Римская кровь - Стивен Сейлор

— Букетик цветов, — сказал Кар, уныло глазея на копию; вялый вид и буйные завитки волос делали ее больше похожей на Медузу, чем на Александра. — В прежние дни, пока не сменился хозяин, моя госпожа держала в этой нише серебряную вазу со свежими садовыми цветами. А иногда по весне девочки приносили дикие цветы с холмов…

— Управляющий по-прежнему пьян?

Он с подозрением посмотрел на меня:

— Аналей редко бывает трезвым.

— Тогда я, пожалуй, должен спросить: он не расположен меня принять?

— Если ты спрашиваешь, в здравом ли он уме, то, вероятно, нет. В дальнем конце усадьбы есть домик, куда он норовит ускользнуть при каждом удобном случае.

— Не в этом ли домике жил Секст со своей семьей, когда его выселил Капитон?

Кар мрачно поглядел на меня.

— Точно так. Этим утром, после отъезда хозяина, я видел, как Аналей юркнул туда, прихватив с собой новую девчонку с кухни. Девчонка и бутылочка вина займут его на весь день.

— Хорошо, значит, нас никто не побеспокоит. — Я перешел в следующую комнату. Комната была жилой. Повсюду виднелись следы вчерашнего застолья — застолья, на котором в отсутствие своих жен пировали трое неотесанных мужчин. Робкая девушка-невольница разгребала грязь, с беспомощным видом переходя от одной груды битой посуды к другой. Она не подняла на меня глаз. Кар хлопнул в ладоши и выпроводил ее из комнаты.

На одной из стен мне бросился в глаза большой семейный портрет, выполненный то ли восковыми красками, то ли на дереве. Я сразу узнал седовласого, желчного человека, хотя Капитона я разглядел вчера только мельком. Его жена оказалась суровой матроной с большим носом. По бокам были нарисованы их взрослые дети со своими супругами. Семья, казалось, глядит на художника, заранее подозревая его в том, что он заломит несусветную цену.

— Как я их ненавижу, — прошептал Кар. В изумлении я посмотрел на него. Его взгляд был прикован к картине. — Всю эту семейку, прогнившую до самого основания. Посмотри на них: какая ограниченность и самодовольство. Вселившись в дом, они первым делом заказали этот портрет и для этого доставили художника из самого Рима. Им так хотелось, чтобы потомство навсегда запомнило это выражение злорадного ликования на их рожах. — Казалось, он больше не в состоянии произнести ни слова; его губы тряслись, как будто от отвращения у него закружилась голова. — Как мне рассказать тебе, чего я навидался в этом доме после их приезда? Как рассказать об их низости, подлости, их преднамеренной жестокости? Пускай Секст Росций был не лучшим хозяином, пусть на госпожу иногда накатывало, но они никогда не плевали мне в лицо. И если для своих дочерей Секст Росций был ужасным отцом, какое мне до этого дело? Ах, девочки всегда были такие милые. Как же я их жалел.

— Ужасным отцом? — переспросил я. — О чем ты?

Кар оставил мой вопрос без внимания. Он закрыл глаза и отвернулся от портрета.

— Чего ты хочешь? Кто послал тебя в Америю? Секст Росций? Или та богачка из Рима, о которой он говорил? Зачем ты пришел — чтобы прикончить их во сне?

— Я не убийца, — ответил я.

— Тогда зачем ты здесь? — Неожиданно он снова стал выглядеть напуганным.

— Я приехал потому, что у меня есть вопрос, который я забыл задать тебе вчера.

— Да?

— Секст Росций — отец, не сын — встречался в Риме с одной проституткой. Я хочу сказать, что проституток много, но к этой он относился по-особенному. Девушка с медовыми волосами, очень милая. Ее зовут…

— Елена, — продолжил он.

— Да.

— Они привезли ее сюда вскоре после гибели старика.

— Кто ее привез?

— Трудно вспомнить точно, кто и когда. Поднялась такая неразбериха, такая бессмыслица со всеми этими списками и постановлениями. Мне кажется, ее доставили сюда Магн и Маллий Главкия.

— И что они с ней сделали?

Он фыркнул.

— Спроси лучше, чего они не сделали?

— Ты имеешь в виду, что они ее изнасиловали?

— А Капитон стоял и смотрел. И смеялся. Он велел девушкам с кухни носить еду и вино, пока это продолжалось, и они перепугались до смерти. Я сказал им, чтобы оставались на кухне, что я сам справлюсь, а Капитоан ударил меня плетью и поклялся, что отрежет мне яйца. Когда я рассказал Сексту Росцию, он был в ярости. Тогда его еще пускали в дом, хотя воины уже выгнали его на улицу. Он постоянно спорил с Капитоном, а все остальное время сидел взаперти в своем домике. Я знаю, они много спорили о Елене.

— А когда они привезли ее сюда, уже было видно, что она беременна?

Он метнул на меня сердитый, напуганный взгляд. Насколько я мог судить, он недоумевал, откуда я знаю так много, не будучи одним из них.

— Конечно, — огрызнулся он. — По крайней мере, когда она была голой. Разве ты не понимаешь, что в этом-то все и дело. Магн и Главкия утверждали, что заставят ее выкинуть плод, особенно если поимеют ее вдвоем одновременно.

— Это им удалось?

— Нет. После этого они оставили ее в покое. Может, Секст смог смягчить Капитона, я не знаю. Ее живот становился все больше. Она была помещена к невольницам на кухне и делала свою часть работы. Но сразу после родов она исчезла.

— Когда это случилось?

— Месяца три назад. Не помню точно.

— Так они забрали ее назад в Рим?

— Может быть. А может быть, они ее убили. Одно из трех: они убили либо ее, либо ребенка, либо их обоих.

— Что ты имеешь в виду?

— Пойдем, я тебе покажу.

Не говоря ни слова, он вывел меня из дома и задворками повел в направлении поля. Он прокладывал путь среди виноградников, двигаясь мимо спрятавшихся и уснувших в густой тени рабов. Извилистая тропинка вела по склону холма к семейному кладбищу, чьи стелы я видел днем раньше.

— Здесь, — сказал он. — По холмику можно определить, какие из могил свежие. Старика похоронили здесь, рядом с Гаем. — Он показал на две могилы. Более старая была украшена стелой тонкой работы, изображавшей статного римского юношу в пастушеском одеянии; вокруг него кружились сатиры и нимфы; внизу была вырезана длинная надпись. Я успел разглядеть слова: ГАЙ, ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ СЫН, ДАР БОГОВ. Более свежий холмик был обозначен только простой ненадписанной плитой, выглядевшей так, будто ее поставили лишь на время.

— Сразу видно, что старик души не чаял в Гае, — сказал Кар. — Хорошая работа, как тебе кажется? Специально выполнена художником из города, который знал мальчика. Видишь, какой он был красавец; даже камень передает выражение его глаз. Старику, конечно, до сих пор не поставили ничего, кроме нищенского надгробия. Даже имени не написали. Секст хотел оставить эту стелу только до тех пор, пока не закажет другую, сделанную по портретам его отца. Бьюсь об заклад, Капитон не потратит ни гроша из своего нового состояния на камень.

Он приложил пальцы к губам, а затем к верхушке каждой плиты, на старый этрусский лад выразив почтение к мертвым. Потом он подвел меня к поросшему сорняком клочку земли.

— А эта могила появилась после того, как исчезла Елена.

Здесь не было ничего, кроме невысокого земляного холмика и обломка камня наверху, которым было помечено место.

— Ночью мы слышали, как она рожает. Вопила так, что перебудила весь дом. В конце концов, не исключено, что внутри ее мучили Магн и Главкия. На следующее утро Секст появился перед домом, хотя Капитон давно уже запретил пускать его внутрь. Но Секст проложил себе дорогу и припер Капитона к стене в его кабинете. Они захлопнули дверь, и я слышал, как они долго спорили: сначала кричали, потом заговорили очень тихо. Позднее Елена уехала, но я не знал куда. А потом кое-кто из старых рабов рассказали мне об этой новой могиле. Маленькая могилка, не так ли? Но для одного младенца великовата. Елена была крохотной, совсем почти девочка. Как ты думаешь, Елена и ее дитя могли бы здесь поместиться?

— Не знаю, — ответил я.

— И я тоже. И никто мне ничего не говорил. Но вот что я думаю: ребенок родился мертвым или они его убили.

— А Елена?

— Они забрали ее к Хрисогону в Рим. Во всяком случае, об этом поговаривали среди рабов. Может, это всего лишь выдумка, в которую нам так хочется верить.

— Или может оказаться, что здесь похоронена Елена, а ребенок жив.

Кар только пожал плечами и повернул к дому.

Так я покинул Америю даже позже, чем надеялся. Я воспользовался советом Тита Мегара и провел ночь у его родственника. Остаток дня по дороге и всю ночь под чужой крышей я обдумывал то, что поведал мне Кар; почему-то больше всего мне запал в душу не его рассказ о Елене с ее ребенком или о Капитоне и его семье, но слова, которые он вскользь обронил о своем прежнем хозяине: «И если для своих дочерей Секст Росций был ужасным отцом, какое мне до этого дело»? В них было что-то тревожащее, и я ломал над ними голову до тех пор, пока сон не сморил меня вновь.