Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

Трудно сказать, был ли провидцем бравый генерал уже в тот момент. Во всяком случае, чрезвычайный посланник и полномочный министр пребывал в отличном настроении. Он настойчиво приглашал Робертса нанести в более прохладное время года визит в Кабул, чтобы совершить совместное путешествие вдоль северных и западных границ Афганистана. «Не скрою: горю желанием взглянуть с этой стороны на Россию и на Персию», — улыбался Каваньяри. Узнав, что генерал начал строить дом близ живописного селения Шалуфзан в Куррамской долине, он сказал, что его жена, которая должна прибыть в Кабул будущей весной, с удовольствием навестит Робертсов в их новой усадьбе.

На следующее утро прибыли афганские чиновники, которым эмир поручил встретить посла, и миссия с генералом и несколькими его офицерами двинулась к перевалу. Неожиданно посланник, следовавший с Робертсом впереди всех, побледнел и остановился.

— Что случилось? — придержал коня Робертс.

— Как, генерал, разве вы не видите? — промолвил майор, указывая куда-то вбок.

Поблизости, в расщелине скалы, в невысокой траве прыгала голубовато-серая птица с длинным хвостом и красным клювом.

— Сорока! Ну и что? — недоумевал генерал.

— Но это же дурная примета! Я прошу вас ничего не говорить об этом моей жене.

Диалог был прерван приближением отряда афганских всадников. Их форма напоминала не только алым цветом, но и покроем мундиры британских драгун. На головах красовались давно вышедшие из употребления вычурные шлемы, которыми некогда гордились солдаты Бенгальской конной артиллерии. «И где они только находят это старье?» — подумал Робертс. Зато кони афганцев были великолепны: некрупные, горячие, поджарые, они невольно приковывали взор. Каждый всадник был вооружен гладкоствольным карабином и большим мечом — турой. Это был почетный эскорт.

Сардар, возглавлявший эскорт, пригласил англичан в празднично украшенный шатер, где был сервирован чай; такое же чаепитие состоялось и на близлежащем горном склоне, откуда открывалась во всей своей красе цветущая долина. Торжественный прием гостей из Индии в лагере на границе Афганистана завершился обедом — на коврах, основательно и без спешки. Гости должны были почувствовать, что после чая, сладостей и фруктов, после дымящейся ароматной похлебки их ждет что-то особенное, такое, к чему нельзя приступать второпях, не ощутив радости ожидания. Это плов, венец восточного пиршества, наслаждение и любовь, тепло и счастье жизни, творение рук человеческих, к которому и прикасаться-то можно только руками, чтобы и они ощутили радость.

Вслед за послеобеденным омовением наступила минута расставания. Робертсу и его свите надлежало вернуться, кабульской миссии вместе с почетной охраной — следовать дальше. Генерал и майор обменялись рукопожатием и двинулись было в разные стороны, но, пройдя несколько шагов, словно по команде обернулись, возвратились и вновь пожали друг другу руки. Каваньяри и его спутники вскоре скрылись за поворотом горной дороги. За ними тянули в Кабул нитку военного телеграфа, немедленно вступавшего в действие.

24 июля 1879 года, спустя сорок лет после того как в афганской столице появился первый британский резидент — сэр Уильям Макнотон, там утвердился его преемник сэр Луи Каваньяри. Подозрительный и осторожный Макнотон расположился в лагере английских войск, оккупировавших город. Это его не спасло. Более решительный и горячий «Кави» занял предложенную ему Якуб-ханом усадьбу неподалеку от эмирского дворца, в огромном Бала-Хиссаре, на юго-восточной окраине Кабула, близ дороги на Пешавар. И это не помогло…

Впрочем, не будем забегать вперед.

Резиденция чрезвычайного посланника и полномочного министра состояла из двухэтажного дома, окруженного группой бараков и сараев. Все это было обнесено глиняным дувалом. Индийские солдаты разместились в бараках, между которыми привязали лошадей. Сараи были заполнены продовольствием и фуражом. Ну а Каваньяри и его коллеги поселились в доме. На его плоской крыше можно было спать душными ночами, столь характерными для афганской столицы, находящейся в чаше из гор. Некоторое неудобство состояло лишь в том, что из-за сложного рельефа Бала-Хиссара усадьба миссии была открыта обозрению с соседнего холма.

Каваньяри едва успел умыться с дороги и отправить первую депешу в Симлу, как тут же вызвал Дженкинса с письменными принадлежностями, чтобы более подробно информировать вице-короля о своем путешествии к афганскому двору и о царившей в Афганистане атмосфере.

— Итак, Дженкинс, мы в Кабуле! Это исторический факт, и можете хотя бы в честь такого события выглядеть более радостным…

— Как прикажете, сэр. Но если позволите, я выберу для радости более подходящий момент.

— Черт побери, Дженкинс, я еще ни разу не видел вас довольным. Когда-нибудь я все-таки заставлю вас рассказать историю своей жизни — ведь должно же быть объяснение вашему постоянному сплину. К сожалению, сейчас нам не до того.

И Каваньяри принялся диктовать письмо в Симлу: «Дорогой лорд Литтон, своей сегодняшней телеграммой я уже сообщил вашей светлости о прибытии британского посольства в Кабул. Ничто не могло сравниться с гостеприимством, оказанным нам с тех пор, как мы перешли границу Куррама, и от устроенного нам приема невозможно было желать большего… Наши переходы совершались без каких-либо инцидентов, и о них нечего сказать, разве что описать область, по которой мы проходили. Это делают мои помощники, и через день или два такое описание будет представлено. Могу лишь кратко отметить, что для войск нет никаких преград на пути от Шутургардана до Кабула. Правда, местные племена довольно воинственны, но надо надеяться, когда произойдет новый разрыв с эмиром Афганистана, они станут нашими добрыми соседями и скорее примут нашу сторону, чем сторону кабульского правителя…»

— Простите, сэр, — оторвался от бумаги Дженкинс. — Разрешите спросить: что, ожидается новое столкновение? Ведь вы только на днях подписали очень выгодное мирное соглашение!

Каваньяри уставился на секретаря, отчего выпуклые глаза майора, казалось, еще более увеличились. Его рыжие усы зашевелились.

— Мы, военные, живем войнами. А мир — это досадная трата времени между ними! Афганистан мы еще должны завоевать по-настоящему. Как вы этого не понимаете? Впрочем, чего ждать от штатского. И чему вас только учат в вашей Индийской гражданской службе… Будем продолжать!

Дженкинс хотел что-то возразить, но вместо этого молча взялся за перо.

«…Для усовершенствования Куррамской линии, — диктовал Каваньяри, — необходимо провести железную дорогу от Равалпинди до Пейвара, и тогда эта линия не только приобретет важное военное и политическое значение, но и станет большим торговым путем; труднопроходимая Хайберская дорога окажется ненужной.

Вчера после полудня шагаси[7] Мухаммад Юсуф-хан, который сопровождает нас, прибыл в наш лагерь с письмом от эмира, чтобы поздравить меня с оказанными мне особыми почестями и известить о церемониале приема посольства. Сегодня он встретил меня примерно в четырех милях от города с отрядом конницы, а вскоре после этого нас ожидали сардар Абдулла Джан и мулла Шах Мухаммад, министр иностранных дел, также в сопровождении кавалерии. Были подведены два слона с позолоченными и посеребренными седлами; сардар и я сели в одно, а мистер Дженкинс и министр иностранных дел завладели другим. Я не занимаю много места, но сардар — очень жирный, астматический человек. К тому же мне пришлось сидеть, скрестив ноги, и я подумал, что в таком положении нельзя провести целый день, что и одного часа было бы для меня совершенно достаточно…»

Каваньяри сделал передышку и решил подбодрить секретаря, сидевшего с хмурым видом:

— Сознаете ли вы, Дженкинс, что и ваше имя теперь запечатлено в истории?

Однако помощник майора не поддержал шутки:

— Сознаю, сэр. Еще как сознаю! Вот не знаю лишь, как я выпутаюсь из этой истории…

— Полно, полно. Незачем столь мрачно смотреть на мир. Но продолжим: «Девять полков пехоты, две батареи артиллерии и конница были построены в колонну и приветствовали процессию. Когда мы вошли в городские ворота, 18-миллиметровая полевая батарея (подарок правительства Индии Шер Али в былые дни) дала салют из 17 выстрелов. Места перед нашей резиденцией не было, поэтому почетный караул в составе пехотного полка был выстроен на улице, выходящей под прямым углом на ту, по которой мы проезжали, и салютовал нам. Когда принимались играть оркестры, они пытались, но безуспешно, исполнить гимн „Боже, храни королеву“. Вскоре после того, как мы расположились в нашей резиденции, с визитом вежливости явились мустоуфи и Дауд Шах и от имени эмира справились о нашем здоровье.

Я нанес официальный визит его высочеству в шесть часов. Он спросил о здоровье вашей светлости и о ее величестве и королевской семье и выразил соболезнование по поводу смерти принца.[8] Он проявил весьма хорошее знание французских дел и заявил, что республика имеет большие шансы на существование.