Ян (не) для Янки (СИ) - Гордеева Алиса

Ян молчит, упорно копаясь в телефоне. Он и сам всё понимает. Верю. Но изменить ничего не могу.

– Помнишь, тот вечер, перед нашим последним Рождеством, – делаю шаг навстречу. Потом ещё один. И ещё. Между нами остаётся смешное расстояние. – Мы мечтали о будущем. Ты говорил, что любишь… А теперь…

– Я пошутил, – обрывает на полуслове и царапает холодом своих глаз. – Всё прошло, Яна. Теперь ты не в моём вкусе!

– Пусть так, – едва сдерживаю слёзы, что скопились в уголках глаз: Шахов не увидит, как больно ранят его слова. – Пусть не со мной. Так бывает. Наверно.

Я растеряна. И хотя его признание не стало для меня откровением, оно выбивает почву из-под ног. Глубокий вдох. Пытаюсь вспомнить, зачем пришла, а после снова стучусь в закрытую дверь:

– Я просто желаю тебе счастья, Шахов! Но с ней его не будет, слышишь?

Ян безучастно пожимает плечами, а затем хлещет словами больнее любой пощёчины:

– А я итак, счастлив, Яна! Без тебя счастлив! – в его глазах бездонная пустота, будто внутри всё выжжено раскалёнными докрасна углями. – Уходи!

– Я тебе не верю! – к чёрту посылаю гордость и тянусь к его лицу дрожащей ладонью.

Мягкими подушечками пальцев пробегаю по колючей щеке, замирая у еле заметного, давно затянувшегося шрама. Интересно, Бельская знает, откуда он взялся на его лице? Догадывается ли, что эта полоска на коже значит гораздо больше тату на моём боку? Шахов шумно выдыхает и на мгновение закрывает глаза. Он всё помнит! Такое не забывается, не стирается из памяти! Никогда!

– У тебя душа плачет! Я же вижу, Ян, – пальцем провожу вдоль неровности на коже. Шахов столько раз спасал меня в детстве, не давал упасть. Теперь моя очередь протянуть ему руку. – Поговори со мной! Прошу. Как раньше! Помнишь?

– Как раньше, – смакует на языке мои же слова, а затем пронзает ледяным блеском равнодушных глаз. – Ничего и никогда не будет, как раньше, Яна! А теперь, пошла вон!

Нет! Время меняет людей, верно, но не настолько же!

– За что ты так со мной? – я больше не сдерживаю слёз. Какой смысл притворяться сильной, когда от собственной слабости хочется выть, а от бессилия – лезть на стену. – Ты же обещал… Клялся, что мы навсегда…

– Вон! – повторяет уверенно, пальцем указывая на дверь.

Подбородок дрожит. Слёзы застят глаза. Ноги отчаянно подкашиваются от мужской грубости и безразличия. Бросаю взгляд на уверенно вытянутую руку. Сильную. Мощную. Со слегка закатавшимся рукавом, что обнажает запястье. Чистое. Гладкое. Вот только ещё недавно на нём красовалось тату: две буквы «Я», как символ нашей бесконечности. Его больше нет. Как больше нет и нас. Чёртова боль пронизывает насквозь и безжалостно выворачивает наизнанку.

– Ты свёл наш рисунок? – задыхаюсь от боли и немыслимого унижения.

– Да!

– Зачем? – прикрываю рукой рот, чтобы не дать крику, рвущемуся из груди, выдать моё отчаяние.

– Он более не имел смысла и раздражал Ди, – слова розгами проходятся по сердцу.

– Прости, – произношу одними губами и резко бегу из комнаты, путаясь в собственных ногах. Я просто дура!

Хлопок двери. Нас больше ничего не связывает. Беззвучно рыдаю и обессиленно сползаю на холодный пол. Это конец! В кармане нащупываю мобильный и на заученный наизусть номер отправляю короткое «Лжец», а потом стираю все контакты Шахова из памяти телефона, жаль, что также просто нельзя удалить его из своей головы. Но раз Ян смог, то и я забуду. За стеной пиликает его мобильный. Сообщение доставлено ‐ можно уходить. Но стоит подняться на ноги, как стены сотрясаются мелкой дрожью от дикого грохота, а после слух царапает звон битого стекла.

– Я всегда буду рядом, – раненым зверем воет Шахов, а после чуть тише: – Но твоим – никогда!

Глава 23. Ян

Жуткий гул в голове коробит сознание, но всё равно слишком слаб, чтобы вытянуть меня из пучины сна. Липкий, бесцветный, он сковал мои мысли и прочно удерживает в своей власти.

И снова грохот. Он отдаётся в ушах громогласными раскатами, тут же отзываясь острой болью в висках.

Нехотя открываю глаза. Сквозь резь привыкаю к свету, благо тот тусклый и по-осеннему серый. За окном нещадно барабанит дождь, частично объясняя шум в голове.

Спина затекла и гудит, ноги чудятся ватными и безжизненными. В горле пересохло, а комната перед глазами кружится в разные стороны. Чёртовы штрафные! Идиотские игры!

Медленно веду головой от одного плеча к другому, плавно растягивая напряжённые мышцы шеи, вместе с тем исследуя обстановку. Я уснул прямо так: в одежде, сидя на ковре и облокотившись о край кровати. Поза кажется ненормальной и до смерти неудобной. В дальнем углу замечаю осколки хрустальной вазы и тут же память остервенело подкидывает картинки воспоминаний из проклятой ночи. Перед глазами вновь встаёт лицо Яны, её признания, тихие мольбы и бесконечные слёзы. Щека горит огнём от нежных её прикосновений, а давно затянувшийся и позабытый шрам начинает зудеть с новой силой, вынуждая прокручивать в голове события минувших лет.

Девятый класс, последний звонок и глупая ревность… За Яной тогда начал бегать парнишка из параллельного класса. Мишка Берестнев. Поджидал её после школы и звал в кино, пытался научить Даяну кататься на скейте и вечерами встречал с тренировок. Накаченный, спортивный со смазливой мордашкой плохого мальчика. В то раннее утро, когда, вдоволь нагулявшись по городу в школьной форме советских времён, все выпускники уставшие расходились по домам, Берестнев не спешил отпускать от себя Яну, а я подыхал от ревности. Высокие качели во дворе. Смех Даянки и раскинутые в стороны руки. Парень кричал, что счастлив и до беспамятства влюблен, и все сильнее и выше раскачивался, удерживая Даяну в своих руках. В то мгновение мы оба ее ждали ответа. Миша, наслаждаясь близостью, а я, стоя за их спинами. Голос девчонки сводил с ума, скрип старых качелей лишь сильнее накалял нервы. В то утро я узнал, что пытаться в одиночку остановить взвивающую к небесам металлическую конструкцию не так-то и просто, а порой даже опасно. Зато Берестнев остался не у дел. Глупышка так испугалась за меня, что напрочь позабыла о своём ухажёре. Пыталась остановить кровь на моем лице, шептала, что любит, а после подарила мне свой самый первый поцелуй. Именно тогда и понял, что никогда и никому её не отдам!

Резкая вспышка за окном сменяется низким грохотом. Погода лютует, забавляясь громом и молнией. Каким же наивным я был! Кто бы мне тогда сказал, что сам буду гнать от себя Янку, говорить ей гадости и душу рвать наживую, лишь бы ушла!

С трудом поднимаюсь на ноги, проклиная самого себя, и как медведь-шатун бреду вон из комнаты. Вокруг слишком тихо. Простая обстановка насквозь пропитана домашним теплом, и несмотря на нищету, кажется весьма уютной. Стараюсь не шуметь, чтобы не потревожить сон Яны. Уверен, девчонка проплакала ночь напролёт, и всё по моей вине! Ощущаю себя последней сволочью, но понимаю, что, сделал всё правильно. Её ненависть ко мне – наименьшая из бед. Пусть лучше так, чем ад от осознания, что нам нельзя. Никогда нельзя!

На маленькой кухне – гора грязной посуды и остатков еды. Как обычно, Филатов организовал шикарный стол, но разгребать за ним придётся мне. Залпом выпиваю стакан воды и закатываю рукава, чтобы взяться за дело. По уму разбудить бы Саню, да привлечь того к отработке, но резь в висках требует тишины. Решаю оставить братца отсыпаться, но тут же сознание парализует идиотская догадка: в этом доме всего две спальни, и в одной из них спал я.

Позабыв про беспорядок, размашистыми шагами возвращаюсь в коридор. Комната Яны – напротив моей. Белая дверь наглухо закрыта. За ней тихо, и чертовски погано на сердце от грязных мыслей в моём больном воображении.

И всё же врываюсь. Без стука. Без лишних слов.

Сквозь тонкие занавески в небольшую комнатку пробивается свет… Вещи раскиданы… Одеяло на кровати скомкано, а подушка валяется на полу. Но самое страшное – никого нет. Ни Фила, ни Даяны.