Романтические приключения Джона Кемпа - Джозеф Конрад

Голос его был весел и безропотен.

— Я жду объяснения, Карлос, — сказал я. — Я не хочу тебя убивать, но…

— Я сейчас скажу… одну минуту…

Он бросил золотой шарик в серебряный таз и раздался звон, как будто разбудили большой колокол.

К нему скользящей походкой подошла монахиня в чепце, позаимствовавшем свою форму у рогов дикого быка, и подала ему золотой кубок. Он пригубил и приподнялся на подушках. Монахиня вышла вместе с Кастро, бросившим мне на прощанье свирепый взгляд. Карлос улыбнулся.

— Они стараются облегчить мне конец, — сказал он. — Vamos! Тому мягка подушка, кто истинно любим.

Он закрыл глаза.

— Почему ты один меня ненавидишь, Джон Кемп? — прибавил он вдруг. — Что я тебе сделал?

— Видит бог, я вовсе не ненавижу тебя Карлос, — ответил я.

— Ты мне всегда не доверял. Почему?

Я вспомнил, как мальчиком, в Кенте я делал из него кумира.

— Твой зять, мой кузен Руксби, первый стал считать меня пиратом. Я — простой пират! Я, Карлос Риэго! Ведь и он и ты — вы оба так считали? — Карлос иронически посмотрел на меня и поднял тонкий бледный палец к большому гербу на пологе кровати.

— Такого рода вещи, amigo mio, не позволяют человеку залезать в чужие карманы.

Он вдруг повернулся на бок и пристально смотрел на меня своими ясными глазами.

— Друг мой, — продолжал он, — если бы я тебе сказал, что Руксби и знатнейшие кентские дворяне занимаются контрабандой, ты назвал бы меня невежественным дураком. Единственный раз, что я воспользовался услугами этих разбойников — это сегодня, потому что привести тебя сюда было необходимо. О’Брайен отправился в Гавану, чтобы тебя арестовать, как только ты высадишься на берег. Я хотел спасти твою жизнь. Ты бы не вырвался из когтей этого негодяя.

Я начал верить. Правда, было что-то дружелюбное в стараниях Кастро не скомпрометировать меня на борту "Бриза".

— Но зачем же ты заставил меня встретиться с О’Брайеном? — спросил я, преодолевая последние сомнения.

— Ты и за это не должен меня ненавидеть, — ответил Карлос. — Я всегда желал тебе только добра, Хуан, потому что ты честен, молод, благороден и хорош собой. Ты ради меня и моего друга подвергал себя опасности, когда мой родной кузен от меня отступился. И я любил твою сестру. У нас есть пословица: "Брат всегда хорош для глаз, которым полюбилась сестра".

Я смотрел на него в смущении.

— Ты любил Веронику! Но Вероника ничто рядом с сеньоритой!

Он устало улыбнулся.

— Ах, сеньорита, да — она очень хороша; ее можно полюбить. Но человек не властен над любовью, друг мой.

Я смотрел в открытую дверь. За ней открывался абсолютный покой внутреннего двора — высокие, прямоугольные колонны галереи, а посередине тонкие струи фонтана. Вокруг фонтана переплетались гущи цветов: огромные мальвы, герань и буйно разросшийся златоцвет.

— Как похоже на наши цветы в Кенте, — невольно сказал я.

— Я привез семена из сада твоей сестры, — был ответ.

Я был сражен, но все еще не хотел сдаваться.

— Все это мне ровно ничего не объясняет, — сказал я резко.

— Погоди, мне нельзя много разговаривать, — и Карлос закрыл глаза, помолчал — и вновь заговорил.

Никак нельзя сказать, что я ему не поверил. Я верил, верил каждому слову. Я просто имел глупость поддаться наговорам Руксби. Я свалял дурака на борту "Темзы". Приезд Карлоса был устроен через какого-нибудь о’брайеновского агента в Лондоне, находившегося в сношениях с Рамоном. Тот же агент нанял для О’Брайена Николса — штурмана из Новой Шотландии. Николс, видя мою близость с двумя пассажирами, едущими в Рио-Медио, забил себе в голову, что я отправляюсь туда же. А он, естественно, не желал иметь англичанина свидетелем своих деяний.

Но намеки Руксби подействовали на меня гораздо сильнее, чем все прочее. Теперь мне вспомнились сотни мелочей, по которым я мог бы догадаться в свое время, что Карлос любил Веронику. Я понял теперь ревнивую нетерпимость Руксби, понял приветливые взгляды, которыми Вероника дарила Карлоса. Теперь я понял, почему Руксби сделал предложение Веронике в тот самый день, когда Карлос вернулся в наши края, преследуемый полицией. Я видел ясно, что между замком Риэго и пиратами Рио-Медио связь не теснее, чем между самим уважаемым Ральфом Руксби и старым пропойцей Рэнгсли из Гайса.

— Ах, у тебя была горькая жизнь, мой Карлос, — сказал я после долгого молчания.

Он открыл глаза и улыбнулся своею мужественной улыбкой.

— Приходится принимать свою судьбу. Однако, я должен беречь голос и не тратить его на сетования. Я должен тебе сказать… да… — Он замолчал и остановил на мне пристальный взгляд. — Я оставляю за собой огромное богатство. После смерти дяди — а дядя очень стар и жить ему недолго — этот замок, город, земли, золото, невольники, — все перейдет молодой, беспомощной девушке.

Прибавь к этому страшную угрозу, очень опасного, хитрого, подлого человека, втершегося в доверие старика с целью сделаться обладателем молодой девушки и ее огромного богатства. Я говорю об ирландце О’Брайене. Ты его видел. Если я умру, дядя останется в полной его власти. Куда пойдет все состояние? На восстановление истинной веры в Ирландии? Quien sabe?[13] Во всяком случае, оно перейдет в руки О’Брайена. И девушка тоже окажется в его руках. Если бы у меня оставалась надежда на жизнь, все могло бы сложиться иначе. — Карлос мучительно глотнул воздух и положил свою хрупкую руку на белый воротник у шеи. — Меня терзала забота — как помешать О’Брайену в его замыслах? Дядя поехал в Кингстон, убежденный, что обязан видеть своими глазами, совершена ли казнь тех несчастных с должной гуманностью. О’Брайен поехал с нами в качестве его секретаря. Я был в подавленном состоянии духа, и молил Небо указать мне путь. Тогда мой взгляд упал на тебя. Ты стоял, прижатый толпой к самым колесам нашей кареты. Это было как бы ответом на мои молитвы.

Карлос вдруг свесился с кровати и схватил меня за руку.

Мне казалось, что он бредит. Он так мечтательно смотрел на меня огромными своими глазами и жал мне руку.

— Если бы тебе досталась моя кузина и мои земли, — продолжал он после паузы, — это было бы, думалось мне, вроде как если бы я получил твою сестру — не то же самое, конечно, но все-таки достаточная радость для умирающего… В своем уме я уладил все очень легко и быстро. Затруднение было в О’Брайене. Скажи я ему: "Вот жених моей кузины" — он убил бы тебя или меня; он ни