Ветер с горечью полыни - Леонид Левонович

Так воспринял сообщение из Беловежской пущи фронтовик Николай Ракович. «Что натворили, обормоты! Неужели с перепою? Такую великую страну разрушили! Ето ж, таскать, все равно как живьем похоронить. Ето все Америка. Скупила всех с потрохами. Недаром Шушкевич сперва доложил Бушу. Договор подписали, приказ исполнили… Ну и прохиндеи!»

Старик Ракович матерился во весь голос. Как давно уже не ругался. Решил позвонить сыну. Что он думает об этом событии! А может, и не слышал еще. Поскольку у него с утра планерка. Мелькнула мысль: может, это неправда? У него не укладывалось в голове, что три человека собрались где-то в лесу и подписали приговор могучей сверхдержаве. Разве такое может быть? Народ на референдуме высказался за Союз. Как можно не учитывать волю миллионов людей? Эти их лесные бумаги не могут иметь никакой силы. Разве что в уборную сходить с ними.

Бывший фронтовик Николай Ракович слабо знал историю родной Беларуси, его корни были подрезаны партийной идеологией, которая историю Беларуси начинала с Великого Октября. Дескать, до этого была сплошная нищета, безграмотность. О Великом княжестве Литовском он раньше ничего не слышал и только недавно прочитал о его могуществе. Читал и не верил своим глазам: как же так? Было большое европейское государство, в котором властвовал белорусский язык. Это государство имело первый в Европе Свод законов, из которого даже Наполеон заимствовал некоторые статьи для своего Кодекса. А Раковичу ни в школе, ни в сельхозтехникуме не сказали об этом государстве ни слова. Может, поэтому не думал Ракович о Беларуси и сейчас. Его беспокоила судьба Советского Союза.

Может, сын еще дома? Набрал квартирный телефон — невестка ответила: Анатолий ушел на работу. Позвонил в кабинет — телефон был занят. Ат, у него и без меня, таскать, забот хватает, махнул старик рукой и больше не звонил.

Планерка началась, как обычно. Только на этот раз в полутемном актовом зале, где собралось около полусотни местных руководителей, было холоднее обычного. Поэтому планерку председатель райисполкома начал с доклада шефа коммунальной службы. Невысокий коренастый мужчина в кожаной куртке со множеством замков-молний поднялся, обхватил широкими ладонями спинку свободного стула перед ним, словно боялся пошатнуться, прогундосил:

— За выходные выстыло. Мороз ударил. Сянни двадцать один градус. Нагреем, Анатолий Николаевич.

— Ето из Беловежской пущи дохнуло холодом, — послышался чей-то хрипловатый бас.

Зал оживился, все принялись дружно переговариваться между собой.

— Возьмите под контроль школы, больницу, детские сады. Кстати, мороз не первый день. Синоптики предупреждали. Надо не спать в шапку. Вы же не первую зиму работаете, — говорил Ракович, а сам думал, как там, в Беловежской пуще, все произошло? Как им удалось перехитрить власть, почему проспали спецслужбы? Что сказать, если зададут вопрос?

Ракович поднял начальника районного сельхозуправления, а сидел он за столом президиума, недалеко от ведущего планерки. За этим столом на сцене сидели заместители председателя, заведующие отделами. Сидел тут раньше и директор цементного завода — на правах руководителя самой большой в районе стройки, но теперь его место пустовало, поскольку он уже месяц лечился в областной больнице.

— Как идет зимовка на фермах?

Начальник управления, конечно же, подготовился, громким голосом начал докладывать: какие надои в колхозах, где есть прибавка, сколько коров отелилось. Раковичу хотелось перебить его: тут не место для отчета, ты скажи, какие есть проблемы, какие недостатки, что сделать, чтобы их ликвидировать.

— Это все известно. А вот почему в субботу, позавчера, в колхозы не доставили брагу? Коров на сухой паек поставили?

Выступающий принялся сумбурно объяснять, что в субботу на спиртзаводе произошла некая поломка, потому и браги не было, но сегодня завод работает, фермы будут обеспечены «бурдой».

— А директор спиртзавода есть?

— Он в отпуске. Главный инженер замещает. А он почему-то не приехал на планерку, — пояснил первый заместитель председателя.

— Разберитесь, что у них там случилось.

Ракович рассчитывал провести планерку оперативно, без тягомотины. Но тут поднялась дебелая русая женщина, начальник районной племенной станции:

— Анатолий Николаевич, есть проблема. Не все колхозы закончили выбраковку больных лейкозом коров…

Тут подхватился главный ветврач района, принялся разъяснять ситуацию. Ему стал возражать главный зоотехник. Наконец с этим вопросом разобрались: определили, кто и когда обязан доложить председателю о принятых мерах. Затем начальник милиции и прокурор затеяли спор. А суть вот в чем: некоторые кооператоры хотят торговать в больших деревнях, а участковые инспекторы милиции их прогоняют.

— Пусть приобретают лицензии и торгуют. Никого не надо гонять, — решительно сказал Ракович.

В это время ожил телефон, стоявший справа от Раковича. Звонил Николай Шандабыло из Могилева.

— У тебя планерка? Закончишь — позвони мне. Есть дело.

Как только председатель положил трубку, кто-то крикнул из зала:

— Может, насчет пущи? Как вы думаете, Анатолий Николаевич? Что там произошло? Что ети три зубра утворили? Где мы теперь живем?

— Мы живем в независимой Беларуси. Ну, а дружить будем со всеми. Потому и создано Содружество Независимых Государств. А вообще, у меня такая же информация, как и у вас. Услышал утром краткое сообщение. Будут напечатаны материалы… Смотрите сегодня телевизор. Должны и показать, и рассказать. Дело — очень серьезное. Ну, а наше дело — исполнять свои обязанности, — после короткой паузы Ракович добавил: — Доить коров нужно при любой власти. Печь хлеб и обогревать квартиры. На этом все. Спасибо. До свидания!

Расходились неторопливо. Ракович слышал: все говорили о «беловежских зубрах». У каждого была своя мысль, высказывались теперь смело, как то и подобало гражданам независимой страны.

К Раковичу подошел директор лесхоза, сказал, что у него вакансия главного лесничего открывается с десятого, значит, с завтрашнего дня, можно ли оформлять Сахуту?

— Конечно, можно. Когда оформишь, зайдешь с ним ко мне.

Идя в кабинет, Ракович подумал: «От с кем надо поговорить о беловежских событиях. Он многое знает. Знакомых полно в высоких кабинетах. Может, с кем успеет переброситься словом. Теперь люди КГБ не боятся».

В кабинете набрал номер Шандабылы и услышал знакомый глуховатый густой баритон.

— Что ты долго заседаешь? Небось, про беловежский договор спрашивали?

— Так, разные проблемы. Хотя спрашивали и об этом. А я знаю то же, что и они. Может, у вас больше информации?

— Пока что ничего не знаю. Одно ясно, что дело темное. Наломали они дров. И беды будет много. Первая жертва уже есть. Георгий Акопян умер. Думал, бедолага, запустить завод.

Областной начальник поведал дальше, что в субботу ездил к Акопяну в больницу, поговорили, выглядел он неплохо, собирался выписываться. Утром услышал сообщение из Беловежской пущи. Поспорил с соседом, отставным полковником, вышел в коридор, внезапно схватился за сердце и осел на пол. Позвали доктора, сделали укол. Но уже не спасли.

— Создайте районную комиссию. Похороны организуйте как следует. Информируйте меня. Если удастся, приеду.

На этом Николай Артемович распрощался. Ракович сидел, будто окаменевший. Он знал, что Акопян серьезно болен, но о его смерти и мысли не допускал. У него было столько энергии, столько желания закончить строительство цементного завода. Всплыл в памяти ужин на Беседи. Акопяну тогда сделалось плохо, напугал он всю компанию. А в Москве в тот вечер арестовали руководителей ГКЧП. А вот теперь беловежские соглашения, кончина Советского Союза.

Смерть своей великой страны сын армянина и русской, муж белорусской женщины, советский человек и настоящий интернационалист — Георгий Сергеевич Акопян пережить не смог.

Районная траурная комиссия прилагала усилия, чтобы достойно проводить в последний путь директора завода, но семья Акопяна решила похоронить его в Могилеве, рядом с отцом. Ракович даже тихо обрадовался: все же меньше хлопот, направил в Могилев своего заместителя, делегацию от цементного завода.

От забот Анатолий Ракович избавился, но мысли об Акопяне не оставляли его и на второй день, и на третий. Сперва вздохнул с облегчением: не придется быть на похоронах, не приедет Николай Шандабыло, а его приезд всегда заканчивался сильной пьянкой. Областной чернобыльский начальник любил говорить: оптимизм, хорошее настроение и добрая чарка победят радиацию. Вот чем это кончилось для Георгия Акопяна. Должно быть, генетически его нутро было запрограммировано на виноградное вино, а не на сорокаградусный напиток. Да Акопян и спиртом не брезговал: крепким питьем он снимал стресс и расщеплял радионуклиды. В последнее время, до его болезни, Акопян и Ракович встречались почти ежедневно. Строительство завода, бесконечные проблемы сильно сблизили их, не раз под конец дня снимали вместе стресс.