Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаю, дождь пойдет, – сказал Роуи.
Когда мы поравнялись с пекарней, он лил уже вовсю; народ разбежался кто по теплым домам, кто по машинам, и улицы были пусты.
Мы встали под навес у аптеки. Кардиген поводила рукой по спине и скорчила гримасу.
– Черт, блузку испортила. Вся в клею. – Крылья Кардиген размокли, став липкой влажной массой из перьев и клея. Обувь у всех хлюпала.
Ветер значительно усилился, срывая кору с трех берез напротив магазина. Обрывки ее, свисая с веток, бились и извивались в яростном вихре. И хотя Роуи накинул свой синий бушлат мне на плечи, я вся дрожала, глядя на голые деревья.
– Погода портится. Думаю, тебе надо домой. – Он сжал мою руку, прежде чем отпустить. В тот вечер ему надо было встретить маму с работы, и мы решили, что мне будет слишком рискованно прятаться в кузове пикапа. Велика вероятность, что меня заметят, хотя сама мысль приятно щекотала нервы.
– Ты уверена, что сможешь сама добраться домой? – Роуи стоял рядом, но ему все равно приходилось перекрикивать бьющие лавины воды.
Упершись руками в бока, я изобразила недовольство.
– Слушай, я, может, немножко странная, но это не значит, что я боюсь темноты.
– Да я п-просто из вежливости, – ухмыльнулся он.
Кардиген многозначительно улыбнулась и убежала в дождь. Исчезла в каскаде падающей воды. Я приготовилась последовать ее примеру.
– Эй, куда спешишь? – поддразнил Роуи. Я улыбнулась, а он взял меня за талию и притянул к себе. Нежно убрав волосы за уши, он провел пальцами по моему лицу, будто стараясь запомнить каждую черточку. Я закрыла глаза, и он снова меня поцеловал.
С еще горящими губами я выбежала следом за Кардиген под дождь.
В центре города дождь оказался настоящим стихийным бедствием. Огромные лужи собирались у забитых ливневых стоков, разливались по дворам, перекресткам, парковкам, детским площадкам, заполняли пустые цветочные горшки и затопляли клумбы. Три огромные ветки сломались и с громким треском упали на землю. Мы с Кардиген мчались к Вершинному переулку. По рукам и ногам текла вода, свежеостриженная челка прилипла ко лбу. По лицу Кардиген тек макияж. Пробегая мимо висящих на проводах старых кроссовок, мы с раскрытыми ртами наблюдали, как они выпутались и улетели в ночь.
В конце подъездной дорожки дома Куперов Кардиген схватила меня за плечи и крепко обняла.
– Мы станем родственницами! – прокричала она сквозь дождь и убежала в дом.
Если бы не слабый свет из окон первого этажа, мой дом никак бы не выделялся на фоне темного неба. Я бросила взгляд на черные окна второго этажа. Улыбнулась при мысли о спящем Генри, который крепко сжимает кайму одеяла. Полезла в карман: там для него лежала шоколадка – хорошо, не растаяла. Женщина в ларьке сказала, что шоколад изобрели индейцы майя – древние люди, считавшие, что горячий шоколад дарит мудрость и могущество. Они думали, что это пища богов. Я рассмеялась при мысли о том, как боги майя разрывают пакетики с какао и, помешивая, высыпают в кружки с теплым молоком, но женщина объяснила, что майя готовили горячий шоколад из зерен какао и называли его xocoatl. Я не знала, понравится ли лакомство Генри, но не сомневалась, что он оценит выученное мной новое слово.
Я вздрогнула, услышав, как хлопнула дверь машины. За углом дома, вспыхнув красным среди темноты и дождя, загорелись фары пикапа Гейба. Самого его я не видела уже несколько дней. Я старалась не думать о том, где он. И с кем.
Машина скрылась за домом. Я побежала спрятаться, а автомобиль в это время пронесся под горку и выехал на дорогу. Я не выходила из укрытия, пока он не уехал.
– Кажется, твоя мама отчаянно пытается тебя найти.
Я резко повернулась.
Держа над головой черный зонт, за моей спиной стоял Натаниэль Сорроуз.
– Вряд ли это она, – прокричала я сквозь дождь. Моя мама уже пятнадцать лет не выходит из дома. Она даже не умеет машину водить, так ведь?
– Она, наверное, сказала бы то же самое о тебе, если бы увидела тебя прямо сейчас.
Я залилась румянцем. Он был прав.
– Тем не менее это она, – сказал он. – Я видел, как она вышла из дома и села в машину.
– А почему вы думаете, что она поехала искать меня? – спросила я.
Натаниэль пожал плечами.
– Зачем же еще ей было уезжать?
Пока я обдумывала те немногие причины, что могли заставить маму покинуть безопасный дом на холме (скажем, она обнаружила, что дочь улизнула без разрешения), ужас холодным ножом вонзился мне в грудь. Я не знала, что делать. Пойти домой и ждать ее возвращения? Пойти к Кардиген? Но тут я подумала о том, как мама рассердится, какое у нее будет расстроенное лицо, когда она узнает, что я натворила. Мне хотелось как можно дольше не видеть это выражение ее лица.
Словно прочитав мои мысли, Натаниэль сказал:
– Не хочешь зайти? У меня горит камин. Как раз просохнешь, пока будешь ждать ее. – Он улыбнулся.
Я закусила губу и задумалась. Конечно, можно было пойти к Куперам, но, каким бы мягким ни был папа Кардиген, его вряд ли обрадует, что я сбежала из дому. Из-за меня может достаться и Кардиген.
Натаниэль терпеливо ждал. Я отметила, что он казался другим. Не таким благочестивым. Более обычным. И уж точно не таким привлекательным, каким я его когда-то считала. С чувством острого стыда я припомнила свою влюбленность недельной давности. О чем я вообще думала?
– Мало радости, если тебя отругают за побег, да еще и воспаление легких при этом заработать. Знаю я этих мам. Могу помочь, – сказал он, – придумать, как объяснить твое мимолетное исчезновение.
– Хорошо, – в конечном счете согласилась я.
Глава двадцать первая
В пекарне бабушка старалась удовлетворить повышенный покупательский спрос, вызванный празднованием летнего солнцестояния. Казалось, нет конца и краю голодным ртам, сколько бы подносов ни приносила Пенелопа. Потому их продолжали кормить. Éclairs au chocolat[61], mille-feuille, pâté sucrée[62]. В честь праздника они придумали печенье в форме солнца с желтой глазурью. Прервавшись на минутку, Эмильен с гордостью наблюдала, как девушки бережно запаковывают покупки в коробочки, берут заказы, отсчитывают сдачу, улыбаются нетерпеливым покупателям – и все это расторопно и любезно. Эмильен довольно усмехнулась. Ведь негоже называть их девушками. Вильгельмина помогает в булочной больше тридцати лет, а дети Пенелопы – уже подростки. Хотя собственное отражение то и дело повергало ее в шок: тонкие морщинки вокруг глаз и у рта, некрасивые седые клоки в черных прядках, – Эмильен не замечала, насколько время изменило женщин, с которыми она бок о бок, на протяжении стольких лет, работает каждый день.
За прилавком Игнатий Лакс флиртовал с Пенелопой, пока та перевязывала его