Стальной век: Социальная история советского общества - Вадим Дамье

Достаточно было толчка, чтобы шаткое равновесие ситуации было нарушено. Именно так произошло в 1927 г., когда внешнеполитическое по­ложение СССР ухудшилось (были разорваны дипломатические отношения с Великобританией; советская политика в Китае испытала ряд оглуши­тельных провалов). Массовые закупки встревоженным населением това­ров первой необходимости сократили и без того ограниченный фонд товаров, предназначенных для обмена с деревней. В результате кампания хлебоза­готовок была сорвана, и цены на сельскохозяйственную продукцию резко подскочили. В конце года начались перебои со снабжением городов про­довольствием; у магазинов вырастали длинные очереди. Сократился и вывоз хлеба за рубеж, что лишало государство средств и техники для раз­вития промышленности. По стране прокатывались забастовочные волны, особенно сильные и активные в Ленинграде.

Повышать заготовительные цены было уже невозможно. Власти по­пытались решить проблему с помощью насильственного сбора недоимок с крестьян, но это лишь ухудшило ситуацию. При отсутствии должного ко­личества городских товаров с крестьянами расплачивались квитанциями, которые вызывали мало доверия и напоминали о «военном коммунизме». Введение хлебных, а затем и других карточек не помогло наладить снаб­жение. К концу 1928 г. положение стало приближаться к катастрофиче­скому. В очередях вспыхивали столкновения: люди высказывали открытое недовольство политикой правительства. Реквизиция продуктов в деревне вела к широкому и стремительному обнищанию бедняков и середняков, то есть крестьянской массы; в ряде сельских местностей также вспыхнул голод. Начались крестьянские восстания.

Не будучи в состоянии разрешить социальные и экономические про­тиворечия нэповской России, Сталин и его сторонники решили разрубить этот гордиев узел раз и навсегда. Если уж грабить деревню, то кардиналь­но, огосударствив сельское хозяйство и торговлю, уничтожив крестьян­скую общину и вместе с ней - тенденции к самопроизводству на селе. В 1929 г. «правые» лидеры Бухарин, Рыков, Томский были смещены с ответ­ственных постов. Развернулась «сплошная коллективизация» на селе: вла­сти принудительно заставляли крестьян вступать в огосударствленные хозяйства - колхозы. Этот «великий перелом» считается фактической лик­видацией Новой экономической политики. На смену правящим термидо­рианским группировкам пришла диктатура партийной аппаратной бюро­кратии во главе со Сталиным.

Глава 3

«Великий перелом»,

или модернизация по-сталински

   1. Планы индустриализации

В середине 1920-х годов СССР оставался еще слаборазвитой аграр­ной либо аграрно-индустриальной страной. Более 80% населения жили в сельской местности; доля валовой продукции сельского хозяйства по от­ношению ко всей продукции народного хозяйства составляла около 2/3, а промышленности - лишь 1/3[292]. Индустрия страны едва только начала превышать довоенный уровень. Оказавшись у власти в огромной стране, правящая партийно-хозяйственная номенклатура, по существу, очутилась в том же положении, в каком находился царский режим. Она не меньше его стремилась к имперской, державной политике, но материальная база для такого курса оставалась по-прежнему чрезвычайно узкой. Для этого понадобилась бы широкомасштабная модернизация страны, создание мощной современной тяжелой и военной промышленности. С этим власти связывали не только решение внутренних проблем, но и независимость и мощь государства, а значит, стабильность господства и привилегий пра­вящего слоя.

В условиях политического соперничества с западными державами на внешние ресурсы для индустриализации рассчитывать было нельзя. Ста­лин пояснял, что в странах Запада промышленный переворот происходил «либо при помощи крупных займов, либо путем ограбления других стран... Партия знала, что эти пути закрыты для нашей страны... Она рассчитывала на то, что... опираясь на национализацию земли, промышленности, транс­порта, банков, торговли мы можем проводить строжайший режим эконо­мии для того, чтобы накопить достаточные средства, необходимые для восстановления и развития тяжелой индустрии. Партия прямо говорила, что это дело потребует серьезных жертв и что мы готовы пойти на эти жертвы открыто и сознательно...». При этом никто, разумеется, не соби­рался спрашивать народ, согласен ли он на такие жертвы. «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», - не допуская возра­жений, провозгласил Сталин[293].

Особенная скорость и жестокость такой форсированной модернизации объяснялась, по словам немецкого исследователя Р.Курца, тем, что «в нее, невероятно короткую по времени, уложилась эпоха длиною в две сотни лет: меркантилизм и Французская революция, процесс индустриализации и империалистическая военная экономика, слитые вместе»[294]. Советский Союз, управляемый бюрократией, которая взяла на себя «историческую миссию» буржуазии, вынужден был по ее воле и под ее властью за считан­ные десятилетия проделать весь многовековой жестокий путь капитализма: экспроприацию крестьянства, пролетаризацию основной массы населения, промышленную революцию и переход к «тейлористскому», конвейерному этапу индустриального общества.

Аппетиты приходили в процессе самой еды. Еще в апреле 1927 г., вы­ступая на пленуме ЦК большевистской партии, Сталин возражал против строительства Днепровской ГЭС, заявляя, что ее сооружение значило бы то же самое, что для мужика покупать граммофон вместо коровы. Но, как свидетельствует Троцкий, «ускорение темпа индустриализации происхо­дило... под толчками извне, с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным повышением накладных расходов»[295]. В 1927 году был подготовлен первый официальный проект пятилетнего плана экономиче­ского развития страны: прирост промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью от 9 до 4%, личное потребление должно было за пять лет возрасти на 12%. В 1928 году Политбюро утвер­дило новый проект пятилетки, в котором предусматривался годовой при­рост промышленного производства на 9%. Еще через год Госплан разра­ботал третий вариант пятилетки с еще большими темпами роста[296].

Становилось ясно, что обеспечить стремительный рост индустрии нормальными средствами будет все труцнее и труднее. Структурные про­блемы экономики к концу 1920-х годов стали нарастать. Диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством увеличивались. В начале 1928 года возникли проблемы со снабжением города хлебом. Повышение реальных заработков рабочих в городах замедлилось, все острее чувство­вались инфляция и безработица, которые вызывали обнищание широких слоев населения. Обострение социальной дифференциации вело к росту недовольства в стране. В этих условиях власти стали склоняться к уси­ленному применению традиционного, испытанного еще в период царизма метода выкачивания средств на индустриальное развитие из деревни. Но у них была теперь куда большая свобода рук, чем у их предшественников. Они смогли обрушить на крестьянство сокрушительный удар.

Большевистский режим, по словам левого эсера И.Штейнберга, коле­бался между двумя полюсами: «Он знает или военный «коммунизм» эпо­хи войны, или рыночный нэповский «коммунизм» мирного времени. Но он в испуге шарахается от третьего пути социалистической революции: демократической и социалистической самоуправляющейся Республики Советов»[297]. В 1928 году с такого рода колебаниями было покончено.

   2. Переход к «коллективизации»

Аграрная политика ВКП (б) предусматривала, по существу, изменение социальной структуры деревни. После гражданской войны земля оказа­лась в распоряжении крестьянских общин и была разделена между семьями по числу «едоков». Однако такой порядок вещей не устраивал большеви­ков, считавших большинство крестьянства «мелкособственническим эле­ментом». Прежде всего, основная масса хозяйств крестьян-общинников была малотоварной; они вели полунатуральную экономическую жизнь, производя, в первую очередь, для собственных нужд и сведя производство товарных излишков к минимуму, необходимому для покупки продуктов городской промышленности. Из таких хозяйственных единиц было крайне трудно «выжать» растущее количество хлеба как для нужд города, так и для продажи за рубеж, на валюту, которую затем можно было бы исполь­зовать для целей индустриализации. К тому же община как устойчивый социальный механизм стойко сопротивлялась организованному нажиму со стороны государства. Наконец, не разложив ее, нельзя было «высвободить» то количество рабочих рук, которое потребовалось бы для широкомас­штабной индустриализации. Экономисты рассчитывали, что 15% сельского населения является «избыточным». Вот почему все фракции большевист­ской партии были настроены резко враждебно по отношению к общине. Разногласия между ними касались лишь вопроса, каким образом ее можно ослабить и разрушить: «левые» (последователи Троцкого) предпочитали форсировать внутреннее социальное расслоение за счет привилегий «бед­някам» и расширения сектора государственных и «коллективных» хозяйств, «правые» (сторонники Бухарина - Рыкова) делали ставку на рост крупных индивидуальных (но, на практике, зачастую использовавших наемный труд -