Я тебя съем - Лана Морриган

в квартиру и включишь свет. – Протягиваю ключи.  – Вернусь, как только смогу. Ложись спать, не жди. – Аля кивает, округлив глаза, смотрит боязливо. Вижу, что хочется о чем-то спросить, но сдерживается.  – Ты можешь позвонить мне в любой момент. Если не отвечу сразу – перезвоню чуть позже, – улыбаюсь. Незачем Алине волноваться.  – Беги. – Прижимаюсь своими губами к ее. На мгновение. Не прощаясь.

Алина оборачивается, перед тем как исчезнуть за железной дверью. Жду, высчитывая, сколько примерно понадобится времени подняться на лифте, открыть квартиру и войти. Тусклый свет проникает сквозь кухонное окно – Алина сейчас в коридоре, я включаю передачу и срываюсь с места. До долины минут двадцать при свободной дороге. Телефон в моих руках безостановочно набирает номера всех, кто мог бы прояснить ситуацию. Отец не отвечает. Маме дозвониться практически невозможно, да и вряд ли она в курсе – никто бы не стал посвящать человека в проблемы стаи.

– Коваль, возьми трубку, – цежу сквозь зубы. Но ни один из братьев не отвечает – ни Роман, ни Илья. Палец щелкает вниз по списку справочника. – Мит. – Жму кнопку вызова. – Черт, – выдыхаю, в последнюю секунду успевая уйти по встречке от столкновения. Включив на громкую связь, кладу телефон на панель, сосредотачиваюсь на дороге. Не хватало прибавить проблем к существующим. Мои звонки или игнорируют, или… да не может быть никаких «или», не вымерла же вся стая в одну секунду.

– Да, – наконец-то я слышу голос вместо длинных раздражающих гудков.

– Хоть ты мне объясни, что происходит, – прошу тетю.

Вела откашливается и тихо просит:

– Поторопись, милый, нужна твоя помощь.

– Буду минут через десять, – отвечаю я, с силой вцепившись в руль, фоном разговора служит детский плач. – А почему Крис дома, разве родители с утра не повезли малого к бабушке? – Молчание затягивается. – Вела?! – Нутро обдает холодом.

– Ты далеко? – она делает вид, что не слышит меня.

– Нет. Что-то с мамой? – вопрос срывается сам собой. Мама – человек, как и моя Алина. Такая же хрупкая, слабая, одно неловкое движение и…

– Мне очень жаль, – шепчет Вела.

И если мгновение назад мои внутренности превратились в лед, то сейчас они горят огнем, отчего перед глазами на долю секунды темнеет. Черная полоса дороги превращается в нескончаемую ленту, а горизонт служит точкой схода, за который зацепился остекленевший взгляд.

– Жива? – спрашиваю я.

Тяжелый вздох.

– Вела, ответь. Мама жива?

За адской пульсацией в голове я даже не слышу зверя.

– Прости, милый, – выдыхает тетя сдавленно. – Твой брат в тебе нуждается. – Она не кладет трубку, и я не смею сбросить звонок, так и еду, прислушиваюсь к звукам, доносившимся из трубки.

Наконец я сворачиваю с трассы и, не сбавляя скорости, несусь мимо основного поселка к особняку. Я знаю, что означает это молчание, но не верю. Не позволяю себе верить.

Безусловно все, что сказала Вела – ошибка. Да, ошибка.

Впервые на моей памяти ворота особняка открыты, охрана, встретившая у входа, смотрит сочувственно, не проронив ни слова.

«Да ну, бред!»

Я взбегаю по лестнице.

Тишина. Такая ненормальная, что отчетливо слышу каждый свой вдох, каждый удар взбесившегося сердца.

– Вела, – зову негромко, мне страшно нарушать безмолвие.

– Мы тут, – доносится со стороны гостиной.

Ноги ведут в просторную комнату. Первым взгляд вылавливает брата. Волчонок спит, уткнувшись носом в подушку, изредка вздрагивая всем телом.

– Где они? – спрашиваю я о родителях, присаживаясь на корточки рядом с малым.

Вела не поднимает головы, но мне и ненужно видеть ее лица. Все ясно без слов и долгих взглядов. Женские плечи подрагивают, а крупные капли, срывающиеся с подбородка, оглушают хлопком о каменный пол.

– Все на поляне. Арнар никого не подпускает к… – давится очередным всхлипом. – У твоей мамы не было шансов выжить, удар пришелся на ее дверь, – шепчет, а я отрицательно трясу головой.

Тело живет своей жизнью, я не понимаю, как покидаю дом, пересекаю сад и прихожу в себя уже в сосновом бору, когда ковер пожелтевших иголок похрустывает под толстой подошвой обуви. Теперь зверь ведет меня, он чувствует присутствие других оборотней, не нужно прислушиваться или пропускать через легкие прохладный воздух.

Я различаю множество быстрых сердцебиений, в центре собравшихся стоит Альфа, готовый в любой момент сорваться с места. Теперь его спина – мой ориентир. Мне бы отойти на шаг или два левее, и я смогу рассмотреть картину, скрытую его телом, но не делаю этого. Я не готов, оттягиваю момент. Словно это может хоть что-то изменить… Останавливаюсь в шаге от пятерых оборотней. Трусливо смотрю себе под ноги.

– Нам очень жаль, – произносит Альфа, высказываясь за всех.

Мой язык разбухает во рту, не ворочается, я не способен говорить, выдавливая из себя что-то среднее между рыком и мычанием.

Дядька отходит в сторону, придерживает меня за предплечье.

– Не подходи близко. Сейчас твой отец не в себе.

Я отделяюсь от стоящих рядом со мной. Шаги даются с трудом. Все тело налито свинцом, как и мысли: тяжелые, неповоротливые.

Ссутулившись, отец сидит на земле, прижимая женское тело, вдавливая его в грудь и раскачивая маму, как ребенка. Нет, как ростовую куклу.

Неужели еще несколько часов назад я видел ее живой. С мягкой улыбкой на лице. А в голове воскресает ее несмолкаемый щебет при сборе к бабушке в гости. Сотни и тысячи указаний, что нужно сложить Крису с собой и никакие аргументы, что они едут на пару часов, не влияют на решение взять разборные качели. А сейчас я готов разобрать и собрать тысячу качелей, каруселей, да всего что угодно, только скажи!

– Мам, – зову я, не веря в происходящее.

Белоснежная рука неестественно свисает, при движениях отца кончиками пальцев касаясь сухих иголок.

Нельзя же обманываться вечно. Впереди лишь одно дыхание и одно сердцебиение. Спотыкающееся – такое бывает, когда ты на грани обращения. Ты уже не человек, но еще и не зверь.

– Отец. – Я все же не доверяю слуху, опускаю взгляд на неподвижную грудную клетку. А в голове пустота. Гудящая. – Отец, – повторяю, сбавляя