В субботу рабби остался голодным - Гарри Кемельман

— Вы имеете в виду, что они его арестовали? Но по какому обвинению?

— Я у них спросил то же самое, и Бенджамин тоже. А они сказали, что они его не арестовывают — они только забирают его для допроса. Так если они его не арестовали, почему они сказали ему ехать с ними? А что бы они сделали, когда арестовали бы? Волокли бы его? Я им сказал: «Джентльмены, вы хотите задать моему сыну какие-то вопросы — задавайте. Вы не хотите спрашивать его здесь, только в полицейском участке? Хорошо, он приедет в полицейский участок. Но это обязательно сейчас? Сегодня суббота, наш шабат. Разрешите ему сейчас пойти в храм, а потом он приедет в полицейский участок. Я это гарантирую». Но нет, это должно быть прямо сейчас. И они его забрали. И что я мог сделать? Я оделся и приехал сюда.

Рабби взял его под руку.

— Я провожу его, — сказал он шоферу. Затем обратился к старику: — Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы вести молитву, мистер Горальский?

— Если вы так хотите, я найду силы.

— Хорошо, — сказал рабби. — А потом поговорим.

С десяток людей, пришедших на службу, с нетерпением ожидали начала, но когда Горальский вошел под руку с рабби, те, кто был знаком с ним, стали жать ему руку и поздравлять с выздоровлением. Рабби помог старику снять пальто и шарф, а затем, накинув на его худые плечи талес, подвел к столу перед Ковчегом.

Горальский молился высоким, дрожащим голосом, который то и дело срывался на высоких нотах. Но он не старался ускорить течение службы и каждый раз дожидался, пока остальные закончат пение, прежде чем прочитать нараспев одну-две строчки, предваряющие следующую молитву. Во время чтения Торы рабби пригласил его на помост прочесть один из отрывков. Молитвы, казалось, придали Горальскому сил, и когда он начал последнюю молитву, «Алейну», его голос звучал уверенно, и рабби даже показалось, что этот худой маленький старичок распрямился и стал выше ростом. Он ощутил гордость за него, как если бы это был его собственный отец.

По завершении службы все подошли пожелать рабби гут шабес, а потом неспешно потянулись из храма, как это обычно бывает в шабат. Но старика рабби задержал: — Садитесь, мистер Горальский. Теперь мы можем поговорить.

Одного из тех, кто осведомился, все ли в порядке, рабби попросил: — Не будете ли вы так добры сказать шоферу мистера Горальского, что мы немного посидим тут и побеседуем?

— Знаете, рабби, я немного беспокоюсь, — сказал Горальский, когда они остались одни. — Это был первый раз, что я в шабат ехал на машине, и все-таки я вел молитвы и вы даже пригласили меня на Чтение.

— Все в порядке, мистер Горальский, уверяю вас. А теперь скажите мне, вы известили своего адвоката?

Старик покачал головой.

— С адвокатом мы еще успеем. Мой Бенджамин — он тоже говорит, чтобы я позвонил адвокатам. В прежней стране, в штетле[42], мы не знали про адвокатов. Когда у нас были неприятности… А какие там у нас были неприятности? Например, откроешь лавку немножко слишком рано в воскресенье… Так что, мы брали адвоката? Мы шли к людям, которые могли помочь, к кому-то, кто был знаком с кем-то или с родственником кого-то, кто мог посодействовать. Так вот, я знаю: полиция пришла к нам и забрала моего Бенджамина в полицейский участок не просто для того, чтобы спросить у него, или он может им помочь. Нет, они забрали себе в голову, что мой Бенджамин что-то имел с этим Хиршем, который умер. Наверное, они имеют подозрение. — Горальский бросил на рабби испытующий взгляд — не возразит ли он что-нибудь на это.

— Да, я думаю, вы правы, мистер Горальский.

— Но это невозможно, рабби. Я знаю своего сына. Он добрый мальчик. Он большой и сильный, но сердце у него, как у девушки, — такое мягкое… Когда мы торговали курами, он никогда не мог их резать — некошерных, я имею в виду. Для кошерных мы, конечно, имели шойхета[43]. Я вам говорю — я его знаю. Раньше, когда я был моложе, я часто чувствовал разочарование. Отец всегда хочет, чтобы его дети ходили в школу и получали образование. Он рано бросил школу. Конечно, это было тяжелое время, и мне нужна была его помощь, но поверьте мне, рабби, если бы у него была голова на плечах и он бы хорошо учился, я уж как-то обошелся бы. Но он не хотел учиться. Ему это тяжело давалось. И это было большое разочарование для меня. А рядом с нами жил Хирш и имел сына, этого Айзека, который был настоящий гаон и постиг все науки. Но позже я часто думал: может быть, я не так уж плохо сделал моему Бенджамину? Этот Айзек Хирш, когда вырос, он ни разу не переступил порога синагоги. Потом стал пьяницей. Потом женился на христианке. А потом даже, как они сказали, наложил на себя руки.

Рабби покачал головой.

— Теперь я знаю, что это неправда. Я вам только рассказываю, что я думал. И мой сын, который даже не закончил среднюю школу, он вырос прекрасным, кошерным молодым человеком, и оказалось, что он даже имеет способности к бизнесу. Была даже статья — про него написали в журнале «Тайм», какой он замечательный бизнесмен. Поверьте, они делают ошибку в полиции. Мой Бенджамин — какой интерес он мог иметь с этим Айзеком Хиршем, и еще через столько много лет?

— Вы должны представлять себе ситуацию, — сказал рабби. — Этот Хирш был тут сравнительно новым человеком и держался особняком. У него не было друзей, с которыми можно поговорить, и не было никаких деловых отношений с кем-то, кто хоть как-то был ему знаком. Они выяснили, что ваш сын знал его, когда они оба были мальчиками, и что потом они были партнерами по бизнесу. А тут еще он был так против, чтобы тело Хирша оставалось на кладбище…

Старик всплеснул худыми руками.

— Господи, прости меня! Это была моя ошибка, рабби. Он ничего не знал об этих вещах. Это он от меня услышал.

— Да, я знаю, но было еще кое-что: он устроил Хирша на работу в Годдардовскую лабораторию. Написал убедительное рекомендательное письмо…

— Видите, это вам не доказывает, какое сердце у моего Бенджамина? Он никогда не дружил с Айзеком Хиршем, даже когда они были мальчишками. Я не осуждаю его. Может быть, это из-за того, что он видел, как я в нем разочарован. Может, я был с ним суров. Даже когда я видел, что он такой хороший сын, я разве мог сказать это ему в лицо? Девочка, дочка — ее можно погладить по голове, сделать комплимент, но сын?..

— Да, я понимаю. Но знаете, в связи со всем этим вполне естественно, что полиция хочет убедиться в том, что в последнее время между вашим сыном и Айзеком Хиршем не было каких-либо контактов. Я серьезно советую вам обратиться к адвокату, чтобы он мог защитить интересы вашего сына.

— Нет, — покачал головой старик. — С адвокатом — это уже официально. Он идет к судье, он подает ходатайство, он получает бумагу. Это сразу огласка, газеты. Мой сын — не просто какой-нибудь там… Он важный человек. Газеты сделают большой гвалт из-за того, что его допрашивает полиция.

— Так что же вы собираетесь делать?

— Вот поэтому я и пришел к вам, рабби. Я слышал, что вы и шеф — близкие друзья.

— Боюсь, что в последнее время это уже не так, — удрученно сказал рабби. — Но даже если бы мы и были друзьями, что я мог бы сделать?

— Вы могли бы поговорить с ним. Могли бы разузнать, что они ищут. Могли бы им объяснить. Пожалуйста, рабби, попытайтесь.

И у рабби Смолла не хватило духу отказать.

— Хорошо, я поговорю с шефом, но ни на что не рассчитывайте. Пожалуйста, послушайтесь моего совета и свяжитесь со своим адвокатом.

— С адвокатом я могу связаться позже, а сейчас я хочу, чтобы вы с ним поговорили. Я не имею в виду, что вы должны работать сегодня, рабби. Сегодня шабат, но, может быть, вечером?

— Речь идет о репутации человека. Если вам в шабат можно ездить на машине, мне можно в шабат работать. — Рабби улыбнулся. — Кроме того, для раввина шабат — обычный рабочий день.

Глава XXXV

Звонок рабби застал Лэнигана уже на выходе.

— Мне нужно увидеться с вами по поводу Горальского.

— Извините, рабби, — сказал Лэниган. — Я как раз собираюсь уходить.

— Но это чрезвычайно важно.

— Боюсь, это невозможно. У меня через двадцать минут встреча с Эймосом Квинтом и Рональдом Сайксом в Годдардовской лаборатории. Я надеюсь, что нам удастся напасть на что-нибудь, чтобы закруглиться с этим делом.

— Я уверен, что вы делаете ужасную ошибку, шеф. Вы зациклились на Горальском и можете допустить огромную несправедливость по отношению к нему.

— Слушайте, рабби, мне надо бежать. Я постараюсь заехать к вам попозже.

— Но позже может быть слишком поздно.

— Не представляю, что там такое, что не может подождать!

— Слухи не будут ждать. Вы привезли Горальского в полицейский участок. Скоро об этом будет знать весь город.

— Ладно. Но все, что я могу, — это встретиться с вами в лаборатории. Можете присутствовать при беседе, если хотите. Думаю, я вам обязан. То есть если вы не против поехать на машине в шабат.