадредом на четыре кривые лапы опустился огромный зверь, не то пес, не то ящер, покрытый чешуей, с длинными челюстями и торчащим высоко вверх зазубренным черным хвостом. На боках его зияли раны, сквозь которые виднелись лохмотья внутренностей. Задние лапы были почти в два раза короче передних, казалось, что они обрублены в коленных суставах, из-за чего гибкая спина была наклонена.

Две головы повернулись — Мадред посмотрел вниз, а пес-демон вверх.

— Голоден, Тасси? — спросил риг Нижнего Туата.

Этот голос агач уже слышал в подземельях — слова были сказаны где-то далеко-далеко, холодное эхо донесло их из какого-то иного, мрачного мира.

И зверь ответил: харкнул, да так, что вокруг поляны зашумели кроны, оглушительно рявкнул, словно неразборчиво выругался, и метнулся к стоящим у деревьев сынам омелы.

Эльхант все еще лежал на правом боку. Приподняв голову и глядя в спину Повелителя Праха, он начал с силой тереть подошвой сапога о край камня.

Подскочив к друидам, пес на ходу откусил одному из них руку, ударил другого хвостом, пронзив грудь под хитоном, и помчался по кругу. Сталкиваясь и падая, сыны омелы побежали в глубину Рощи. Мадред вскинул голову и выкрикнул нечто, смысл чего понять было невозможно. Слова его в виде темного облака взметнулись над головой, разошлись в стороны, распались куполом и опустились: стена цветом чернее ночи, состоящая из дымных черепов, костистых лиц и рогов, встала вокруг Корневища. Она взревела дюжинами дюжин свирепых голосов. Эльхант, продолжая тереть подошвой о камень, увидел, как один из солдат-железнодеревщиков, маячивших во время ритуала в глубине между деревьями, прыгнул, чтобы вырваться наружу, как мертвое лицо разинуло рот и заглотнуло его, сверкнув багровым языком.

Повелитель Праха неспеша пошел прочь от колодца, и тут на другой стороне поляны оллам Брислан встал. Он замер, опустив руки вдоль тела, полуприкрыв глаза. И запел негромким хриплым голосом. Золотая ветвь, узким обручем лежащая на его плечах, разрослась; заскрипели, тихо позвякивая, листья, вытянулись и стали острыми лезвиями. А потом что-то плохо различимое, на ходу увеличиваясь, пронеслось от Брислана к Мадреду.

Уже когда оно почти достигло Повелителя Праха, стало видно, что это спутанные, переплетшиеся ветви омелы, быстро увеличивающийся клубок. Черви выстрелили в ответ, разрывая их, часть ветвей упала, но другая достигла Мадреда, опутывая его фигуру.

Эльхант напряг ногу, сильнее прижимая подошву к камню, елозя и дергаясь, чувствуя на губах кровь, текущую из оставленной серпом раны. Пес-демон бежал, то углубляясь в Рощу, то выскакивая на край поляны. Вокруг прыгали, толкаясь и падая, фигуры в хитонах и обычной одежде: сыны омелы и пришедшие с агачем дети деревьев, не способные преодолеть воющую черную стену, убегали или пытались сражаться — и умирали под ударами зазубренного хвоста.

Повелитель Праха разорвал омелу. От груди его протянулся, утончаясь, червь. Он почти добрался до шеи Брислана, когда тот взмахнул золотым серпом — и часть подвижного белого каната упала, извиваясь, на землю.

Рядом послышалось шипение. Септанта приподнял голову, изогнулся, как мог, глядя себе за спину — и увидел пирси. Она рвала крошечными ручками веревки на запястьях.

— Фея! — позвал Эльхант.

Пирси взглянула на него — личико было темным от сплошного синяка. Сквозь вой стены, крики и стоны агач прокричал:

— Сапог! Мой сапог!

Фея недоуменно нахмурилась, затем, что-то пискнув, вновь вцепилась в веревку.

— Ты не порвешь ее! Погляди на подошву! — заорал Септанта, дергая ногой.