Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник) - Стефани Майер

– Глупая овечка, – вздохнула я.

– А лев – больной на голову мазохист. – Долгую минуту он вглядывался в тени под деревьями, а я думала, куда увели его мысли.

– Но почему… – начала я и умолкла, не зная, как продолжить.

Он повернулся ко мне и улыбнулся, солнце заиграло на его коже.

– Да?

– Скажи, почему ты убежал от меня, когда мы пришли на поляну?

Его улыбка погасла.

– Ты знаешь, почему.

– Нет, я о другом: что такого я сделала? Понимаешь, теперь мне придется быть начеку, так что лучше сразу узнать, чего делать не следует. Вот это, например, – я погладила его руку, – кажется, можно.

Он снова улыбнулся.

– Ничего такого ты не сделала, Белла. Во всем виноват я.

– Но я хочу помочь, чем могу, чтобы тебе было легче.

– В таком случае… – он на минуту задумался. – Просто ты находилась слишком близко. Большинство людей сторонится нас, они инстинктивно чувствуют, что мы иные, и это отталкивает их… Вот я и не ожидал, что ты настолько приблизишься. А еще – запах твоего горла… – он осекся и присмотрелся ко мне, пытаясь понять, не испугалась ли я.

– Тогда ладно, – беспечно отозвалась я в попытке разрядить атмосферу, которая внезапно стала напряженной. Я опустила голову и прижала подбородок к шее, прикрывая ее. – И все, горла не видно.

Шутка подействовала, Эдвард рассмеялся.

– Да нет, дело скорее в неожиданности, чем еще в чем-то.

Он поднял свободную руку и легко приложил ее сбоку к моей шее. Я сидела тихо, озноб от его прикосновения должен был стать естественным предостережением об опасности. Но я совсем не испытывала страха. А вот другие чувства…

– Видишь? – произнес он. – Все прекрасно.

Моя кровь бурлила, и я жалела, что не могу приказать ей течь помедленнее: это осложнение казалось мне самым серьезным, как и глухой отзвук пульса в моих жилах. Эдвард не мог не слышать его.

– Румянец на твоих щеках – прелесть, – шепнул он и мягко высвободил другую руку. Я безвольно уронила руки на колени. Он бережно провел по моей щеке, потом взял мое лицо в обе ладони, холодные, как мрамор.

– Не шевелись, – шепотом попросил он, как будто я и без того не сидела, словно примерзнув к месту.

Медленно, продолжая смотреть мне в глаза, он склонился ко мне. Потом неожиданно, но с той же мягкостью движений приложил холодную щеку к впадине у основания моей шеи. Пошевелиться я не могла, даже если бы захотела. Я слушала его ровное дыхание и смотрела, как солнце и ветер играют с его волосами оттенка бронзы – самым человеческим, что у него есть.

С намеренной неспешностью его ладони соскользнули по обеим сторонам моей шеи. Я вздрогнула и услышала, как он затаил дыхание. Но его ладони не остановились, пока не достигли моих плеч, и лишь потом замерли.

Он повернул голову вбок, провел носом по моей ключице. И затих, нежно прильнув щекой к моей груди.

Слушая мое сердце.

Он вздохнул.

Не знаю, сколько мы просидели неподвижно. Может, несколько часов. Постепенно мое сердце забилось тише, но он по-прежнему не шевелился и молчал, обнимая меня. Я понимала, что в любой момент ощущения могут стать невыносимыми, и тогда моя жизнь оборвется – так быстро, что я, наверное, даже не замечу. Но заставить себя испугаться я не могла. Не могла даже думать ни о чем, кроме его прикосновений.

А потом он отпустил меня – пожалуй, слишком рано.

Его взгляд был умиротворенным.

– В следующий раз будет легче, – радостно объявил он.

– А сейчас тебе было очень трудно?

– Не так, как мне представлялось. А тебе?

– Было ничего… для меня.

Он улыбнулся тому, как я обыграла его слова.

– Ты же поняла, о чем я.

Я улыбнулась.

– Вот, – он взял мою ладонь и приложил ее к своей щеке. – Чувствуешь тепло?

Она и вправду была почти теплой, его обычно ледяная кожа. Но я лишь мимоходом отметила это – ведь я наконец коснулась его лица, о чем мечтала почти непрестанно с первого дня, когда увидела его.

– Не шевелись, – шепнула я.

Никто не смог бы сидеть так же неподвижно, как Эдвард. Он закрыл глаза и застыл, как камень

Я вела рукой еще медленнее, чем ранее он, стараясь не сделать ни единого неожиданного движения. Приложила ладонь к щеке, бережно провела по веку, по лиловатой тени во впадинке под глазом. Обвела идеально очерченный нос и очень бережно – безупречные губы. От моих прикосновений они раскрылись, и я ощутила на кончиках пальцев его прохладное дыхание. Хотелось прильнуть к нему, вдохнуть его запах. Но я отвела руку и отстранилась, опасаясь зайти слишком далеко.

Эдвард открыл глаза, и я прочла в них голод. Но не такой, которого я могла бы испугаться: от него мышцы в глубине моего живота подобрались, а лихорадочный стук сердца вновь разнесся по жилам.

– Если бы только… – прошептал он, – если бы ты почувствовала… как сложно и запутанно то, что… чувствую я. Тогда ты поняла бы.

Он поднес руку к моим волосам, но не коснулся их, а осторожно провел ладонью по щеке.

– Объясни, – задыхаясь, попросила я.

– Вряд ли я смогу. Я же говорил: с одной стороны, голод – или жажда, – вот то, что я, жалкое создание, чувствую по отношению к тебе. Думаю, отчасти ты меня понимаешь. Хотя, – на его лице возникла полуулыбка, – поскольку у тебя нет зависимости ни от каких запрещенных наркотиков, вряд ли ты можешь полностью проникнуться этими чувствами.

– Но… – он легонько коснулся пальцами моих губ, и меня снова бросило в дрожь, – существует и голод другого рода. Голод, которого я даже не понимаю, совершенно чуждый мне.

– Я понимаю это лучше, чем ты думаешь.

– А я не привык к настолько человеческим чувствам. Это всегда так бывает?

– Со мной? – я помолчала. – Нет, еще ни разу не было. Никогда прежде.

Он удержал мои руки в своих. Мои пальцы казались совсем слабыми по сравнению с его стальными тисками.

– Не представляю, каково это – быть рядом с тобой, – признался он. – Не знаю, получится ли у меня.

Очень медленно, предостерегая его взглядом, я наклонилась вперед и прижалась щекой к его каменной груди. Я прислушивалась к его дыханию, больше не слыша ничего вокруг.

– Этого достаточно, – со вздохом заверила я и закрыла глаза.

Совершенно человеческим жестом он заключил меня в объятия и уткнулся лицом в мои волосы.

– У тебя получается гораздо лучше, чем ты думаешь, – заметила я.

– Я не лишен человеческих инстинктов: хотя они и запрятаны глубоко, они во мне все-таки есть.

Так мы просидели неизвестно сколько времени; я гадала, действительно ли Эдварду не хочется шевелиться так же, как мне. Но вместе с тем я замечала, что свет тускнеет, тени деревьев удлиняются, подбираясь к нам, и вздохнула.

– Тебе пора.

– Ты говорил, что не читаешь мои мысли.

– Учусь понемногу, – я услышала по голосу, что он улыбается.

Он взял меня за плечи, и я посмотрела ему в лицо.

– Можно, я покажу тебе кое-что? – спросил он, и его глаза вдруг возбужденно вспыхнули.

– Что покажешь?

– Как я обычно передвигаюсь по лесу, – он заметил, что я изменилась в лице. – Не бойся, это совершенно безопасно для тебя, и к пикапу мы вернемся гораздо быстрее, – его губы изогнулись в кривоватой улыбке – такой прекрасной, что у меня чуть не остановилось сердце.

– Ты превратишься в летучую мышь? – насторожилась я.

Он громко расхохотался.

– Вот такого я еще не слышал!

– Да быть того не может.

– Ладно, трусиха, полезай ко мне на спину.

Я медлила, думая, что он шутит, но, похоже, он был настроен серьезно. Заметив мое замешательство, он улыбнулся и протянул руку. Мое сердце с готовностью отозвалось, и хотя Эдвард не мог прочитать мои мысли, меня предательски выдавал пульс. Он закинул меня за спину без малейшего усилия с моей стороны, но, усевшись на него, я обхватила его руками и ногами так крепко, что обычный человек на его месте задохнулся бы. Это было все равно что цепляться за камень.

– Я потяжелее рюкзака, который ты обычно носишь, – предупредила я.

– Ха! – фыркнул он, и мне отчетливо представилось, как он закатывает глаза. Я еще никогда не видела его настолько воодушевленным.

Удивив меня, он вдруг схватил мою руку, прижал ладонью к своему лицу и глубоко вздохнул.

– С каждым разом все легче, – прошептал он.

И бросился бежать.

Если я и боялась смерти когда-либо в его присутствии, этот страх не шел ни в какое сравнение с тем, который я испытывала теперь.

Он несся по темному густому подлеску как пуля, как призрак. Ни звука, ни еще какого-нибудь признака, что его ноги касаются земли. Его дыхание не участилось, ничто не указывало, что он прилагает усилия. Но деревья пролетали мимо с головокружительной скоростью, и мы всякий раз чудом успевали избежать столкновения с ними.

Я слишком перепугалась, чтобы закрыть глаза, хотя их жег прохладный лесной воздух, бьющий мне в лицо. Чувствовала я себя так, словно во время полета высунулась в иллюминатор. Впервые в жизни меня по-настоящему укачало.