Пламя на болотах - Ванда Василевская

Людзик заглянул еще к Хмелянчуку, но тот и разговаривать с ним не стал.

— Мало у меня хлопот, так вы еще сюда приходите! Если что будет, я и сам забегу в Паленчицы и без ваших приходов. А так вы добьетесь, что и у меня избу подожгут, только и всего.

— Я хотел узнать о плотовщиках.

— Да что плотовщики? Говорю, если что будет, я сам дам знать.

— Послушайте, Хмелянчук, кто их бунтует?

Мужик пожал плечами.

— Ну вот! Сейчас и бунтует. Просто хотят выждать, чтобы купцы прибавили. Что ни день, то ближе к зиме, купцы спешат. Вот мужикам и выгоднее подождать. Чего их кому бунтовать? Голод сам бунтует…

— Ведь всегда так было, а они же не пережидали.

— Такая уж теперь жизнь. Что ни год, то что-нибудь новое, не знаете, что ли? А вы лучше уходите отсюда, зачем накликать беду, она и сама придет.

Людзик ушел обозленный и за ужином приступил к решительному разговору с Сикорой.

— Ведь это же сговор, даже заговор!

Комендант накладывал себе на тарелку дымящуюся картошку. Софья равнодушно жевала ломтик хлеба, глядя фарфоровыми глазами на темневшую за окном дорогу.

— Очень уж вы горячитесь.

— А вы очень уж спокойно на это смотрите, даже и понять невозможно! Ведь раз уж дело дойдет до такого, у них тут окончательно головы кругом пойдут.

Комендант отрезал себе колбасы.

— Дай-ка водки, Зося. Сколько раз я говорил, водку сразу давать на стол, а то вечно напоминай! Спокойно смотрю, говорите? А вот посидите здесь шесть лет, тоже будете спокойно смотреть. Не разорваться же человеку! Да и чего вы добьетесь? Ничего.

— Если бы я думал, как вы, я бы бросил службу.

— Гм… Это вам так кажется… — Сикора налил водки в грубо граненную рюмку и мгновение рассматривал ее на свет.

— Ну, за наше здоровье, — сказал он машинально, хотя, кроме него, никто не пил. Зося — потому что вообще не пила, а Людзик ради демонстрации.

— Я был в Ольшинах — никто не идет, в Дубах, в Козельце, в Лугах, в Порудах — никто. Беседовал с этим Вольским. Он говорит, что в прошлые годы иной раз приходило в пять раз больше народу, чем требовалось, а теперь никто не идет. Лес лежит, и неизвестно, что дальше будет.

— Прибавят несколько злотых, только и всего.

Людзик затрясся от негодования.

— Прибавить несколько злотых, потом весной опять несколько злотых, до чего же это дойдет? Я сам отсоветовал Вольскому, сказал ему, что уступать нельзя! Стоит только раз уступить, потом уж с ними никто не справится. К тому же одно дело, если бы пришел один или другой, попросил бы… Но ведь это организованная кампания, ор-га-ни-зо-ванная! Все деревни! Начнется с прибавки за плоты, а чем кончится?

Сикора тихонько зевнул и налил себе новую рюмку.

— Тоже ваша забота…

— А разумеется, моя! Что вы думаете, я собираюсь вековать в этой дыре? Я и в другом месте сумею что-нибудь сделать! А если окажусь никуда не годным, меня так и сгноят здесь! Да и, кроме всего, это же серьезное дело, мы скомпрометируем себя, и что тогда будет?

— Вековать… Если вы будете так горячиться, то от избытка усердия не то что вековать, а и совсем здесь останетесь. Впрочем, не были б вы таким усердным, так и вовсе сюда не попали бы. Усердие не всегда полезно, вы это хорошо знаете.

Людзик мрачно взглянул на начальника.

— Вы тоже сюда не по своей охоте приехали…

— Разумеется, не по своей охоте… Но я-то по крайней мере знаю, за что. Пил, ничего не поделаешь. В городе пить неловко, а в деревне можно. А водка всюду одинаковая. А вы что? Усердствовали, на нашивки рассчитывали, а получили Полесье. Да, да. Можно и в усердии пересолить.

Он снова налил рюмку. Его глаза покраснели. Он оживился.

— Если купцов маленько прижмут, ничего страшного не будет. Что мне купцов жалеть?

— Вы прекрасно понимаете, что тут дело не в купцах. Только не хотите понять. Потому что…

Людзик вовремя проглотил просящееся на язык оскорбительное замечание. Однако Сикора понял, но и не подумал обижаться.

— Потому что боюсь? А конечно, боюсь. В городе не боялся, а здесь боюсь. Могут вилами заколоть или еще что, вот я и боюсь. Да и к чему все это? Разве что вы их всех здесь искорените, а иначе все равно порядка не будет. Но они, как пырей: выпололи его, сожгли, а он опять растет. Крепкий народ, дорогой мой, крепкий народ. Зубами за эти свои болота держится.

Он опрокинул еще рюмку и грустно поглядел на пустую бутылку.

— Все… у тебя там нет еще, Зося?

— Нет. Хватит с тебя.

— А откуда ты знаешь, что хватит? Откуда ты можешь знать, что аккурат — хватит? А может, как раз мало?

Комендантша пожала плечами и стала убирать со стола. Он следил за ее движениями и пытался поймать взгляд Людзика. Но тому и в голову не приходило глядеть на Софью.

— Так что же вы собственно собираетесь делать?

— А что мне делать? Подождем, посмотрим… А сейчас я собираюсь лечь спать. Устал я сегодня, а собственно отчего? — вдруг задумался он, уже совершенно пьяный.

— Ложись, ложись, тебе самое лучшее выспаться.

Сикора подозрительно взглянул на жену.

— А ты что будешь делать?

— Вымою посуду и тоже лягу.

— Ну, разве что так… А вам я тоже советую поспать, дорогой мой… Целыми днями гоняете бог весть где, а поспать очень полезно. Отоспится человек, и сразу в голове яснее становится.

— Мне еще надо сходить в деревню.

— Ну, раз вам охота, почему не сходить, — зевнул комендант и, потягиваясь, встал.

Полицейский вышел. Он чувствовал, что все окрестные деревни охвачены заговором, что заговор притаился у плетней, что мужики обмениваются условными знаками, что впервые с тех пор, как он здесь, происходит нечто, охватившее не одну деревню, а все деревни вверх и вниз по реке, все болотные поселки, захлестнутые петлей вод. Его бесил Сикора. Что тут поделаешь, какой здесь может быть порядок, если этаких Сикор много?

Он ничего не узнал и вечером. Никто ни о чем не знал, не было и следов сговора, никто никого не уговаривал, никакие слова сказаны не были. Людзик, как перед глухой стеной, стоял перед этой твердой мужицкой волей, будто стихийно возникшей во всех деревнях сразу. И ему пришлось признать, что лучше уж идти по старому следу — гнаться за Иваном, чем ловить за хвост несколько сорок сразу.

А между тем Игнатий Вольский в Синицах, Абрам Розен во Влуках и Моисей Окренцик в Руде придумали новый способ. Не хотите — не надо. Обойдемся. Раньше они вечно ссорились и грызлись как конкуренты, вдобавок Вольский был поляк и католик, а остальные евреи, но сейчас они легко нашли общий язык.

Ранним утром из Синиц выехала подвода и вернулась поздно вечером, набитая людьми.

— Раньше-то им ходить с плотами не приходилось, вот в чем трудность. Но ведь и не бог весть какое умение требуется.

Купец всматривался в сухие, изможденные лица. Это были мужики из Зеленок. Одежда висела на них, словно на скелетах, несло прелыми онучами.

— Слабы…

— Что ж с того? Поедет их больше, справятся, — успокаивал чернявый подросток, племянник Розена.

— Сколько ж их?

— Я привез этих восемь человек, а к утру придут остальные. Я велел оповестить по всем избам, к утру здесь будет толпа.

Купец отозвал паренька в сторону.

— Почем договорился?

— По двадцать.

— И согласились?

— Конечно, согласились. Наверно, и по десять бы согласились, да я не догадался…

— Надо, чтобы они двинулись все вместе. И ша! Тихо! Чтобы никто не узнал раньше времени.

Но кому надо было, — узнали. Около полуночи в сарае Вольского, где спали на сене пришельцы, тихо скрипнули ворота.

— Эй, спите?

От слабого света фонарика по стенам сарая заплясали три тени. Мужики из Зеленок, протирая глаза, приподнялись.

— Вставайте. Уходите.

— Это куда же?

— По домам! Вон!

Худой, длинный, как жердь, парень, встал, отряхивая с лохмотьев клочки сена.

— Это почему так?

— Вы договорились идти с плотами?

— Договорились.

— Так вот: вы не поплывете.

— Почему же?

— Потому что не поплывете. Вы откуда?

— Из Зеленок.

— Из Зе-ле-нок… — протянул мужик. — Так это вас в прошлом году градом побило?

— Нас.

Трое пришедших переглянулись.

— Да-а… Ну, ничего не поделаешь. Тут, видите, дело такое…

Восемь исхудалых лиц склонились к говорившему в напряженном внимании.

— Давали тридцать злотых. Тридцать злотых на двоих. Сколько ж это выходит? Две недели надо сплавлять плоты, да потом еще домой ворочаться. Это и по злотому в день не выйдет.

— Деньги большие… — вздохнул кто-то из зеленковцев.

— А сколько он за лес получит? Видели, какой дом себе построил, видели, как у него там все в доме? Теперь мы требуем по сорок злотых. Сорок — не то никто не пойдет. Вот он и привез вас. Еще и другие должны подойти?