Век Екатерины Великой - София Волгина

Ментор Великого князя, Чоглоков, захворал на самую Пасху. Ему давали сильные лекарства, но болезнь лишь усиливалась. На Святой неделе ее любимец, Сергей Салтыков, вместе с Великим князем и другими кавалерами Малого двора отправился кататься верхом.

Екатерина Алексеевна оставалась дома, понеже ее боялись выпускать из-за ее положения. Она находилась одна в своей комнате, когда Чоглоков прислал посыльного с просьбой навестить его. Екатерина застала его в постели. Обрадовавшись ее приходу, Николай Наумович с трудом поднял голову поприветствовать ее – и тут же стал жаловаться на свою жену.

– Вы, княгиня, не представляете, что выделывает со мной моя жена! У нее свидания с князем Петром Ивановичем Репниным. Что вы думаете? – вопрошал он обиженным, плаксивым голосом. – Репнин ходит к ней пешком. На масленой, в один из дней придворного бала, он пришел к ней переодетый и в маске, думал, никто его не узнает, а мой слуга его и выследил. Вы можете себе представить: мать семерых детей так себя ведет! Особливо теперь, когда ее муж в болезни!

Екатерина Алексеевна с сочувствием смотрела на него. И в самом деле, он был весьма слаб, трудно дышал. Лицо от волнения побледнело, а губы пересохли так, что он поминутно их облизывал. Однако он продолжал гневно обвинять свою жену и не заметил, как она вошла. Но, увидев ее, пуще прежнего принялся осыпать ее упреками, говоря, что она покидает его, больного.

Оба они были людьми недалекими, и потому Екатерина боялась, что Мария Симоновна могла заподозрить, будто она, беседуя с ее супругом, выдала некоторые детали ее тайны, которые Николай Наумович упомянул относительно ее свиданий с Репниным.

Чоглокова даже не хотела смотреть в его сторону. Она, глядя на Великую княгиню, словно бы все время обращалась к ней.

– Было бы странным, Ваше Высочество, – говорила она, едва сдерживая гнев, – ежели бы после истории с Кошелевой, у коей он был полюбовником, я б не наказала его. Однако он, как и никто другой, не может упрекнуть меня в том, что я пренебрегала им до сих пор в чем бы то ни было.

Николай Наумович молча слушал, закрыв глаза и жалобно скривив губы. Когда она замолчала, он тихо прошелестел:

– Но, душенька моя, я ведь на коленях молил у тебя прощения. Ты ведь простила меня. Почто же ты так мучаешь меня теперь? Скажите, Екатерина Алексеевна, разве можно так?

Екатерина молчала, боясь кого-нибудь из них обидеть. Положение у нее было теперь весьма двусмысленное. К счастию, в самом начале сей беседы пришла Никитична с сообщением о том, что государыня пожаловала в ее покои. Великая княгиня, распрощавшись, удалилась.

Екатерина быстро вошла в свою комнату, еле переводя дыхание, и действительно застала там императрицу. Видя ее в таковом состоянии, государыня спросила:

– Где же вы, Екатерина Алексеевна, пребывали? Далеко? Так запыхались, однако.

– Была я при больном Чоглокове. Узнав, что Ваше Величество изволили ко мне пожаловать, я скорее отправилась сюда.

Выслушав ее, императрица помолчала, потом заметила:

– Я вижу, и медикусы мне докладывали, вы, слава Богу, здоровы.

– Да, все хорошо, Ваше Величество.

Императрица обратилась к Владиславовой:

– Как спит и ест Великая княгиня?

– И ест весьма хорошо, и спит много, – бойко отвечала та, безотчетно боязливо поглядывая на государыню.

– Что ж, рада. Очень рада. Берегите ее, Прасковья Никитична. Империя нуждается в крепком наследнике.

Владиславова склонилась перед государыней.

– Всенепременно, Ваше Величество! Я смотрю за ней, чтобы и пылинка не села на Великую княгиню.

– Да, в виду тягости не стоит тебе, Екатерина Алексеевна, появляться перед публикой на празднествах в день своего рождения и в день моей коронации.

– Как прикажете, Ваше Величество, – склонилась в поклоне Великая княгиня.

Через минуту, поцеловав невестку, императрица вышла.

Она не спросила, где Великий князь, понеже ей было известно, что он выехал. Ни он, ни Великая княгиня во все царствование императрицы не смели выезжать в город или выходить из дому, не послав испросить у нее на оное позволение. Никто такожде не мог обратиться к Великому князю и княгине напрямую, а токмо через чету Чоглоковых.

Минут пять, как бывало всегда после свиданий с императрицей, Екатерина приходила в себя, потом обратилась к камер-фрау.

– Любопытно, Никитична, отчего же не должна я являться в обществе, коли в тягости всего-то три с небольшим месяца?

– Сама удивляюсь. Никто бы и не подумал, что вы брюхаты.

Екатерина подошла к большому зеркалу, осмотрела себя. Едва заметно, и то – наметанному глазу. Хотя, без сомнения, весь двор знает.

«Боже, вновь интриги», – подумала она и решила в дальнейшем гнать от себя ненужные мысли. Вспомнив сцену у Чоглоковых, она обратилась к Никитичне:

– Я удивлена, что Чоглокова не последовала за мною. Что с нею приключилось?

– Не знаю, матушка. Я видела, что она вышла вместе с вами, но после уселась на лестнице и там плакала.

«Понятное дело, – подумала Екатерина, – оплакивает неудавшуюся свою жизнь с мужем».

Как только вернулся с верховой прогулки Великий князь, явился и Сергей Салтыков. Екатерина рассказала ему о посещении Чоглокова и о разговоре с Елизаветой Петровной.

Сергей опустился в кресло, задумался, затем высказал вполне рассудительное предположение:

– Ежели сие обстоит так, то, я думаю, императрица приходила посмотреть, что вы делаете в отсутствие вашего мужа. – Он встал, сказал решительно: – Дабы все видели, что вы были совершенно одни и у себя, и у Чоглокова.

Подумав с минуту, он сказал:

– Пойду и захвачу всех моих товарищей – так как есть, с ног до головы в грязи, – сказал он. – Вместе отправимся к ее любимцу, Ивану Шувалову.

Действительно, Сергей пошел со всеми, кто ездил верхом с Великим князем, к Ивану Шувалову, жившему в покоях при дворе. Фаворит Елизаветы Петровны подробно и с интересом расспрашивал о прогулке.

Великая княгиня часто посылала узнать о состоянии Чоглокова. Доктора нашли, что на излечение надежды нет. Об оном сообщили императрице. По ее приказу, понеже она боялась покойников, Чоглокова перевезли в его собственный дом, дабы он не скончался, будучи при дворе. Великая княгиня очень огорчилась вердикту докторов.

Николай Наумович значительно поменялся после многих лет рядом с Великой княгиней, сумевшей смягчить его, сделать менее упрямым и неуступчивым. Что касается жены, то она искренне полюбила Екатерину, и из черствого цербера стала другом надежным и преданным.

В день коронации и восшествия на престол Елизаветы Петровны, двадцать пятого апреля, Великая княгиня, Сергей Салтыков и Лев Нарышкин навестили супругов. Чоглокова тоже лежала в постели в последние дни болезни мужа. Он был в одной части своего дома, она – в другой. Сергей Салтыков и Лев Нарышкин находились в комнате жены в минуту смерти ее супруга. Окна комнаты были открыты, птица влетела в нее и села на карниз против постели Чоглоковой. Увидев птицу, она прошептала:

– Я убеждена, что муж мой сию минуту отдал Богу душу. Пошлите… узнать.

Все принялись отговаривать ее, но она настаивала на своем: посмотреть, как там ее муж. Послали слугу, который, вернувшись, сообщил, что Чоглоков действительно умер.

Чоглокова разразилась слезами и, всхлипывая, говорила:

– Боже мой, Боже мой, птица сия была душой моего мужа, он пришел попрощаться со мной!

– Мария Симоновна, – с жалостью пытался переубедить ее Левушка, – сие обыкновенная ласточка, забудьте о ней.

– Лева, не надобно мне говорить, я душой почувствовала, – настаивала она, – что он… так хотел со мной проститься. А я тут разлеглась! Господи, прости меня, грешную!

Чоглокова заливалась слезами, что-то лопотала о муже. Остановить ее никто не смог, и все потихоньку вышли, оставив ее на попечение слуг.

Токмо похороны Чоглокова окончились, как вдова его захотела побывать у Великой княгини – видимо, поделиться последними печальными событиями. Императрица, заметив ее на длинном Яузском мосту, послала ей навстречу сказать, что она увольняет ее с места гофмейстерины при невестке. Государыня сочла неуместным столь скорое появление овдовевшей гофмейстерины при дворе. Сие, конечно же, было лишь предлогом. Елизавета Петровна давно заприметила восторженное отношение Чоглоковой к Великой княгине.

Расправившись с Марией Симоновной, в тот же день государыня назначила Александра Ивановича Шувалова исполнять при Великом князе должность покойного Чоглокова. Всем известный Александр Шувалов, занимал должность начальника Тайной канцелярии, Государственного инквизиционного суда, и был грозою для всего двора, города и империи. Род занятий повлиял на мимику его лица, уродуя ее каждый раз, как его наполняла радость, гнев или страх, вызывая нервный тик на всей правой стороне лица, от глаза до подбородка, когда глаз застывал, не имея возможности моргнуть.