Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории. - Вячеслав Пьецух

Мы главным образом созидаем невещественные миры. То есть русский народ постоянно находится в художественном поиске, решает метафизические задачи, чем бы он на самом деле ни занимался, будь то государственное строительство, или футбол, или битва за урожай. (Это ли, действительно, не метафизика: футбола в стране нет, но министр по футболу есть. Как в Америке: есть киноакадемия, киногород, самая значительная премия за достижения в области кинематографии, а кино-то как раз и нет.)

Так вот мы главным образом созидали невещественные миры. Как-то: в эпоху великих реформ царя-Освободителя умы не столько занимал суд присяжных и всеобщая воинская повинность, сколько художественный вопрос: можно резать старушек исходя из высших гуманистических ценностей или нет? А то мы сто лет строили всемирную коммунистическую республику, не всегда имея что-нибудь на обед. Наконец, у нас даже воруют некоторым образом художественно, например, во вторник на Варшавке еще стояла финансовая пирамида, а в среду она растаяла в воздухе, как мираж.

Впрочем, непосредственно художественная работа у нас обыкновенно делается «на ять», Россия дала миру великую литературу, с которой, пожалуй, нейдет в сравнение никакая другая, явила утонченную музыкальную культуру, уникальную живопись и целых две школы актерского мастерства. Кроме того, мы изобрели радио и телевидение, открыли принцип реактивного движения и получили золото из свинца.

А вот в сфере материального производства мы сильно не преуспели и ничего не дали миру, кроме хитрого огнестрельного аппарата, который будет стрелять, даже если его кирпичом чистить, а то и не чистить его совсем. В остальном автомобили у нас не заводятся, телевизоры не показывают, земля не родит, туалетная бумага появилась одновременно с космическим кораблем. Отсюда следует, что кабы не наша разносторонняя культура, России было бы даже как-то беспочвенно, никчемно существовать.

А так мы имеем веские основания повеличаться перед миром, — дескать, вы хоть и просвещенные мореплаватели, зато у нас за плечами такая культура, какую еще надобно поискать.

Одни наши пословицы чего стоят — ведь это вместе целая литература, философская школа, конституция и кодекс чести на каждый день! Ведь что такое литература? — Источник благородного беспокойства, а наша пословица, какую ни возьми, хотя бы «Русского побей — часы сделает», способна так обострить комплекс неполноценности, что можно напрочь лишиться сна. Ведь что такое философская школа? — Решение бинома «я и прочее», а русская пословица, например, «Живучи на погосте, всех не оплачешь», способна обнять даже непересекающиеся миры. Ведь что такое кодекс чести на каждый день? — «Гусь свинье не товарищ», «Голый, что святой, беды не боится» и «Смерть смертью, а крышу крой». Нам, по-хорошему, даже конституция не нужна, потому что Основной закон государства Российского весь умещается в пословице «Пока солнышко взойдет, роса очи выест». И Уголовный кодекс нам не нужен, потому что пятьсот лет тому назад сказано: «Кто Богу не грешен, тот царю не виноват». То есть до такой степени русский народ — художник, что он противопоставил свои пословицы целой цивилизации, а также предвосхитил учение Карла Маркса через сказание о каше из топора.

По правде говоря, и у других, инословных народов встречаются пословицы-перлы, которые многое дают мироощущению и уму. У китайцев это, например, «Истинно мудр тот, кто здоровается первым». У арабов — «Спокойно сиди на пороге дома, и твоего врага пронесут мимо тебя». У англичан — «Праздный ум — мастерская дьявола», у французов — «Счастлив тот, кто имеет десять тысяч ливров годового дохода и никогда не видел короля».

Вот этого у нас нет. То есть в России верховную власть испокон веков обожали, всячески перед ней заискивали, и последний подмастерье знал многочисленную августейшую фамилию, как свою. Это, наверное, оттого что мы, русские, мало себя уважаем и не столько обеспокоены семейным бюджетом, сколько положением дел на Соломоновых островах. Поэтому всеобщее и полное счастье, надо думать, наступит у нас тогда, когда редкий человек скажет, кто теперь в Российской Федерации президент.

А покуда не наступят эти благословенные времена, по-прежнему будем существовать по пословице: «Наше такое житьё — вставши, да за вытьё».

О падении языка

Демократические свободы вообще и свобода слова в частности вредоносны по той причине, что они открывают широкие возможности для невежды и дурака. Когда культурный человек получает право высказаться перед соотечественниками о наболевшем, это одно, и тут нечего возразить. Когда же такое право принадлежит каждому словоохотливому шалопаю с незаконченным начальным образованием, то это уже социальное бедствие, пандемия, от которой спасенья нет.

Последствия беды тем более пугательны, что масштаб велик, поскольку шалопаи повсюду составляют очевидное большинство. Правда, на Западе им некогда глупостями заниматься, они с головой заняты в сфере производства и потребления, а у нас шалопаи так словоохотливы, как никто. Недаром в России за последнее десятилетие развелось столько прорицателей, психотерапевтов, показушников (это от английского «шоумен»), пишущих домохозяек, аналитиков и трибунов, сколько их не было никогда. Оно и понятно: в старые добрые времена от гнета цензуры страдал не только Александр Сергеевич Пушкин, но и религиозные фанатики, и порнографы, и радикалы, и черносотенная шпана. Правда, русский Бог всегда улаживал недоразумения таким образом, чтобы цензура цензурой, а у Пушкина не пропала ни одна его солнечная строка.

Следовательно, контроль за словоизвержением спасителен для культуры, как пенициллин для легочников, поскольку он держит в узде по преимуществу невежду и дурака. Ведь истинный художественный талант, великая мысль, высокое побуждение витают в таких тонких сферах, куда цензору хода нет. Ну что он может возразить Салтыкову-Щедрину по поводу его «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов»? Да ничего, а между тем этот пассаж революционнее «Манифеста коммунистической партии» и страшнее статистики катастроф. И вот что особенно обидно: сколько судеб пошло насмарку, сколько жизней безвременно пресеклось того ради, чтобы любой болван мог обнародовать умопомрачительную программу насчет присоединения Японии к острову Шикотан.

Другое дело, что с историей не поспоришь, процесс общественного развития — это такая же стихия, как землетрясение, с которым нельзя договориться и по-хорошему разойтись. Если объективные обстоятельства сложились таким образом, что на смену диктатуре аппаратчика и рамоли (это старичок, впавший в детство) обязательно должна явиться диктатура вора и торгаша, то бунтуй не бунтуй, а результата не миновать. То есть в результате непременно восторжествуют футбол, песенки, потворствующие половому созреванию, писатель-сатирик, Верка Сердючка и язык подворотни, который рвется на свободу со времен Стеньки и Пугача.

Единственно с чем невозможно смириться, так это с падением языка. И монетизацию льгот можно стерпеть, и министров-капиталистов, но русский язык в его классической чистоте — это наша последняя фамильная драгоценность, так как все прочие мы растранжирили сдуру и впопыхах. Даже так: если у нас нынче и есть чем повеличаться перед человечеством, по нашей национальной привычке, так только прекрасным языком, едва ли не самым богатым в мире, — он и музыка, и тонкий инструмент познания, и сам по себе искусство, и совершенное средство общения по душам. Да в том-то и беда, что, говоря по-русски, мы и не подозреваем о том, что пользуемся сокровищем, как красавица не подозревает о том, что она красавица, если прозябает в безвестности и глуши.

Спору нет, романогерманцы тоже выработали убедительные языки, но, например, у англичан собака — «это», а не «она», и у французов говорят «маленькая собака», а не так, как у нас — щенок. И утешительной функции у этих языков нет, имея в виду наш утешительный матерок, и оборонительной тоже нет, тогда как в России можно избежать тяжелых телесных повреждений, если кому-то сказать «браток». Словом, восьмое чудо света, а не язык.

И вот на нашу исстрадавшуюся страну, точно кирпич на голову, свалилась свобода слова, язык подворотни дождался-таки своего часа и, кажется, правит бал. Во всяком случае, газетчики уже не владеют сложноподчиненным предложением, точка с запятой вышла из обращения наравне с дирхемом Сасанидов, матерная брань приобрела гражданские права, показушники с телевидения делают немыслимые ударения в самых простых словах. Тяжелее всего, что эту публику некому научить, поскольку серьезных книг они не читают, а так хотелось бы подсказать: «озвучить» — термин узкокинематографический; если говорят «о деньгах», то делают ударение на первом слоге; слов «г…» и «ж…» при дамах не говорят.