Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

На краю косы примостилось огромное изуродованное штормами и льдом железное насекомое – остатки севшего здесь некогда на мель катера или буксира. Полуоторванные куски обшивки раскачивались на ветру, как казалось с борта – совершенно бесшумно, а на самом деле со страшным грохотом. Чёрный остов мёртвого корабля с шевелящимися на нём частями на сером холсте моря производил совершенно нереальное впечатление – словно шагающий по улице скелет человека.

– Это что же, шаркет Трыща? – проговорил Соловей, привычно разглядывая катер, косу и берег в бинокль. – Эк его раздербанило с прошлого-то года…

– Да уж, – хмыкнул Василич, обращаясь, тем не менее, почему-то к Вадиму. – Лёд, течение, ветер. Добрые люди, в конце концов… Всего-то тридцать километров санного пути до деревни. Всё, что можно было от этого корабля отвинтить и привинтить к чему-нибудь другому, просто продать, приспособить как грузило, на крайняк – бросить в сарай за огородом, уже давно откручено или сбито. Я помню, на траверзе посёлка Иня – это на полпути к Охотску – сел на мель здоровенный буксир. Капитан с командой всего на две недели в Охотск отлучились, за другим буксиром. А за своим неосмотрительно поручили местным последить. Так через пятнадцать дней там только скелет шпангоутов красовался.

– Ну это он большой оригинал, – вздохнул Соловей. – Местные, даже если поручишь им гальку на косе охранять и скажешь, что эта галька у тебя в собственности, растащат её по камешку по секретным подворьям. А что сам Трыщ не стал своим кораблём заниматься?

– А у него денег на это не было. Впрочем, у него их не было никогда. Более никчёмного капитана на нашем берегу я даже и не вспомню. Он даже и капитаном-то называться не мог – вот как этот, с «башмака»: вместо диплома дембельский альбом предъявил… Типа морская душа у меня горит…

– А катер купить – откуда у него деньги были? Это ж не ишака, в конце концов…

– Деньги он у американки занял. Тогда, в начале девяностых, много их тут болталось, языками цокало на таинственность русской души. А инфляция – ещё ж никто и не знал, что чего по-настоящему стоит… Занял Трыщ у такой американки две тысячи долларов и купил это корыто. Пообещал ей всю прибыль пополам…

– Да, помню я этот катер восемь лет назад. Не такое уж это и корыто было…

– Восемь лет назад – да. А теперь… Сам видишь.

Соловей и Василич замолкли, глядя на то, как беспомощно качаются на заклёпках листы обшивки.

– Надо сказать, что таких приключений, как у Трыща, на нашем берегу ни у кого не было, – продолжил Василич. – Нет-нет, мы о себе тоже не забываем… Но просто не было ни одной, как мне кажется, глупости, которую мог бы сделать мореман у нас на побережье и которую Трыщ бы не сделал. За самое короткое время, заметим. Катер на бок во время отлива валил – легко. Запад путал с востоком и уходил таким курсом километров на сотню – раза два как минимум. Народ у него за борт падал, тонул… Был случай, когда он пьяный на катере заснул, а привязать его забыл. Прилив подошёл и уволок катер в море. А механик на берегу остался. Хочу сказать, что Трыщ, несмотря на своё капитанство, не знал, где у дизеля верх, а где низ, не говоря уж о стартёре. И понесло его по морям, по волнам в Тауйскую губу. Несёт его мимо острова Талан, а на Талане, Трыщ знает, стоит биостанция. А на биостанции есть «Зодиак» с мотором, и этого «Зодиака» с мотором может хватить на то, чтобы его карапь хоть к какому-нибудь из берегов подтащить. Взял Трыщ тогда ружьё и давай прыгать по палубе, как обезьяна, и палить в воздух. Сигнал подавать, значит. А народ на биостанции смотрит в бинокли и дивится: надо же, у Трыща какая пьянка идёт, пальба без передыху!

– И что? – задал дежурный вопрос Вадим.

– Да повезло ему. Кому-то на биостанции захотелось поучаствовать в этом празднике жизни, завёл он лодку – и обнаружил на борту Трыща в гордом одиночестве, уже отчаявшегося добраться до берега. Уволокли его тогда куда-то.

– А здесь он в прошлом году ведь два месяца на мели просидел?

– Два с половиной, – поправил Василич. – Пошёл он в Ямск за икрой в середине лета. А чтоб не делать пустой прогон в ту сторону, взял с собой группу из заповедника.

– А что же он водки не взял, раз её такой дефицит в Ямске? – снова спросил непонятливый Вадим.

– Водки? – Соловей и Василич дружно рассмеялись. Мысль о том, что кто-то мог доверить Трышу провезти хоть сто метров полный трюм водки, показалась им чрезвычайно забавной. – Нет. Водки он не взял, зато взял научников. Высадил их на Ямских островах, пообещал зайти на обратном пути, забрать. А обратного пути у него получилось ровно до этой мели. Которая не Ямские острова, сам понимаешь… Директор заповедника был мужик ответственный, ждёт он, пождёт своих сотрудников – а их нету и нету… Неделю нету, две нету, месяц нету… Решил он вертолёт заказать, угробил на это две трети годового бюджета, сам полетел. Долетел до Ямска, спрашивает: видели шаркет Трыща? Ему говорят: видели, месяц назад ушёл за горизонт. Вертолёт снова в воздух, летит над берегом, видят – стоит это чудо на косе. Директор: так вот же катер! А летуны ему: да ну на фиг, мы сюда всё лето летаем, он с весны тут стоит… Ну стоит и стоит, говорит директор, полетели дальше…

– И что дальше?

– Да что дальше. Взял он своих людей с островов, вернулись в город.

– А этот… Капитан ваш?

– Он не наш. Он свой собственный. И не капитан в придачу, – обиделся Василич за сословие. – Как-то всё образовалось само собой. То ли они гонца как-то по морю аки посуху в Ямск послали, чтобы оттуда на плашке команду сняли. То ли ещё как-то. В общем, с того времени корабль этот стоит вечным памятником, а сам Трыщ в пожарке трудится.

– Вечным памятником, – хмыкнул Соловей, – до следующей зимы.

Наступал вечер. Шаркет двигался по муаровой ряби лагуны смешно, словно поросёнок, роющий носом воду. Команда спустилась в кубрик, на палубе остались только Соловей и Вадим. Вадим чувствовал, что уже очень скоро ему придётся расстаться с этим странным и чем-то привлекательным человеком. И расстаться, наверное, навсегда. Он заговорил о людях, которых видел на этом побережье, о тех, рассказы о ком ему довелось услышать в этом рейсе. Выходило странно: по впечатлению его, приезжего человека Вадима, все эти люди получались или злодеи, или мудаки.

– Ну это если со стороны смотреть – наверное, да, – пожал плечами Соловей. – А на самом деле – обыкновенные такие люди, ну, может, пошустрее других, – слово «пошустрее» не казалось в его устах снисходительным. – Те, которые не такие шустрые, остались в Городе, уехали на материк или забичевали насмерть. Ты ведь смотри – государство у нас в девяносто первом году отменили. А весь народ вырос на мысли, что он в этом государстве крохотный винтик и будет в государстве крутиться, а государство о нём – заботиться. И вот – государства больше нет, остались одни винтики. Кое-какие попадали, соржавели, кое-какие – остались в тех гнёздах, где торчали, и по сю пору там торчат – все городские чиновники, например. А есть винтики вроде Василича, которые крутятся сами по себе. И вот лет через пятьдесят-сто вокруг именно этих винтиков вырастет у нас новое государство. Вокруг них именно, а не вокруг того столичного ворья, которое, судя по всему, и полагает сегодня государством себя. Потому что сперва люди сами богатеют, а потом себе начальников назначают, а не наоборот. Если наоборот будет – у нас всё равно всё обвалится.

И было непонятно, что имеет в виду Соловей, говоря про пятьдесят-сто лет, – воссоздание или окончательный развал.

Посёлок Ямск

– Ямск, – наставительно произнёс Василич, уча уму-разуму студента, – единственный в своём роде вольный посёлок здесь, на берегу. Никакой власти здесь нету. Да и населения тоже, если по документам судить.

– То есть как так? – уже в который раз удивился Вадим. – Совсем-совсем нету?

– Ну не совсем-совсем. Человек тридцать на постоянной прописке числится. Это те, кто на зиму здесь остаются. Коренные ямцы, так сказать. Или ямцы. А летом здесь чуть не тыща народу толкётся. Да и чего им не толкстись? Рыба, воздух свежий, икра. Водку вон мы им везём. Власти никакой нет. Хочешь – рыбу лови, хочешь – пей-запейся, хочешь – девок дери, они тут, ямочки, иногда симпатичные попадаются.

– Угу, – сказал Соловей. – Только с триппером все поголовно. А мужики с ножичками. Они ж националы, им, если они кого ножом пырнут, ничего не будет. Сразу вылезает море свидетелей, что видали, как ты при всех его косорылой свиньёй обозвал. У вас станция, слава аллаху, далеко от посёлка, километров десять. Что даёт некоторые гарантии от посещения…

– А вы что здесь делать будете? – набрался наглости спросить Вадим.

– Дальше пойду, Вадик. Отсюда на хребты и на север – пешком, ножками… Надо мне здесь некоторые места проверить, пристрелянные ещё лет пятнадцать назад.