Пламя на болотах - Ванда Василевская

— Что это опять затевается?

— Наверняка ничего хорошего.

— Говорят, что новые налоги установят.

— Э?

— Уж не знаю, а только так говорят.

— Вроде и правильно говорят, а то зачем бы комиссару приезжать?

— Так разве комиссар налогами занимается?

— А чем ему заниматься?

— Что же, еще налогами обложат?

— Кто их знает?

— Вечно только плати и плати, а какая польза?

— Ведь только что платили.

— Да и не один раз!

— Этот самый, знаете, маленький такой, опять заходил, говорил, что, мол, не уплачено. Уплачено, говорю. А где квитанции? — спрашивает. А разве я знаю, где квитанции? Ребятишки куда-то затащили, что ли… На что прятать квитанции? Раз правильно заплачено, значит, точка.

— И я на этой неделе заплатил.

— За что?

— Да разве я знаю, за что? Он мне показывает бумажку, там, мол, все написано. А я неграмотный, откуда мне знать? Да и по-польски же написано, и не разберешь…

— Все плати, плати, плати, будто есть из чего…

— Да хоть бы у тебя фабрика денег была, и то не хватило бы.

— Ох, нет, не хватило бы.

— А теперь опять приезжает какой-то!

— Новая беда народу…

Мультынючиха, подав знак мужу, выскользнула из толпы. Он неохотно пошел с ней за угол избы.

— Ну, что?

— Слушай, раз так, может, лучше мне вывести поросенка из хлева?

— Куда ж ты его денешь?

— Да хоть бы в яму за конюшней… Не пойдет же он туда искать!

— Ну что ж… может, так и лучше.

Мультынюк вернулся к толпе разговаривающих, но она уже быстро таяла. То и дело кто-нибудь отделялся и исчезал в своих хозяйственных постройках. Зато усиливалось движение на задах изб и конюшен. Прятали поросят, выводили мелких, тощих овец. Паручиха вынесла в ветлы обвязанную лозой охапку нечесаного льна. Павел с тревогой думал о коровах.

— Ольга, может, послать кого сказать, чтобы не гнали коров в деревню?

— Я сбегаю, — с охотой предложил Владек.

— Что ж, сбегай. Скажи там Семке и остальным, пусть сидят на выгоне, пока мы не дадим знать.

— А лошадей?

— И лошади пусть остаются на выгоне. Только ты не успеешь и туда и сюда слетать.

— Васылько пойдет.

— Вот и ладно. Пусть сидят хоть всю ночь. Теперь еще тепло, не замерзнут.

Около полудня на дороге появилась бричка и остановилась перед домом старосты. Там уже ожидали, как было велено, деревенские власти и делегаты.

Комиссар, светлый блондин, высокий и представительный, быстро вошел в избу, едва не стукнувшись головой о притолоку. За ним семенил еще какой-то чиновник, видимо его помощник.

Староста вежливо кланялся, но глаза у него тревожно бегали, особенно когда на столе очутился коричневый туго набитый бумагами портфель. Мужики озабоченно переглянулись. Комиссар вытащил бумаги, разложил их на столе. Помощник вынул из кармана самопишущую ручку.

— Гляди, гляди, — зашептали в толпе, — без чернил пишет!

— Э, без чернил! Чернила, видать, в середке…

— Как это может быть, в середке? Пустяки говорите!

— И вправду пишет!

— Во, господские штучки!

Они умолкли, так как комиссар поднял голову.

— Деревня пользуется сервитутами, да?

Мужики тревожно переглянулись.

Староста искоса заглянул в бумаги, но ничего не понял.

— Ишь, с сервитутов начинает, — шепнул кто-то у дверей.

— Хитрая бестия!

Комиссар выждал с минуту.

— Так как же с этими сервитутами?

Староста открыл было рот, но Пильнюк предупредил его:

— Сервитуты, конечно, есть, как же без сервитутов? Есть…

— Есть, есть, как же, — подтвердили остальные.

— Сколько земли у вас по сервитутам?

В избе воцарилось гробовое молчание.

— Это земли-то? — удивился Семенюк.

— Земли-то нисколько нет, — разъяснил староста.

Комиссар нетерпеливо пожал плечами.

— Как же так, вы же сами говорите, что сервитуты есть?

— Да сервитуты-то есть, как же без них?

— Ну так, значит, как же?

— Ну, на землю, на нее сервитутов нет. А только на выгон.

— И на луга.

— Ну вот, именно! Так сколько же у вас всего по сервитутам?

Мужики снова переглянулись. Вот где зарыта собака. Налоги за сервитуты, наверно, будут насчитывать с гектара.

— Говори, Павел!

— Говори ты, Кузьма!

— Староста пусть говорит…

— Э, что староста знает! Говори, Саша!

Подталкиваемый несколькими руками, Пильнюк выступил вперед.

— Как сказать? За рекой вроде пастбище… Ну, там немного… Опять же конского выгона клочок…

— Ну ладно, у меня здесь есть карты, только неразмеченные. Сколько всего?

Пильнюк лихорадочно производил про себя деление. Подсчитывал и делил. Мгновение колебался.

— А всего… Всего по сервитуту будет… двести гектаров.

Застывшая в напряжении толпа облегченно вздохнула.

— Двести, двести, — торопливо подтвердил староста, а за ним и остальные.

— Пишите, пожалуйста, — обратился комиссар к помощнику.

И все глаза снова обратились на странный предмет, на самопишущую ручку, которая быстро забегала по бумаге, оставляя на ней ровные ряды букв.

— Так, стало быть, двести гектаров…

Помощник торопливо писал, покусывая нижнюю губу.

— Ну, так я вам теперь прочту, а потом вы подпишете.

Он читал медленно, ясно, но мужики и не думали слушать. Вот хитрец этот Пильнюк! Ишь ведь что вывез — двести!

— Я полагаю, вы довольны, что этот вопрос, наконец, будет разрешен, — благожелательно сказал комиссар.

Мужики опустили глаза, чтобы скрыть хитрый блеск радости. Еще бы недовольны! Ох, и хитрый же этот Пильнюк! Умен, ничего не скажешь, умен! А комиссар-то! Вроде и ученый, а сразу поверил!

Первым подписался староста, вслед за ним и остальные. Как кто умел. Были такие, что могли подписаться даже и польскими буквами, другие по-украински, а некоторые и крестиками. Как кто умел.

Комиссар складывал бумаги и спрашивал, как проехать в усадьбу.

— Я всегда предпочитаю сперва договориться с крестьянами, — говорил он старосте. — А в усадьбу потом. Тогда уж знаешь, чего держаться.

Староста внимательно поглядел на него.

— Да, да… Я ведь сам родом из деревни, — сказал комиссар и погладил всклокоченную головку Старостиной внучки, вертевшейся около брички.

— Из деревни, — насмешливо пробормотал Семенюк, когда лошади тронулись по направлению к усадьбе.

— Смотри-ка, вроде и ученый, а сразу поверил…

— Хо-хо! Пильнюк — он всякого проведет!

— Мужики! А ведь о налогах-то он ничего не говорил?

— Не такой он дурак, чтобы сразу говорить. А вот поедет в город, запишут в книжки, да и пришлют бумажку — плати!

— Ну и Пильнюк, вот голова-то!

— У меня аж дух захватило, как услышал!

— Я сразу сказал: пусть, мол, Пильнюк говорит!

— Ловко придумал! А вылез бы какой дурак, и что бы было?

— Ну ладно, удалось…

Они расходились, довольные. Женщины тащили обратно в избы поросят и овец. Владек вторично понесся на выгон, предупредить, что можно возвращаться в обычное время. А солнце уже клонилось к закату, и пастухи стали загонять коров к реке. Голодный скот, который едва мог ущипнуть что-нибудь на вытоптанном, тощем лугу, пестрым стадом теснился у брода. С плеском и хлюпаньем входил в реку. Пастухи подгоняли его резкими окриками, тогда он вдруг бросался бегом, из-под копыт разбрызгивая фонтаны. Вся скотина не помещалась на узкой песчаной отмели, выступавшей почти на поверхность воды; коровы, теряя почву под ногами, пускались вплавь, погружаясь по шеи в воду. С шумом и плеском они выбирались на берег, шли всем стадом вверх, к деревне, и там уже разъединялись, сворачивая поодиночке на свои дворы.

— Ольга! Скотина идет! — заорал маленький Петрик, и девушка кинулась открывать ворота. Вбежали четыре худые коровы и сразу стали оглядываться в поисках еды. Одна схватила вязанку соломы, брошенную возле хлева.

Ольга вынесла из избы оцинкованное ведро и подошла к коровам.

— Ну, Пеструшка, Пеструшка, стой, стой…

Она присела, поставила между коленями ведро и потянула за соски. Тоненькая струйка молока зазвенела по жести. Но Пеструшке надоела солома, и она двинулась дальше. Ольга, едва успев схватить ведро, побежала за ней. Корова остановилась у забора.

— Пеструшка, да стой же…

Кустики сорной травы, торчащие по ту сторону забора, задержали корову на несколько минут. Но закончить доение все же не удалось — она опять отправилась на поиски.

— Вот упрямая! Хоть бы минуту постояла! Сколько набегаешься, пока ее выдоишь!

Ольга ходила с ведром за коровами, а они бродили по всему двору в поисках чего-нибудь съедобного. Наконец, ей удалось выдоить последнюю. На дне ведра белело кварты полторы молока.