Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

находился при смерти. Он лежал на низеньком топчане в дровяном сарае. Сарай примыкал вплотную к хате, и ход туда был прямо из сеней.

Сын не успел ничего объяснить, но Елена Ивановна поняла, что он скрывается. Недели за две до появления Николая к Чекаловым наведывался полицейский унтер и расспрашивал о нем.

Во всем поселке только одному человеку мать рассказала, что Николай вернулся. Около заводской конторы она встретила Мусю и привела ее в сарай.

Муся, увидев Николая, закатившиеся белки его глаз, рот, обнесенный твердой коркой, и то, как он тянет воздух сквозь стиснутые зубы, забыла обо всем на свете. Она подбежала к Николаю, схватила его за руку, позвала.

Но он не ответил, заметался в жару.

С тех пор Муся тайком от своих родителей каждый день приходила к Чекаловым. Она садилась возле Николая и слушала, как он дышит. Во всем помогала Елене Ивановне.

Больному становилось все хуже. Но мысль о смерти была чужда Мусе. Она не сомневалась: Коля поправится. Тем тяжелее было узнать, что смерть близка.

Девушка поняла это в тот вечер, когда из сеней нечаянно услышала разговор Елены Ивановны с Михаилом Сергеевичем.

Слесарь в последний год и сам тяжело болел: желудок не принимал пищу. Михаил Сергеевич исхудал, стал сварлив и придирчив к близким.

Муся тотчас узнала его надтреснутый голос:

— Без доктора Николка пропадет. А приведешь доктора — непременно спросит, кто да почему? Только и остается: заявить в полицию. По крайности, вылечат его.

— Ты, ты пойдешь в полицию? — громким шепотом спрашивала Елена Ивановна. — Сына заберут, так и я не останусь, пусть и меня с ним в тюрьму. Я виноватая, прячу его.

— Эва, затараторила, — проворчал Михаил Сергеевич, — ты вот что возьми в толк. Можешь Николку без лекарства выпользовать? Не можешь. Так и говорить больше не о чем…

Муся, не заходя в хату, выбежала на улицу. «Куда это я?» — спросила она себя и бежала не останавливаясь.

Лишь теперь ей стало ясно, что невозможное может стать возможным — Николай на краю гибели!

Как всегда бывает в таких случаях, мысль с огромной силой сосредоточивалась на одном. Все спасение в лекарстве. Но где его достать?

С пригорка Муся увидела, что на перевозе отчаливает лодка. Девушка вскрикнула и помчалась так быстро, что чуть не задохнулась. Лодка не успела отойти далеко. Перевозчик взмахнул веслами и снова подвел ее к причалу.

Во весь путь через Неву Муся сидела, уткнувшись лицом в колени.

В Шлиссельбурге в аптеке свет горел в одном оконце. Девушка долго стучалась. К ней вышел аптекарь. Муся объяснила, что у нее умирает брат и ей нужно лекарство.

Аптекарь с привычной покорностью человека, которому и ночью не дают покоя, ввел девушку в помещение. Он прибавил света в лампе, стал за высокую конторку и протянул руку.

— Рецепт.

Но у Муси не было никакого рецепта.

— Чем болен ваш брат?

И этого Муся в точности не могла сказать. Она была так взволнована, что даже не заметила в комнате еще одного внимательного слушателя. Он сидел на стуле в тени и смотрел на девушку.

— Простите, — сказал аптекарь, — но я не волшебник. Я не могу угадать, в чем именно нуждается больной. Простите, пожалуйста.

Конечно, Муся понимала, насколько нелепо ее требование. Она вышла из аптеки в полном отчаянии.

Около пристани ее догнал худощавый человек в золотом пенсне. Он сказал:

— Я слышал ваш разговор с аптекарем. Я врач. Пойдемте, у меня мало времени.

Муся схватила его за руку.

— Скорее, скорее.

Она торопила и перевозчика.

На немощеных улицах заводского поселка доктор едва поспевал за девушкой. Она первая вошла в хату, крикнула:

— Посмотрите, кого я привела!

Врач снял пальто и попросил воды. Елена Ивановна прислонилась к косяку, чтобы не упасть. Она успела шепнуть Мусе:

— Что ты наделала?

Доктор был в тюремном мундире. Должно быть, пришедший хорошо знал, какое впечатление на окружающих производят его «ясные пуговицы». Он успокаивающе улыбнулся.

— Не тревожьтесь, я доктор Эйхгольц и могу помочь вашему больному.

Елена Ивановна сознавала: скрывать что бы то ни было бесполезно. Она зажгла фонарь и повела Эйхгольца в сарай.

Тюремный доктор был привычен ко многому. Он сделал вид, что его не удивляет ни молчаливость родных больного, ни крайняя запущенность болезни.

Фонарь горел плохо. В сарае было темно. Неосторожно повернувшись, Эйхгольц угодил головой в паутину, и почувствовал, как возле самого уха рвутся ее тонкие нити.

Доктор осмотрел Николая. Елена Ивановна помогла повернуть его на спину. Он застонал.

Возвратясь в комнату, доктор предупредил, что болезнь заразна. Объяснил, каков должен быть уход за больным, и вырвал из записной книжки листок с рецептом. Эйхгольц протянул его Мусе.

— За лекарством съездите побыстрее. Рецепт на мое имя. Платить не понадобится…

Доктор повернулся к Елене Ивановне.

— Я буду у вас завтра, в это же время. И… прошу вас, не думайте ни о чем плохом.

Таким Муся навсегда запомнила тюремного доктора, спасшего самого дорогого ей человека: Эйхгольц стоял, чуть нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку, пенсне косо сидело на переносице, голос звучал почему-то виновато.

Елена Ивановна и Муся долго боролись за жизнь Николая. У них самый захватывающий разговор о том, как Коленька сегодня дышал, как спал, не бредил ли, удалось ли его накормить.

Сидя у постели больного, девушка больше всего боялась его взгляда. Николай часто смотрел на нее, но не узнавал. Глаза были мутные, без всякого выражения, как бы затянутые пленкой.

Однажды Муся подняла фонарь потянулась к полотенцу, чтобы вытереть потное лицо больного. В это мгновение глаза ее встретились с его глазами. Она увидела, как расширились и опять сузились от света зрачки Николая. Взгляд был осмысленный, в нем сменялись живые чувства страха, удивления, радости.

Незнакомым голосом Николай спросил:

— Муся, ты?

Девушка не ответила. Она распахнула дверь сарая, выбежала в сени, в хату, кинулась к Елене Ивановне, спрятала у нее на груди залитое слезами лицо.

Мать испуганно отстранила ее.

— Что случилось? Говори!

— Он узнал меня, узнал!

И снова обняла Елену Ивановну, прижалась к ней.

Когда выпала пороша, Николая перенесли в хату. Он пробовал уже и сам передвигаться. Держался за плечо матери, неуверенно переставлял ноги. Елена Ивановна говорила:

— Учила я тебя ходить на втором годочке. Не думала, сынок, что буду учить и на двадцатом.

— Дай только на ноги встать, — обещал посмеиваясь Николай, — я от тебя опять убегу.

Елена Ивановна кручинилась:

— Уж я знаю, знаю…

Иногда мать хитрила, пробовала покрепче привязать сына к