Ветер с горечью полыни - Леонид Левонович

— Все, закругляюсь. Желаю вам, Андрей Матвеевич, крепкого здоровья. Успехов в новой должности. Чтобы вам хорошо работалось и счастливо жилось в родном краю!

— Большое спасибо. Буду стараться оправдать доверие, — Андрею пришлось снова опрокинуть полную чарку.

Ракович спросил, как восприняла жена это известие — про новую должность. Андрей сказал, что она еще не знает, звонил из лесхоза, но ее не было дома.

— Вот телефон. Пожалуйста, звоните. А мы перекурим.

Ракович направился к двери, за ним двинулся и Капуцкий.

Андрей набрал номер. В трубке послышался глуховатый усталый голос жены. То ли от выпитой рюмки ржанушки-веселушки, то ли от понимания, что его восхождение идет успешно, то ли повлияло ощущение вины, а он сегодня неожиданно провинился, ему захотелось поздороваться с женой, как в молодые годы:

— Здравствуй, моя радость!

— Здравствуй! Я уже заждалась. Давно не звонил. Чую, у тебя хорошее настроение.

Голос жены сразу потеплел, но в нем слышались тревога, как он там, и удовлетворение, что позвонил, жив-здоров, что она для него — по-прежнему радость.

— С сегодняшнего дня назначен главным лесничим. Так во, замочили. Взяли по капле.

— Поздравляю, мой любимый. Желаю тебе успехов и жду встречи.

Такого ласкового разговора у них не было давно. Слова «мой любимый» Андрей не слышал от жены уже несколько лет. Да и он в последнее время редко говорил жене ласковые слова. А как утратил высокую должность и стал безработным, их отношения с каждым днем осложнялись, натягивались, будто струна. Конечно, он не забыл, как донимала жена: почему сидишь? Почему не ищешь работу? Но сегодня инстинктивно сказал: «моя радость», добавил всего три буквы к имени жены, поскольку в паспорте она — Рада.

Андрей Сахута был очень доволен разговором с женой. Но сказал ей не всю правду. Когда она спросила, где он будет жить, ответил, что пока остановился у односельчанина, инженера-связиста, что на выходные приедет и все расскажет. Да, односельчанин, инженер-связист, действительно живет в райцентре, но остановился Андрей не у него. Хозяйка квартиры — симпатичная вдова, знающая Андрея со времен комсомольской юности. И сегодня он с ней горячо целовался…

Рада также была довольна разговором. В ее душе, как трава сквозь асфальт, начала пробиваться надежда, что с новой должности Андрей сможет вернуться в Минск, и они снова будут жить вместе. Служебный роман, начавшийся у нее с коллегой-финансистом от одиночества и даже от желания отомстить мужу, что не послушался ее, бросился, словно в омут, в радиационную зону, она готова окончить в любой момент. Этот роман убедил ее, что Андрей куда лучше и что она не отдаст его никому и готова ехать за ним даже в радиационную зону. С ним прожита почти целая жизнь, вырастили детей, дождались внуков.

Не могли знать тогда муж и жена Сахуты, какие испытания ждут их семейный челн на бурливом течении житейского моря.

XIII

После неудачной охоты жизнь Кости Воронина пошла под откос, словно снег со стрехи весной — шусь и съехал наземь. А ему нынче исполнилось всего только пятьдесят лет. Золотой юбилей. Жить бы еще да жить. Но со всех сторон сыпались неприятности, как из сеялки сыплется зерно в свежую пашню. Так зерно давало всходы, поле колосилось, цвело, дышало теплым ароматом хлеба, радовало глаз. Давало человеку жизненные силы.

Костя ж, наоборот, с каждым днем все сильнее ощущал, как усталость овладевает им, злость на людей, на соседей, на жену и особенно на товарищей по неудачной охоте переполняла его душу. Подельники-браконьеры — Иван Сыродоев и Семен Чукила — уговорили его взять всю вину на себя, дескать, именно твой дуплет свалил лося. Сыродоев ранил, а может, и не попал совсем, поскольку лось бежал дальше. Подельники клялись уплатить штраф: на троих раскинем эти неполных полторы тысячи, они — по пятьсот, а тебе — остальные четыреста семьдесят рублей. Костя слово сдержал: заявил на суде, что он один застрелил лося, что уговорил Ивана Сыродоева и Семена Чукилу поехать на охоту, что они — старые, немощные пенсионеры. А теперь они отказываются платить деньги: мол, тебе присудили, ты и выкручивайся, корову продай, водку меньше пей… Одним словом, как хочешь и чем хочешь расплачивайся. А именно же Сыродоев был закоперщиком охоты: хотел лосятины к своему юбилею.

Злость, беспомощность разъедали Костино сердце. Ничего не хотелось делать, еще сильней тянуло к водке — лишь после рюмки он засыпал. Во сне часто плакал, бредил и скрежетал зубами. Потом просыпался, шатался по дому, как привидение. Аксинья, жена, сердито бурчала: «Пьянтос несчастный, дай хоть минуту покоя. Мне вставать рано. Коров идти доить. А ты будешь дрыхнуть». Костя огрызался, набрасывал на плечи замызганную кухвайку, совался на двор курить. И все думал, думал, разматывал клубок своей нелегкой и непростой жизни.

Отца Костя совсем не помнил. Ему исполнилось два года с чем-то, когда отец поцеловал его, сонного — теплый, расслабленный комочек, — проглотил терпкий комок, что застрял в горле, навсегда попрощался с дочкой Ниной, ей уже было пять годиков, трижды поцеловал жену Просю и вместе с немцами подался на запад. Старший полицейский Степан Воронин не мог ждать милости от советской власти, поскольку преданно служил фюреру. Летом сорок третьего партизаны ранили его, застрелили коня, тот грохнулся на берегу Беседи. Воронин кувыркнулся с него, переплыв реку, спрятался в кустарнике. Скоро стемнело, и партизаны не нашли его. Просю с детьми грозились поставить к стенке и расстрелять. Особенно лютовал молодой командир взвода Володька Бравусов. Старшие партизаны отговорили его, пожалели маленьких детей.

Об этом происшествии Костя узнал намного позже. А вот тот день, когда к ним заглянули председатель сельсовета Свидерский, участковый Бравусов и финагент Сыродоев, врезался в память на всю жизнь.

Мать взяла подойник и направилась в сени. Костик догадался, что она пошла доить корову и вскоре он будет пить теплое и вкусное парное молоко. Внезапно в окне мелькнули тени, во дворе послышались голоса. Нинка и Костик бросились к окну. Малыш узнал дядю Романа Свидерского, который жил недалеко от них, всегда ходил в желтой шинели и красных резиновых сапогах. Второй мужчина был в синей красивой фуражке, на его плечах блестели желтые погоны. Третий — в темно-зеленой шинели с блестящими пуговицами. Мужчины громко говорили, размахивали руками.

— Бежим спасать мамку!

Нинка схватила маленького брата за руку и потянула за порог. Во дворе дети обступили мать с обеих сторон. Костик обхватил ее за юбку, а мать прижала его за плечики.

— Когда выплатишь деньги на заем? Еще раз спрашиваю! — кричал человек в желтой шинели.

— Нету теперичка денег. Сотню яиц сдала. Молока за двести литров уже вынесла. Подрастет теленок — сдам на мясо.

Услышав про любимого бычка, которого сдадут на мясо, Костик захныкал. Мать ласково погладила его голову шершавой нежной рукой.

— А шерсть кто будет сдавать? — наседал, как коршун, начальник в желтой шинели.

— Овечка сдохла еще осенью.

— Врешь! Овечку ты прирезала. Овчину не сдала.

— Нет у меня овчины. И шерсти нет. Не растеть… Только в одном месте…

— Ах ты, стерва полицейская! — взвился человек в желтой шинели. — Самогонку гонишь. А еще прибедняешься, кулацкое отродье. Пошли за мной!

Через некоторое время Костик услышал выстрелы из бани. Вскоре мужчины ушли, а мать плакала весь вечер.

А назавтра пришла тетя Галя, говорила про какой-то акт, участковый повез его в район. И тетя, и мать плакали вдвоем.

А через некоторое время, вечерком, снова приехал милиционер в красивой фуражке. На этот раз он не кричал, погладил Костика по голове, дал конфету ему и Нинке. Мать его угощала, говорила с ним ласково. Костик ничего не мог понять.

Милиционер заезжал к ним все чаще. Костик привык к нему и не боялся. Он все ждал, когда вернется отец. Мать говорила ему и Нинке, что отца убили немцы. И где он похоронен, она не знает. Костик слышал от соседей, что некоторым почтальонша приносила «похоронки», а люди потом возвращались. Костик ждал отца. Раз могилка его неизвестна, значит, живой.

В школе мальчишки не хотели дружить с Костиком, хоть он старался хорошо учиться, никого не обижал. Зато его обижали часто. Он тогда бросался в драку и часто возвращался домой с разбитым носом. И в пионеры Костика не приняли. В седьмом классе все вступили в комсомол, а Костика не взяли. От обиды хотелось плакать, терпкий комок засел в горле, когда один возвращался домой. Все остались на собрание. В левом кармашке, возле сердца, вместо комсомольского билета Костик носил маленькую фотокарточку отца — в гимнастерке с погонами, с густым чубом. И у Костика чуб такой же густой, как у отца.

Мать рассказала, что отца захватили в плен немцы, морили голодом, заставляли им служить. Чтобы не помереть с голодухи, отец согласился. И не только голод заставил. Он не любил советскую власть, поскольку она сгубила его отца, Костикового деда Осипа. Дед был трудолюбивым, мастеровитым, имел тройку лошадей, пять коров. Его раскулачили, выслали в Сибирь, где он и погиб.