Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

– Ну а чем дело кончилось в итоге? – спросил Вадим.

– Да тем же, что и для всех собак Шкапецкого, – пожал плечами Соловей. – Пустили её в октябре на шапку.

Дым над развалинами

– Так что же, сейчас там никто не живёт? – спросил Вадим, разглядывая длинные белые бараки на другом берегу лагуны.

– Сейчас – нет, – уверенно сказал Василич. – Там раньше Петька жил Косов. Золотой человек был. Умер прошлой осенью, когда «Кирас» вывозили. Так его и нашли в туалете на берегу.

– Там туалет классный, – вступил Степан. – С застеклённой дверью и видом на море. Его Бешеный построил.

– Какой такой бешеный? – изумился Вадим.

– Да Бешеный. Хозяин здешней земли. Когда-то приватизировал её после развала советской власти. На хрена – никому не было понятно, ему в том числе. Теперь не знаю даже, и где он, – вздохнул Василич. – Затерялся на шарике. А Петя от него тут сторожил как раз. Взяли Петю в мешок и похоронили прямо тут, на бугре, где он любил сидеть, на уток смотреть.

– А чего это у него кличка была такая – Бешеный?

– Да бог знает, – сокрушённо покачал головой Василич. – Последний раз это так выглядело. Приехали к нему рыбнадзоры, пьют-пьют, пьют-пьют, хвастаются-хвастаются, и тут Бешеный берёт карабин, клацает затвором – да как стрельнёт в печку! И говорит: «Сейчас узнаете, за что меня Бешеным зовут!»

– И за что?

– Да как-то никто этого не дослушал… Все в окна рыбками посигали.

Тут Василич внезапно замолк, и все не сговариваясь направили бинокли в сторону посёлка.

И была причина. Ибо над крышей какой-то из сигланских развалин поднимался дым! Присутствие человека в этих краях казалось до такой степени нереальным, что Соловей не выдержал, надул резиновую лодку и, пригласив Вадима за компанию, погрёб через лагуну к развалинам бараков.

При ближайшем рассмотрении на одном из домов можно было разглядеть признаки жизни. Окна были затянуты двойным полиэтиленом, в ведре у порога стояла вода, и было непохоже, что она попала туда с прошедшим дождём. Но дым из трубы уже не шёл, и на пустой пыльной улице нельзя было прочитать никаких следов.

В опровержение последней мысли наших героев поднялся небольшой вихрь и стёр рубчатые следы от их сапог.

Тогда Соловей уверенно постучал в дверь.

– Ааа! Оооо! Ёпрст, кто там? – раздался ухающий сиплый голос, и на пороге появился заспанный мужичок со свёрнутым набок носом на сизом лице, одетый во вьетнамский серый рабочий костюм. Некоторое время он, не веря своим глазам, тёр их, потом так же сипло сказал: – Семьдесят один день. Как с куста. Сказали, через неделю приедут. Ты проходи, только пить у меня нечего. Только чай. И то без сахара.

Куда делся сахар, было очевидно. Возле печки стояли три сорокалитровые фляги, в которых обычно ставят брагу.

Тем временем Паша (так звали потерянного во времени и пространстве мужика) рассказывал:

– Мы должны были сейнер на металл резать. Вот этот. Сам я сварщик. С металлом всё могу. Дерева не люблю. У меня двадцать три ножевые раны, – добавил он несколько нелогично. – Привезли сюда зимой. На тракторе. Продукты оставили. Мешок сахара, мешок гречки и мешок гороха. Сказали, через неделю вернутся. Я дни ножиком на двери отмечаю – палочки вырезаю. Сегодня семьдесят первый пошёл. Где они – непонятно. Ружья нету. Весной гуси-лебеди прямо под окнами ходили. Выло б ружьё – можно было б штук сто убить. Но зачем они мне? Там в цеху прошлогодняя солёная рыба лежит. Я её в воду кладу – через день она как свежая. Ты чай-то пей, он без сахара.

– Мы отсюда на Ямск пойдём, затем в Олу обратно. Хочешь с нами? В посёлок отвезём.

Паша задумался.

– А что мне в посёлке-то делать? Водку пить, что ли?

– А медведей ты не боишься? – нехорошо усмехнулся Соловей. – Вон я с горы видел, как они по посёлку бродят. Поймают – сожрут…

Паша хитро прищурился:

– Да как же они меня поймают-то? Я ж из дома только поссать выхожу…

Отлов снежных баранов

– Еврейский мыс, – глубокомысленно произнёс Василич, разглядывая в бинокль далеко выступающий в море плоский нос, поросший жиденькой зеленью. – Вов, это здесь ты баранов снежных ловил?

– Щаз в рожу получишь, – мрачно сказал Соловей. – Не посмотрю на твоё капитанство. Понимаешь ли ты, на что он намекает? – обратился он к Вадиму. – Я сюда в одиночку забросился на вертолёте – готовить мероприятие. Этих остолопов жду на третий-четвёртый день после моей выброски. Как ты думаешь, сколько я их ждал? Три недели. И если бы пешком на Сиглан не вышел, до сих пор бы там куковал.

Соловей немного подумал и добавил:

– Четвёртый год тому пошёл. Так бы и сидел.

– Не, – сказал бесстыжий Василич, – четвёртый год ты бы там не сидел, точно. Едва бы буранник установился, тебя бы Бешеный оттуда вывез. Тем более по снегу вы снова туда попёрлись. Баранов ловить. Снежных.

– Баранов. Снежных, – повторил Соловей с классовой ненавистью в голосе.

Василич мигнул. Матрос Степан нырнул вниз – и вынырнул с непочатой бутылкой водки и пахнущим свежим подсолнечным маслом боком палтуса.

– Стало быть, заказала нам Москва поймать снежных баранов для зоопарка. Много денег пообещали, но по схеме «утром – бараны, вечером – деньги». Схема немного странная, потому что если бы они вперёд хоть небольшой задаток заплатили, то сама ловля выглядела бы значительно проще. А так – вызывает меня начальник управления и говорит: надо обеспечить конторе двенадцать снежных баранов. Живых. Самочек.

– Целок? – спросил Перец и по обыкновению гыгыкнул.

– Нет, про целок сказано не было, – совершенно серьёзно ответил Соловей. – А было сказано всё делать за счёт оперативных мероприятий и средств на проведение рейдовой борьбы с браконьерами. Ох, должен я вам сказать, была это опупея…

Все присутствующие с уважением замолчали.

– Первый раз поехали на боте Ваньки Кибера, – начал свою сагу Соловей. – На борту человек семь, в рубке – сам Ванька и один инспектор наш, Жиляк. Ну, разумеется, как вышли в море – распечатали ящик водки. Мы на корме сидим, квасим потихоньку, и вдруг чувствую – катер циркуляцию описывать начинает. Я в рубку, а оттуда Кибер вываливается, тычет в Жиляка и пальцем по горлу проводит – типа помер Жиляк-то. Опился и помер.

Перец приготовился гыгыкнуть, но Василич предостерегающе поднял руку.

– Я наклонился, – продолжал Соловей, – точно, не дышит. Я веко поднял, глаз потрогал – ноль реакции. И синеет Жиляк на глазах. Я сам за штурвал встал, повёл бот к берегу – там, слава богу, место было приткнуться. За спиной разговор слышу моих людей, добрый такой: «Сердце у мужика остановилось, его чтоб запустить, надо два сильных удара кулаком по грудной клетке». Говорит это Татарчук, орясина двухметрового роста с кулаками, как трёхлитровые банки. Я им через плечо – не сметь касаться покойника! Вы его так изувечите щас, что все в тюрьму пойдём за убийство!

Приткнулись в гальку, сложили костёр, положили Жиляка у костра. Вроде как считается, что в тепле человек должен лежать в таком состоянии. А Жиляк всё синеет и синеет, пока не стал цвета стеклоочистителя. Ну что делать… Я водку достаю. По кружкам разливаю, говорю – надо выпить, что ли. Налили мы, только кружки к губам поднесли – глядь, Жиляк садится и тоже руку тянет… Вот что крест животворящий с людями делает! И так он не помнит ничего, что совсем помирал, на краю смерти был.

– Ну, в общем, какое у этого мероприятия было начало, таким стало и всё продолжение, – Соловей деловито глотнул водки и уставился в туманные очертания скалистых обрывов. – Стал этот отлов каким-то театром абсурда. Что это такое, по-грамотному я не знаю, но нюхом – чувствую. Следующий раз меня эти выморозки забыли на Еврейском мысе.

– Не Еврейском, а Евреинова, – глубокомысленно заметил Василич. – Имени лейтенанта геодезической службы Российского Императорского флота Ивана Михайловича Евреинова. Всё бы вам это на свой лад изувечить…

– Про еврейство, – хохотнул Соловей, – помню, сопровождал я оператора «Би-Би-Си» на вездеходе в это же место. Со мной толмач был, молодой, как наш студент. Ну и как-то сижу я с похмелюги, а погода – срань господня: тучи над мысом чёрные, чуть ли не снеговые, волна белая, штормит – и эта хренова нерусь меня спрашивает: «А как называется это место по-русски?» Я ему отвечаю: «Еврейским мысом». Толмач не думая переводит. Англичанин меня: а почему так? Ну а я отвечаю: «Не любит наш народ евреев… Потому и место такое поганое их именем назвал…»

Все отсмеялись, и Соловей продолжил:

– Хиханьки, конечно, хаханьками, но эти друзья (он обвёл рукой присутствующих) меня на самом деле три недели там, в горах, продержали. Это сейчас они расскажут, что им шторма на мысах не давали пройти. На самом деле они на стадо палтуса набрели и дёргали его до умопомрачения, потом в Городе на пирсе барыжили. Теперь же посмотри на меня. Я оказался вон там, – Соловей махнул рукой куда-то к хребту, где сверкали весенние снега, – один с двумястами килограммами груза – палатки, печки, харчи на всю группу ловцов и километр сетки для заграждений. У нас же план какой был – сделать вроде кораля – сетки с двумя крыльями, баранов пугнуть, чтобы они внутрь забежали, дальше им сети по сторонам разойтись не дадут, а в конце мотня, как у невода. Они все туда влетают и запутываются. Мужики же, рядом в кустах засевшие, их придавливают, связывают им ноги и выпутывают. Тут мы вызываем вертолёт, доставляем их к самолёту в Москву и там, прямо возле трапа, меняем на полноценные американские доллары.