Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

Кинроув. Я почти не уделял внимания его словам. Меня не заботило, что они могут сказать, пока Лисана, знающая меня лучше всех, стояла передо мной в ожидании. По моей спине пробежали мурашки, когда я вспомнил о предстоящей боли, но я заставил себя отвлечься от этих мыслей. Ожидать боль — это все равно что испытать ее дважды. Почему бы вместо этого не предвкушать предстоящие удовольствия?

Лисана улыбнулась шире.

— Разве ты сам не можешь ответить? Я ощущаю это даже на таком расстоянии. Думаю, все, кто служил магии, это знают: как будто свежий ветер подул вечером после долгого жаркого дня. Перемены грядут.

— Значит, ты в безопасности. И все будет хорошо.

Ее улыбка чуть померкла.

— На это стоит надеяться. А тем временем у нас будет то, что у нас будет.

И вновь по моей спине пробежали мурашки.

— Надеяться?

— Ты же сам видел. Магия — это не одно событие, не щелчок пальцами. Ее нельзя выразить как «сделай то, и это произойдет». Это цепь действий, зависящих от совпадений и удачи, которая всегда приводит к неожиданному итогу. Но ее можно проследить в прошлое. И если это сделает кто-то недоверчивый, он скажет: «О, это же вовсе не магия, а простая случайность». — Она улыбнулась. — Но для тех, кто носит в себе магию, истина ясна. Магия происходит.

— Но ты сказала «надеяться». Значит, исход еще неизвестен?

Покалывание в моей спине переросло в зуд, а там и в нечто еще менее приятное. Не думать об этом. Не представлять крошечные корешки, прорастающие в потную кожу спины. Не думать о том, как они ветвятся, прощупывают, ищут места, где им проще будет вторгнуться. Царапину, синяк. Кожа уже не зудела. Ее жгло. Это пройдет, закончится, но я вдруг испугался, что все еще только начинается.

Время течет иначе, когда боль отсчитывает медленные секунды.

— Смотри на меня, Невар. Не сосредоточивайся на ней.

— Стоит надеяться? — вновь спросил я, стараясь отвлечься.

— Эта цепь событий требует времени. Гернийцы не уйдут сразу. Их гнев еще кипит, а топоры занесены.

— Нет.

— Да. Кое-кто еще падет. Мы не можем знать сколько. Все это лишь часть медленно, исподволь действующей магии, Невар. Всего лишь часть…

Пришла боль. То, что было прежде, в сравнении с ней не казалось даже неудобством. Я ощутил кинжальные удары десятков, нет, сотен корней. Они жадно шарили по мне, вонзались в меня, разбегались вдоль позвоночника, словно новая нервная система, отклонялись от костей рук и ног. Мои конечности подергивались, я слышал счастливые крики свидетелей того, как дерево забирало меня. А внутри меня, словно сочащаяся кислота, разрасталась сеть корней.

Я был мертв. Я больше не дышал, мое сердце не билось. Корни проникали в мои внутренности, распространялись, продираясь сквозь плоть. Я был мертв. Я не должен был этого чувствовать. Не должен был ощущать клубок корней, кипящий в полости рта.

— Это не продлится вечно, — кричал на меня кто-то.

Мне хотелось завопить в ответ, что это уже длится вечность, что я не могу вспомнить ничего, кроме этой боли, что с тех пор, как она началась, прошла дюжина вечностей.

Но теперь все и вправду менялось. Я уходил в дерево, а оно заполняло меня. Ощущалось это ничуть не приятнее. Казалось, мои нервы, когда-то пронизывавшие сетью руки и ноги, теперь вынужденно пробивались сквозь твердую древесину. Маленькие кусочки меня сдирало с прежних мест куда-то еще. В этой полнейшей перестройке мое тело, казалось, разбирали на части, из которых затем образовывалось дерево.

— Не цепляйся за прежнее тело, — убеждала меня Лисана.

Я хотел ответить ей, что не знаю, как это сделать, но уже не умел и заговорить с ней. Во мне просыпались новые чувства, но я не был уверен, как их истолковать. Был ли это ветер? Солнечный свет? Успокаивающее давление почвы на мои корни? Или наждачная бумага, скользящая по плоти, слепящий глаза свет, чудовищный визг в ушах? Это тело не подходило моим чувствам, или же чувства не соответствовали телу. Все это было ошибкой, ужасной ошибкой. Я хотел, чтобы это остановилось, хотел просто умереть, но мне некуда было обратиться за помощью.

Изменения продолжались и продолжались. Некоторое показавшееся мне очень долгим время мне было трудно думать. Всегда непросто рассуждать разумно, испытывая жестокую боль, но даже голосок, который продолжает бормотать в сознании, когда умолкает другой, подвластный тебе голос, — даже он затих. Мысли возникали какими-то обрывками, а когда их удавалось собрать, в них не оказывалось смысла — словно в россыпи клочков разорванной книги.

Мое восприятие сплавлялось с древесной жизнью. Листья поворачиваются к солнцу. Корни вбирают воду. Медленно раскрываются почки. Постепенно я начал ощущать чувства и потребности нового тела. Оно иначе воспринимало мир. Свет, тепло и влага внезапно оказались крайне важны для меня. Для стоящего на месте существа они значили куда больше, чем для подвижного, способного найти все ему необходимое. Я осознал: чтобы выжить, я должен копить запасы, всё, до чего смогу дотянуться. С питательными веществами прежнего тела я смогу вырасти выше и выпустить лишние листья. Тогда я получу больше солнечного света, льющегося сверху, и затеню землю под собой, мешая разрастаться соперникам. Я хотел, чтобы под моей сенью ничего не росло. Листья, которые я ронял, сгнивали и питали мои же корни. Я желал получить всю влагу, что падала в пределах их досягаемости, а не делить ее с другими растениями. Но лишь поймав себя на рассуждениях о том, что деревья, во многих отношениях, не так уж отличаются от людей, я осознал, что снова мыслю.

— Невар? Ты уже здесь?

Теперь ее голос достигал меня иначе. Он исходил от ветра, шелестевшего ее листвой, и, более интимно, от ее упавшего ствола, который мы разделяли. Я потянулся к ней и нашел ее. Мы словно бы держали друг друга за руки, но только в этом таилось и нечто большее.

— Ты наконец-то здесь. Весь ты. Окончательно здесь.

— Да. Я здесь.

Было так просто полностью воспринимать ее. Я и не догадывался, что прежде мы кричали друг другу через такое расстояние. Теперь, когда она говорила, ее мысли без напряжения расцветали в моем разуме. Она тянулась ко мне, представая в узнаваемом для меня человеческом виде. Прежде я воспринимал лишь малую часть ее истинной сущности. Теперь я видел ее всю. Лисана-дерево оказалась столь же прелестной и соблазнительной, как Лисана-женщина, а она была и той и другой. Она была такой настоящей, такой великолепно живой. Я никогда прежде не видел никого столь полно. Такова