Век Екатерины Великой - София Волгина

Все посмотрели на камер-фрау, примолкнув, переваривая сказанное.

– Но сие не я утверждаю, – пояснила Никитична, – так считали люди в старину.

– А вы слышали, – вдруг вспомнив, поспешила поделиться Чоглокова, – что у нашего первого лейб-медика Бургавы прибавился еще один умалишенный?

– Колико их уже там? – поинтересовалась одна из сестер Шафировых.

– Теперь у нас при дворе целая больница для безумцев. То их вообще не было, а то, как императрица поместила сошедшего с ума камер-лакея Березовского в комнату рядом с лейб-медиком, так набралось уже человек пять, – сказала фрейлина Гагарина и начала считать, загибая пальцы: – Подполковник Лейтрум, майор Чоглоков, монах Воскресенского монастыря, срезавший бритвой причинное место.

– А майор Чоглоков, родственник Николаю Наумовичу? – спросила Владиславова.

– Да, очень дальний, – неохотно ответила гофмейстерина.

– Тот первый камер-лакей, сказывают, буйный, – отметила Анна Голицына.

– Нет, новый – не буйный. Оный майор гвардии Семеновского полка, Чаадаев, выглядит вполне нормальным. Я его видела, да и муж мой говорит, что его прежние друзья приходят к нему за советами, а он им дает вполне здравые рекомендации.

– Странно… А в чем же его безумие?

Чоглокова наморщила лоб.

– Николай Наумович говорил, что Чаадаев считает Господом Богом шаха Надира, иначе Тахмаспа-Кули хана, узурпатора Персии и ее тирана. Когда врачи не смогли излечить его от сей мании, его поручили попам. Они убедили Елизавету Петровну приказать изгнать из него беса. Она сама присутствовала при том обряде.

– И что же? Исцелился? – полюбопытствовала Дарья Гагарина.

– Не могу сказать, не ведаю того.

Великая княгиня знала из разговоров Великого князя с камер-лакеями и Чоглоковым, что майор, скорее всего, замешан в грязном деле касательно взяточничества в податной ревизии, куда он был ранее назначен. Ему грозил суд, от коего он отделался сей хитростью. Токмо Екатерина Алексеевна хотела поведать им сию версию, как послышался шум и громкий топот. Вбежали кавалеры, вернувшиеся от камергера Шувалова.

– Горим! – крикнул Салтыков, глядя на Великую княгиню.

Близко подбежав к ней, он как будто хотел схватить ее за руку, дабы скорее вывести. В последнюю секунду Никитична сама ухватила рукав растерявшейся подопечной и потащила из комнаты. Люди выскакивали на улицу. Горела угловая балюстрада большого зала. Солдаты и слуги выносили мебель и все, что могли. Екатерину, впрочем, как и остальных, поразила одна странная вещь: удивительное количество крыс и мышей, которые спускались по лестнице гуськом, не слишком и торопясь. Через несколько минут все объяло пламенем. Великий князь с капельмейстером Арайи, который явился к нему на концерт, стояли в безопасном месте, не сводя с огня глаз. Все произошло в двадцати шагах от флигеля, где несколько минут назад находилась Великая княгиня с фрейлинами. Нельзя было оказать никакой помощи сему обширному деревянному дому – за недостатком инструментов, понеже те немногие инструменты, которые имелись, находились как раз под горящим залом, в центре строений. Через три часа все здание сгорело. От огня несло таким жаром, что всем пришлось отойти на значительное расстояние.

Из своего огромного гардероба императрица потеряла в том пожаре все, что привезла в Москву. Она лишилась четырех тысяч платьев. Великой княгине было приятно узнать, что из всех она пуще всего пожалела платье, шитое из материи, когда-то подаренной Екатериной. Она лишилась и других ценных вещей – среди них таз, осыпанный драгоценными каменьями, который граф Румянцев купил для своей государыни в Константинополе и выложил за него восемь тысяч дукатов. Все сии вещи помещались в гардеробной, находившейся под залом, где начался пожар.

Причиной же возгорания оказалась неисправность печи.

Приказав отстроить новый дворец в шесть недель, императрица отправилась к себе в Покровское, а Малый двор на некоторое время переехал в очень маленький и неудобный дом Чоглоковых на Слободской улице. Потом их перевели в большой архиерейский дом, который тоже загорался раза два, но огонь всякий раз успевали затушить. Сергей Салтыков такожде не очень-то стремился встретиться лишний раз с Великой княгиней, а потому она злилась и часто плакала.

– Отчего ты обещал улизнуть с обеда у Чоглокова, а сам пришел вместе с ним? – спрашивала она в раздражении.

– Катенька, – оправдывался Сергей, нежно целуя ее в уста, – нешто ты думаешь, будто я не хотел?

Он уселся за столом подле нее и ни минуту не оставлял в покое со своими нежностями. Великая княгиня делала вид, что они ей неприятны.

– Так уж я и поверила, – Екатерина косилась на него недоверчивым взглядом.

– Спроси кого хочешь, – горячо возражал Салтыков, обнимая ее плечи. – Спроси хоть у…

Екатерина, заметив, как он отводит взгляд, резко перебила:

– Не собираюсь никого спрашивать!

Передернув плечами и сбросив его руки, она подумала про себя, что все-таки не мешало бы и проверить.

Салтыков терпеливо продолжал объясняться:

– Не виноват я, душа моя. Скоро двор отправят в новый дом в Люберцах, вот там нам будет проще встречаться. А в сей тесноте, где все как на ладони – согласись, встречи слишком опасны.

Крепко взяв ее за обе руки и притянув к себе, он страстно осыпал ее лицо и шею поцелуями.

Через минуту Великая княгиня была уже не такой колкой. Да, умел князь Салтыков убеждать.

Однако на почве любовных переживаний вторая беременность Великой княгини такожде сорвалась.

Императрица велела готовиться к поездке в Москву в середине декабря, дабы новый, пятьдесят четвертый год встретить в Первопрестольной. Сергей Салтыков остался в Санкт-Петербурге и приехал лишь спустя несколько недель. Прибыла в Москву и Чоглокова, оправившись от последних, седьмых по счету, родов. Так как Москва велика необыкновенно, и до двора добираться долго, Сергей Салтыков прикрывался оным, вольно или невольно, из боязни попасть в немилость императрицы – али, возможно, из желания помучить Екатерину. Он сократил свои посещения императорского двора. Великая княгиня страдала в его отсутствие, однако он приводил ей такие основательные и серьезные причины, что после разговора с ним ее ревнивые (и близкие к правде) догадки исчезали.

Новые покои императрицы выстроили, и она въехала в них к концу декабря. Екатерина Алексеевна и Петр Федорович имели честь обедать в новогодний вечер с императрицей публично, под балдахином. За столом Ея Императорское Величество казалась очень веселой и разговорчивой.

У подножия трона расставили столы для нескольких сотен людей первых классов. Во время обеда императрица спросила:

– Что там за особа сидит, – она указала, – такая тощая, невзрачная и с журавлиной шеей?

Екатерина, Петр и сидящие рядом с императрицей любимые подруги-фрейлины посмотрели в ту сторону.

– Как же, Ваше Величество, – удивилась Мавра Егоровна Шувалова, – не признали вы Марфу Исаевну Шафирову? Она уж второй год служит у Великой княгини.

Императрица расхохоталась и, обращаясь к Екатерине Алексеевне, с насмешкой подметила:

– Однако же! Не узнала! Но оная шея напомнило мне русскую пословицу: шейка долга – на виселицу годна.

Великий князь нахмурился, а Великая княгиня не могла не улыбнуться сей колкости. Придворные передавали ее из уст в уста, и к вечеру, к своему удовольствию, Екатерина Алексеевна поняла, что уже весь двор знает об оной. После сей насмешки наследник перестал волочиться за Шафировой, найдя себе другой предмет для обожания. Кстати, принцесса Курляндская, прежняя его фаворитка, расставшись с графом Петром Салтыковым, уже испросила благословения у императрицы для другого жениха – Георгия Хованского. Между всем прочим, в тот вечер императрица порадовала Екатерину, сообщив, что имела длительный разговор с генеральшей Матюшкиной, не хотевшей женить сына на княжне Гагариной. Однако императрица убедила ее, и княжна, коей лет было уже под сорок, получила разрешение выйти замуж за красавца Дмитрия Матюшкина. Гагарина сияла: оный брак состоялся по обоюдной склонности. Радуясь за свою фрейлину, Екатерина Алексеевна печалилась за свою судьбу. Ей хотелось хорошей семьи, любви и счастья. С Сергеем же Салтыковым отношения были слишком зыбкими. Чем они закончатся? Казалось, чем пуще она его любила и ближе подпускала к своему сердцу, тем менее привязанности к ней он выказывал, тем паче отстраненной становилась его любовь, тем более причин он находил не появляться пред ее очи.

Все вокруг дышало любовными отношениями. Императрица обожала своего Ивана Шувалова, Гагарина счастливо выходила замуж, а тут еще и выяснилось, что, возненавидев мужа, Чоглокова воспылала страстью к князю Петру Репнину. Она испытывала необходимость с кем-то поделиться нахлынувшими новыми чувствами, и Великая княгиня показалась ей самым надежным для сего человеком. Она показывала ей все письма, которые получала от своего возлюбленного. Екатерина Алексеевна хранила ее тайну. Чоглокова виделась с князем в большом секрете, но кто-то донес ее мужу об их встречах. Однажды Чоглоков попытался намекнуть Великой княгине об измене жены, но Екатерина сделала вид, будто ничего не поняла. Вестимо, наблюдать сию семейную драму было делом совсем не из приятных. Великая княгиня паки была в тягости, и ей не хотелось думать о плохом, напротив, хотелось покоя и всеобщего благорасположения. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.