Песнь шаира или хроники Ахдада - Руслан Шабельник

- Ты, да ты! Да я!.. Да я, если хочешь знать, стоит только бросить клич, со всего Ахдада сбегутся женщины, и каждая будет умолять, чтобы я стал ее мужем!

- Тогда поднимись повыше и кричи погромче, ибо самой молодой из желающих окажется не меньше ста лет.

- Ты, да ты!.. Да я!.. клянусь Аллахом - господином миров, если бы не дети, благословенные дети: Аджиб, чья красота подобна детям рая и Бахия, что блеском лица затмила сияющую луну, я еще десять весен назад трижды произнес бы талак, чтобы избавиться от худшей из дочерей Хавы.

- А кто сказал, что они твои! Бывает ли у лошака потомство...

У кади была очередь.

Очередь из двух человек.

Милостью Аллаха - мужа и жены.

Той же милостью, они пришли сюда, чтобы покончить с совместной жизнью.

Занятый грызней, муж никак не мог найти время, дабе произнести формулу развода, да еще трижды, а кади не мог объявить о своем решении.

- Не может этого быть, женщина! Ты говоришь так, только чтобы позлить меня! Я уезжал утром одного дня, а вернулся уже вечером следующего! Как тебе хватило времени!

- Для этого дела времени хватит и пол дня, или пол ночи, хотя некоторым, хе, хе, хватает и нескольких вздохов.

- Врешь, врешь! Помнишь тогда, после дня рождения у Ляика, я был неистов, как горный ко... в общем, неистов. Ночной сторож дважды успел сделать обход, а пушка моя все еще была полна заряда.

- Один раз и ты тогда напился, как не подобает истинному мусульманину!

Поначалу кади пытался прервать их, несколько раз. Затем махнул рукой и с тоской смотрел, как тень от смоковницы растет на песке.

Они уже прерывались один раз - на зухр. Теперь, когда тень превысила размеры дерева, приближалось время асра - предвечерней молитвы.

На ту же тень, с большей тоской, смотрел и Абд-ас-Самад, которого внимательные слушатели помнят, как магрибинца.

Единственный, кого не угнетала задержка, был глазастый медник.

Слушатели менялись, а он, не уставая, пересказывал историю, как стал свидетелем кражи. К десятому разу у него выходило, что не кто иной, как он следил за вором, едва тот появился на рынке, выделив наметанным глазом подозрительного среди прочих посетителей. Затем он же кинулся на вора, причем к последнему разу в руках у того оказался лук со стрелой, а за пазухой - кинжал, и с риском для жизни задержал его. И что, если бы не он - медник - и не его отвага, достойная великих воителей прошлого, то этот почтенный господин - небрежный кивок в сторону Абд-ас-Самада - неизменно пошел бы по миру. Кошель с тремя тысячами динаров он не выпускал из рук, как доказательство своей правдивости и отваги.

- Это Хасим, да, Хасим. Я так и знал. Ты думала, я не вижу, как вы всякий раз перемигиваетесь, когда мы проходим мимо его лавки. Клянусь Аллахом, я сейчас же пойду к нему и заставлю во всем признаться!

- Ага, и весь город узнает о твоем позоре! Иди. Только мудрец, подобный тебе, мог додуматься до такого!

Абд-ас-Самад сначала осторожно, а затем настойчивее уже несколько раз пытался вырваться. Бдительные горожане, возглавляемые медником, держали его едва ли не крепче вора.

29.

Повествование пятого узника

Продолжу рассказ каменного юноши, поведанный мне моим отцом со слов его.

Я взял в руку меч и обнажил его, и направил на мою жену, чтобы убить ее.

Но она, услышав мои слова и увидав, что я решил её убить, засмеялась и крикнула:

- Прочь, собака! Не бывать, чтобы вернулось то, что прошло, или ожили бы мёртвые! Аллах отдал мне теперь в руки того, кто со мной это сделал и из-за кого в моем сердце был неугасимый огонь и неукрываемое пламя!

И она поднялась на ноги и, взяв кувшин, (а я его уже видел ранее при ней) потерла его, произнеся слова, которых я не понял. И в тот же миг из кувшина появился огромный джин с красной кожей и ветвистыми, как у оленя рогами.

Жена моя сказала джину:

- Повелеваю тебе, о раб кувшина, сделать так, чтобы человек этот стал наполовину камнем, наполовину человеком!

- Слушаю и повинуюсь, - ответил джин.

И я тотчас же стал таким, как ты меня видишь, и не могу ни встать, ни сесть, и я ни мёртвый, ни живой. И когда я сделался таким, джин заколдовал город и все его рынки и сады. А жители нашего города были четырех родов: мусульмане, христиане, евреи и огнепоклонники, и он превратил их в рыб: белые рыбы - мусульмане, красные - огнепоклонники, голубые - христиане, а жёлтые - евреи. А, кроме того, жена меня бьёт и пытает и наносит мне по сто ударов бичом, так что течёт моя кровь и растерзаны мои плечи. А после того она надевает мне на верхнюю половину тела волосяную одежду, а сверху эти роскошные одеяния.

И потом юноша заплакал и произнёс:

О боже, я стерплю твой приговор и рок,

Ведь я привык терпеть, пускай судьба жестока.

В беде, которую ты на меня навлек,

Прибежище одно - бессмертный род пророка.**

30.

Продолжение рассказа седьмого узника

-... он бежать, а я за ним! Бегу и думаю: "О, Аллах, зачем ты создал меня с честностью, подобной незамутненному горному хрусталю? О, Аллах - владыка миров, зачем, помимо честности, вложил ты еще в мою душу отвагу, более приличествующую великим борцам за веру прошлого, нежели бедному меднику!"

Ахмед Камаким, которого лишь немногие знали под именем Камакима-вора, вздохнул, заодно испробовав на крепость, держащие его руки. Руки крепки и ноги их быстры. В истинности последнего Камаким убедился некоторое время назад. В истинности первого - убеждался всякий раз, вздыхая.

- ... он в переулок, тот, возле входа в который сидит старый Манмун. Я за ним. А сам думаю: "О, Аллах..."

Десятки раз, много десятков раз он воровал плохо и хорошо лежащие кошели. О, Аллах, надеюсь сейчас ты не слушаешь мои мысли! Случалось и в менее оживленных местах, чем ахдадский рынок в середине дня. Случалось - один на один, посреди тихой улочки. И ни разу, ни разу клиент ничего не заподозрил. Ну, до того времени, как Камаким оказывался на безопасном расстоянии.

- ... а бежать-то некуда. Велика улица, а позади - стена. Тогда он остановился и поворачивается ко мне. Ну, думаю, Хумам, пришел твой последний час. И хоть жил я жизнью праведной, выполнял все заветы и предписания, а все ж страшно предстать пред светлые очи господина миров.

Камаким не любил сознательных граждан. Кое-кто из коллег - воров не любил кади за то, что тот выносит чересчур суровые приговоры. Кое-кто не любил палача за то, что тот... ну, это, понятно. Кто-то не любил стражников, кто-то городскую власть, кто-то самого султана. Камаким не любил сознательных граждан. Судья, палач, стражники, даже султан - все они выполняют свою работу. Хорошо, плохо ли, но за это им платят деньги, а значит, хочешь - не хочешь, каждый день, с утра до вечера, будь добр - выполняй.