Новый Мир ( № 9 2009) - Новый Мир Новый Мир

То, что причины революции и ее долгого последействия коренятся не в субстанциальных силах (вспомним опять Гегеля) российской истории, а преж­де всего в ее надстроечной части, отвечает на ставший дежурным уже вопрос: актуальны ли «Вехи»?

Да что же, кроме них, есть вообще для России актуального?! Разве в остальном мы не разочаровались?

Кому теперь неизвестно, что появление сборника «Вехи» в 1909 году вызвало беспрецедентное общественное возбуждение и яростный отпор? За исключением немногих положительных откликов со стороны единомышленников и симпатизантов (журнал П. Б. Струве «Русская мысль», «Московский еженежельник» кн. Е. С. Трубецкого, журнал «Весы», отзыв А. Белого, газета «Новое время», отзыв В. В. Розанова и еще несколько менее известных изданий) с разных политических флангов скандализованного общества — от ревдемократического до либерально-кадетского — в смельчаков бросали бешено каменья. «Пророческая глубина „Вех”, — писал Солженицын в 70-е годы в статье „Образованщина”, — не нашла (и авторы знали, что не найдут) сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий, вскоре и название книги, эксплуатированное другою группою авторов („Смена вех”) узкополитических интересов и невысокого уровня, стало смешиваться, тускнеть и вовсе исчезать из памяти новых русских образованных поколений, тем более — сама книга из казенных советских библиотек». А похороны в 1921 году «Вехам» были и вправду устроены громкие — и не властью, уже вставшей на ноги и позволявшей себе без нужды о них не вспоминать, но идейными коллаборационистами, сменовеховцами: они клеймили авторов «Вех» с высоты своего «реалистического» государственниче­ства за поражение их «нежизненного» христианского идеализма, изобличая его сразу в двух несовместимых грехах — родстве с большевизмом и недооценке его благодеяний для России.

Но вот повеет ветер перестройки — и, как это ни странно, интонация старых надгробных речей вместе с забиванием свежих гвоздей в давно вроде бы захороненный и прочно заколоченный гроб этих отступников от левореволюционного течения зазвучит заново. В нашумевшей перестроечной статье И. Клямкина (написанной по мотивам модного тогда фильма «Покаяние») «Какая дорога ведет к храму?», где автор вроде бы смело задается вопросом, правильной ли дорогой зашагала Россия после Октября и — какой вообще путь можно считать для нее правильным (оказывается в итоге — тот, которым шла), опять возникает антитеза «Вехи» — «Смена вех», и первые оживляются тут для того, чтобы их еще раз умертвить к вящему торжеству вторых. Причем в процессе этого поучительного воскрешения «Вехи» говорят настолько не своими голосами, что их еще труднее узнать, чем под пером самих сменовеховцев. Так, С. Булгаков, по Клямкину, видел беду России в том, что атеизм с Запада был пересажен на дикую почву и потому произвел тут «дикие, некультурные» плоды. Но для религиозно мыслящего русского философа атеизм сам был хуже всякой «дикости». Он писал в «Вехах»: «На многоветвистом дереве западной цивилизации мы (революционная интеллигенция. — Р. Г .) облюбовали только одну ветвь», атеистическую, но «европейская цивилизация имеет не только разнообразные плоды и многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево и, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды» («Вехи», стр. 36 — 37). Речь вообще не идет о российской «дикости» и отсталости, а, напротив, о «прогрессивной» избирательности интеллигенции, питающейся одними «ядовитыми», революционно-атеистическими плодами.

Наше время — столетнего юбилея сборника в обстановке уже несоветской России — откликнулось на него двойственно. Вышли приличествующие случаю и открывшимся широким возможностям высказывания статьи в текущей печати, а также компендиум в серии «Лосевских чтений» «„Вехи” в контексте русской культуры» [4] . Давненько я не брала в руки текущую литературу, в которой встречались бы суждения о «Вехах» типа: «Трудно найти более глубокую по анализу состояния русского общества, более пророческую книгу, нежели этот маленький скромный сборник» (М. А. Чегодаева); или: «После Второй мировой войны „Вехи” стали важнейшим культурно-историческим документом в России» (Д. Сегал); или: «„Вехи ” — одна из самых важных отправных точек для оздоровления и восстановления культурной традиции» (Кристофер Рид), — эти и подобные пассажи встречаются в упомянутом издании.

Что ж, отрадно.

Но учтем, что этот сборник — предприятие академическое, а не задорно- журнальное. В последнем случае давнишние атаки продолжаются, причем с интересными вариациями, требующими от нас не убирать ладони со лба. Раньше все было просто: ты с белыми или с красными? Вторые у нас настолько торжествовали, что даже во времена оттепельного акмэ в энциклопедической, не публицистической, статье «Веховство» оно описывалось как символ «всего контрреволюционного русского буржуазно-помещичьего либерализма», оказавшегося «в лагере националистов-шовинистов» [5] . (Ну, «контрреволюционеры», а что дальше?!) Старое «обливание помоями», только разной концентрации.

В критических текстах новейшей волны без пол-литра, как говорят в народе, не разберешься. Если до сих пор существовали какие-то твердые представления: вот «Вехи», вот «Смена вех» (и вместе им не сойтись), — то теперь может статься, что это одно и то же.

Откроем новое глянцевое, судя по имиджу, а еще больше по тону и языку, высоколобое периодическое издание «Пушкин» (это «наше все» о книгах) и обнаружим, что во 2-м номере за 2009 год в блоке о сборнике «Вехи» сменовеховской ревизией здесь дело не ограничивается. Оговоримся: среди собранных тут «24 экспертных интервью» с подзаголовком «Сто лет с „Вехами”» вы найдете, на мой взгляд, ряд достойных, логичных, адекватных суждений и рассуждений (И. Роднянской, А. Копьева, Р. Апресяна, В. Живова, Н. Котрелева). Но мы сосредоточим внимание на новом тренде в критической интерпретации легендарного сборника.

Итак, по утверждению одного из ведущих экспертов, «„Смена вех” есть прямой продолжатель» «Вех» на том основании, что участники обоих — государственники. Но государственники бывают разные. Сменовеховцы были сторонниками коммунистического, большевистского, антироссийского государства (в ложной надежде на его перерождение), а веховцы — исторического российского. Они прямые антиподы.

Было время — конец 80-х — середина 90-х, время срывания пломб с наследственных сундуков, — когда наша читающая и пишущая публика испытывала повальное увлечение русским религиозно-философским ренессансом начала века, предпочитая его даже усладительным поэтическим россыпям Серебряного века. Эта волна прошла, и теоретическую среду затопило модное течение с Запада — деконструкционизм, критический метод постмодернизма, исходящий из презумпции неадекватности сказанного его подоплеке; из того, что за видимым и наличным скрывается нечто иное. По сути — это философия тотального ревизионизма, или разоблачительства, не знающего исключений и табу, не щадящего и самого Пушкина. А ну-ка, посмотрим, что там на самом деле? Не мифы ли все это? Развелось множество деконструкционистов — спецов по разным персоналиям и дисциплинам: одни заняты вивисекцией философских, другие — поэтических, третьи — общественных фигур. Однако под крышкой модной аналитической методы, претендующей на независимую критику, проглядывает идеологическая задумка. В поисках чужой подоплеки обнажается своя собственная. Была, повторим, некогда прямая идеологическая полемика, и было сразу ясно: с кем вы, мастера культуры? Теперь мы имеем дело с полемикой прикровенной, со взвешенной суспензией.

Критики «Вех» — не изгои на празднике научной жизни. Возглавляющий пушкинскую подборку во 2-м номере «Пушкина» М. Колеров (предисловие «Азбука „Вех”» и заключение) в духе новой концепции ставит своей задачей доказать, что веховцы вовсе не таковы, каковыми хотели казаться и каковыми остались в культурной памяти. За привычными заявлениями и формулировками он вскрывает другой смысл. Но с самого начала вот какая беда: при всем объявленном строго логическом настрое позиция критика мерцает и колеблется между ненавистью к власти и преданностью ей. Создается впечатление, что критик не придерживается какого-то постоянного объема и содержания понятий. Несмотря на то что метод демифологизации претендует на бесстрастную объективность, почему-то «либеральный консерватизм» тут стоит в кавычках, а социализм — без кавычек, что сразу выдает идеологиче­ские симпатии и антипатии. Опять же нет впечатления, что автор очертил для себя границы самогбо «либерального консерватизма», то есть позицию «Вех». Их участников он подчас записывает в союзники большевиков (но это оксюморон!), а то сближает с атеистами и анархистами (см. оборот: «околовеховский протест против религии или власти»). А между тем кредо «Вех» таково: «Положительные начала общественной жизни укоренены в глубинах религиозного сознания, разрыв этой коренной связи есть несчастье и преступление» (Струве П. Предисловие издателя к сборнику «Из глубины»). Потому Франк, вопреки утверждениям критика, не вставал на «путь примирения с будущими большевиками», о чем, кстати, никак не свидетельствует приводимая в подтверждение этого цитата из Франка, где говорится совсем о другом — о «грехе» общества («Вехи», стр. 63 — 64). Также иначе как наветом нельзя назвать обвинение в пронацистских симпатиях С. Аскольдова, автора «Из глубины».