Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

Шон остался на пороге.

— Поторопись! Магазины закрываются рано, а путь не близкий.

И он тут же рассказал Лиззи про краску. После чего она прошла за мной в спальню.

— Мы едем в строительный магазин, — прошипела я, не дав ей и рта раскрыть.

Лиззи развернулась и вышла. Натянув простые коричневые штаны, я скрасила их будничность яркой кофтой — калифорнийская развязность все равно не будет гармонировать с саксонской галантностью, да я и не собираюсь составлять идеальную пару ирландскому водопроводчику, а для выбора краски — это самый подходящий вид.

Глава 23 "Буря в стопке виски"

— Anthony Trollope worked as a postmaster in Leitrim and invented the postbox, — улыбнулся Шон, закидывая в багажник банки с краской, но даже его самая коронная улыбочка не могла вернуть мне мою. Меня провели, как школьницу. Нагло и по-ирландски без капли раскаяния. Мне надо было сразу заподозрить неладное — даже в самой глухомани строительный магазин не мог находиться в больше, чем часе езды.

— Лана, — Шон захлопнул багажник. — Знаешь, почему хорошо иметь жену? С ней можно делать вещи, которые непростительно делать мужчине одному. Например, ходить в театр. Все сразу станут обсуждать, что это ему вдруг в театре понадобилось. А когда говорят, жена повела его в театр, тема исчерпана.

— Я тебе не жена и тебя никто не обсуждает, — огрызнулась я.

Шон вытащил из кармана два билета и протянул мне:

— Можешь порвать. Я не обижусь.

Господи, ну почему мы не на съемочной площадке — там бы у меня хватило духу на подобное, а здесь я только сильнее сжала кулаки.

— Обещай, что это в последний раз.

— Театр? О, да, раз в год для меня максимум.

— Хватит! — Я с такой яростью распахнула дверцу машины, что она чудом осталась на петлях. — Ты знаешь, о чем я! Терпеть не могу, когда мне лгут!

— Я не лгал, — театрально-обескураживающе улыбнулся Шон. — Я просто не сказал про спектакль, хотя шел именно за тем, чтобы пригласить тебя в театр, но тут я увидел почтовый ящик… Лана, это же часть нашей свободы! Англичанин наставил в нашей стране красных королевских ящиков, и мы первым делом, как завоевали независимость, перекрасили их в зеленый. Когда я увидел зеленые трилистники, то сразу понял — это знак…

— Шон, хватит!

— Неужели тебе не интересен тот факт, что именно Ирландия вдохновила английского почтового работника заняться литературой? Наши ехали за славой в Лондон, а он наоборот…

— Прости, но меня лично Ирландия ни на что не вдохновляет! Хотя твоя собака прекрасно позировала.

Шон так и не захлопнул мою дверь: ему, видимо, доставляло удовольствие глядеть на меня сверху вниз!

— Ты, выходит, тоже делаешь какие-то вещи без спроса?

— О нет, я как раз собиралась спросить тебя, — улыбнулась я коварно. — Но ты не вернулся в понедельник, хотя обещал.

— А хочешь знать, почему? — Вот этого я знать хотела меньше всего! — Заигрался с племянниками в «Авалон». Мне всегда доставалась карта плохого. Все ждал, что повезет стать хорошим или уж мудрым Мерлином. Видно, не судьба.

Шон перестал улыбаться. Лжет или нет? Да какая разница?! Главное, что он притащил меня за сто километров в очередную дыру с одной церковью и одним замком — и поди докажи Лиззи, что я ничего не знала про заказанные билеты! Меня не отпускали к нему на свидание, а именно так выглядит теперь этот поход за краской!

Шон наконец хлопнул дверью и сел за руль.

— Ты голодна?

Я кивнула — чипсами в театре мой живот явно не удовлетворится. Злость всегда подстегивает мой аппетит, как чеснок — ярость в бойцовых петухах. Шон явно понял, что злить меня еще больше не стоит, потому через пять минут притулился на жутком изгибе дороги между двумя такси, чуть не размазав зеркало по стене дома. Они что, все родились миллиметровщиками?

Глухую стену театра украшали граффити, а паб через дорогу не отличался живописностью. Темная витрина была уставлена бутылками виски Джеймсон и пива Гиннесс. Внутри нас ждет, небось, такая же тьма, а она, как водится, друг молодежи. Нам же сейчас она точно враг. Никакой романтики с водопроводчиками. И точка. Иначе просьбу Лиззи я никогда не исполню. Я же уважать себя перестану, если приму активное участие даже в фиктивном романе с водопроводчиком. Баста! Я пришла поесть, а когда я ем, я глух и нем. Если Шону приспичило поговорить, то пусть говорит — только сам с собой. Я даже немым слушателем не хочу быть. Дайте мне оглохнуть!

— Посмотри на тот плакат! — Пришлось обернуться: семь пивных кружек в ряд. — Это реклама начала прошлого века, призывающая пить Гиннесс каждый день. А вон тот плакат…

— Шон, — я даже опустила его указующий перст. — Не порти мне аппетит алкогольной историей, ладно? И пить я сегодня не буду, окей?

Я нагрубила и достаточно громко, но все остальные интонации Шон игнорировал без зазрения совести, а тут сразу отодвинул мне стул. К нам черепашьим шагом двинулась официантка, точно брала себе время просканировать нас взглядом, особенно меня, и мне сделалось как-то нехорошо от своего затрапезного вида. И это еще только в пабе, а что станет со мной в театре — буду чувствовать себя дояркой на пленуме СССР. Девушка наконец вышла на свет одинокой искусственной свечи, торчащей в центре нашего столика, и раскрыла рот. Сразу стало понятно, почему меня передернуло от ее взгляда и отчего у нее не нашлось для меня приветливой улыбки — она родилась в той же стране, что и я. Шону повезло чуть больше, его наградили фразой:

— I’ll give you a wee minute to think about what you’d like.

А мне просто швырнули под нос меню, но я поблагодарила и тут же выпалила, чтобы нам обоим принесли «фиш-энд-чипс» и два чая с мятой и лимоном. Девушка даже не стала доставать блокнот. Рта она тоже не раскрыла. На свое счастье. Сейчас я была слишком зла, чтобы вынести чисто-русское хамство.

— А раньше ты бы не нашла в это время ничего, кроме соленой говядины и консервированной свеклы, — выдал Шон, когда с нашего столика исчезли так и не раскрытые меню.

— Раньше — это когда? Во времена англичан? — не сумела я смягчить тон.

— Просто раньше.

Наконец-то Шон понял, что иногда лучше жевать, чем говорить, хотя жевать пока было нечего. Если только выбившийся из ворота джемпера воротник рубашки. Но водопроводчик и в костюме-тройке остается водопроводчиком, даже если он на пятерку сдал в школе предмет «Знай и люби свой край». Его край меня интересует в данный момент намного меньше точки преткновения моих с Лиззи отношений.

Официантка вернулась с нашим заказом довольно быстро. До того момента, как я смогла решить, как себя вести: заговорить с ней по-русски или сделать вид, что я не заметила акцента. Шон же не нашел нужным намекнуть мне про ее национальность. Однако вдруг ни с того ни с сего брякнул:

— Когда ты пытаешься говорить с ирландским акцентом, ты начинаешь звучать, как англичанка. Лучше не надо.

Я ведь почти ничего не сказала. Только извинилась, что сделала за него заказ. Или дело не в акценте, а он просто дал понять, что его интерес ко мне тоже далеко не романтичный, и всю романтику он копит для своих кратких лондонских визитов. Такой расклад меня более чем устраивает. Остается надеяться, что ты приперся сюда ради спектакля, а не ради ужина со мной.

— Мне нравится твой русский акцент. Он напоминает выходцев из графства Западного Клэр.

Я кивнула. С полным ртом не разговаривают, да и говорить нам не о чем. Шон грузил меня своими находками из «Гугла», потому что у нас действительно нет с ним ни одной точки соприкосновения для самобытной беседы. Мы разного поля ягоды, и не столько по языку, сколько по образу мыслей. Я не могу обсуждать с ним краны — какими бы традиционными те ни были. Как и он не в силах сказать о моих цветочках на его почтовом ящике ничего, кроме глупого «вау». Зачем только я заставила его купить краску! Да я-то тут причем? Это была его идея. Его, чтобы затащить меня в театр. Его мозгов хватило, чтобы понять, что иначе я никуда с ним не поеду.