Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

окончательно? Я сознавал важность этой задачи, но она вдруг показалась мне слишком трудной, на самом пределе моих возможностей. Я оглянулся на комнату. Должно быть, прошло некоторое время. Вокруг отца суетился прибывший доктор и разводил для него в воде какой-то пенящийся порошок. Профессор Стит ушел, но объявился Колдер. Щеки его раскраснелись от недавнего напряжения, и, казалось, он смотрел на моего отца с искренней тревогой. Ярил сидела в кресле рядом с отцом, и горничная как раз ставила перед ней поднос с чайником и несколькими чашками. Мне сестра показалась даже более усталой, чем отец. Мое далекое тело легонько потянуло меня обратно — слабеющая марионетка, пытающаяся вернуть свои ниточки. Я подошел к отцу.

— До свидания, — шепнул я.

Он не поднял головы и ничем не ответил мне. Я наклонился и поцеловал его в лоб, как изредка делал он сам, когда я в раннем детстве отправлялся спать.

— До свидания, лорд Бурвиль. Надеюсь, ты будешь носить этот титул еще долгие годы.

Мое тело тянуло меня все сильнее. Я пренебрег этим и направился к Ярил, чтобы поклониться и в последний раз потанцевать с ней.

— Прощай, сестренка. Будь сильной. Я дал тебе ключ. Ты должна сама понять, как повернуть его так, чтобы это пошло на пользу нашей семье. Я оставляю его в твоих надежных руках.

Я снова наклонился и поцеловал ее макушку. От Ярил пахло цветами.

И тогда я уступил зову магии. Она выдернула меня из дома и протащила по Королевскому тракту. Это было быстроходом души. Я помнил эту длинную дорогу, узнавал растущие городки, поражался свежей россыпи домов и ферм. Время мчалось вместе с нами — казалось, оно стремительно увлекает меня за собой. Магия вернула меня обратно в вечер, но, когда я узнал сержанта Дюрила, остановившего на ночь свой фургон у обочины тракта, я силой удержал на месте собственные ноги. Он уже спал на узкой постели, устроенной поверх его груза, а под рукой наготове лежало ружье. Когда я приблизился к фургону, его стреноженные лошади вздрогнули и одна из них тихонько заржала. Шляпа сержанта соскользнула: он уже почти совсем облысел. Я подумал, не проскользнуть ли мне в его сон, но решил воздержаться. Тихий, словно порыв ветра, я единожды протанцевал вокруг фургона. Потом коснулся руки Дюрила.

— Что бы тебе ни рассказали, попытайся не думать обо мне плохо, — попросил я его. — Я помню все, чему ты меня учил. Я проделал долгий путь, сержант. Ты хорошо справился со своей задачей.

Он не пошевельнулся. Но я прощался с ним не ради него, а ради самого себя. Я это знал. И вновь натянувшаяся нить магии увлекла меня прочь, и я устремился по длинной, залитой лунным светом дороге, мимо Мертвого города и прежнего дома Эмзил, покосившегося под тяжестью зимнего снега, и дальше, пока не увидел огоньки и не почуял дым из труб Геттиса. И снова я замедлил шаг. Это было непросто. Слабеющая магия тянула меня, словно за крюк в груди.

Мое тело тратило остатки запасов. Нужно было вернуться к нему, пока оно еще живо, но еще сильнее я жаждал увидеть лица тех, кого любил. Я нашел их дом и, танцуя, поднялся на крыльцо. Бесшумно, точно призрак, я просочился сквозь дощатые стены в комнату, где спали вместе Спинк с Эпини и, между ними, их дочь. Кузина походила на покойницу, с восковым лицом и темными кругами под глазами. Волосы моего друга сделались сухими и ломкими, словно мех изголодавшейся собаки. Даже девочка выглядела исхудавшей, ее крохотные щечки запали, вместо того чтобы округлиться.

— Не сдавайтесь, — взмолился я. — Помощь приближается. Сержант Дюрил уже в пути сюда.

Я провел тающими кончиками пальцев по их спящим лицам, разглаживая морщины, но мне уже не хватало сил проникнуть в сон Эпини.

Тяга слабеющей магии сделалась болезненной. Где-то вдали мое измученное сердце заходилось в груди неровным стуком. И все же я задержался, потворствуя последней своей слабости. Я решился навестить женщину, однажды спасшую меня. Мои губы скользнули по иссохшей щеке Эмзил: она спала в одной кровати со сбившимися в кучку детьми, и лица у них у всех осунулись так же, как при первой нашей встрече.

— Прощай, — выдохнул я почти неслышно. — Знай, что тебя любили.

Я попытался убедить себя, что не подвел их, когда меня снова унесло прочь.

Затем, в мгновение ока, я вернулся в руины собственного тела. Уже совсем стемнело, но пылающий костер озарял ночь. Я все еще танцевал, хотя ни один человек в здравом рассудке не признал бы в этом танец. Я стоял, выпрямившись, и кисти моих рук чуть подрагивали. Их я уже не чувствовал, как и свисавших с них багровеющих пальцев. Я согнулся, больше не в силах держаться прямо, и увидел внизу собственные шаркающие ступни. Босые, они были сбиты до крови там, где не почернели. Мне пришла в голову мысль. Мое измученное перетружденное сердце больше не может качать кровь к конечностям. В порядке опыта я попробовал поднять ногу. Я мог это сделать, если начать движение от бедра. Мне удалось, пошатнувшись, сделать шаг вперед. А потом еще один. И еще. Шагать я мог только левой ногой. Правую приходилось волочить за собой.

— Что он делает? — спросил кто-то — для меня это прозвучало как крик, но почему-то не громче шепота.

— Пусть идет. — Я узнал голос Кинроува. — Следуйте за ним, но не вмешивайтесь. Его время пришло, и он это знает.

Я хотел сказать ему, что не знаю ничего. Но мне не хватило на это сил. Я должен был беречь их ради этих неровных, шаркающих шагов. Меня тянуло что-то более сильное, чем магия танца Кинроува. После, как мне показалось, очень долгого времени я добрался до края освещенного круга.

— Следуйте за ним! — вновь приказал Кинроув.

Кто-то подошел ко мне с факелом. Я был ему признателен. Он был маленьким и плакал. К нему присоединился кто-то еще. Оликея и Ликари. Они держались рядом со мной и несли факелы, освещавшие мне путь. Мое зрение слабело, но меня вело какое-то иное чувство. Я не видел достаточно далеко вперед, чтобы с уверенностью сказать, куда я иду, но не сомневался, что мне туда нужно. Шагнуть и подволочь, шагнуть и подволочь. Довольно долго я двигался по тропе, но, когда она отклонилась от направления, в котором я должен был идти, сошел с нее. Шагнуть и подволочь, шагнуть и подволочь.

По мере того как тянулись последние предутренние часы, мое движение