Пассажир последнего рейса - Роберт Штильмарк

Летнаб с шанинского аэроплана Ильин стал во главе группы из четырех яшемских коммунистов. Группа эта получила карту района действий, сигнальные ракеты и винтовки. На крестьянских лошадях группа еще в сумерках двинулась наискосок, за Волгу, чтобы перехватить банду на марше. Авиаторы Шанин и Петров спустились на ледяной аэродром греть моторы и готовиться к разведке, чтобы взаимодействовать с группой Ильина.

Сабурина и Букетова сдали под стражу милиционеру Петру Ивановичу. Нижегородским губернским властям по телеграфу сообщили, чтобы там готовились к перехвату банды в ветлужских и керженских лесах, в случае если бы яшемцам не удался маневр окружения и поимки.

Опасаясь погони, Михаил Стельцов не сразу выбрался из проулка на большую дорогу, а пустился сначала в сторону села Нагорного. Под луной было довольно светло. Лыжник пересек несколько отлогих овражков с наметанными ветром сугробами и притаился за чьим-то овином.

Он долго вглядывался в неясную сизую мглу, слегка замутненную предутренней морозной дымкой. Нет, погони как будто за ним не послано. Значит, не опознали!

Утишив сердцебиение, он вернулся на юрьевецкий тракт уже усталым: сугробы и буераки измотали его.

Двадцать верст малоезженой дороги дались ему нелегко. Озабоченный, злой, вспотевший, брел он, то и дело озираясь назад. Котомка давила плечи. Совсем развиднелось, когда он добрался до ворот «Лихого привета».

Нет ли засады?

Вопреки обыкновению ворота отворены настежь, только что въехало несколько крестьянских подвод из Семигорья. Среди мужиков-обозников стояла Марфа в накинутом на плечи полушубке. В течение всего декабря именно Стельцов поддерживал связь с трактиром, и потому из всех офицеров отряда Марфа в лицо знала только его. Он медленно двигался около ворот, будто вовсе и не желая заглянуть в трактир. Марфа узнала подпоручика, подошла ближе и улыбнулась ему приветливо.

— Кто на подворье? — спросил тот сухо.

— Чай видишь, обозники, семигорцы. Давно их знаем, люди торговые, свои. Чаю напьются и съедут. Что в избу-то не идешь?

— Постой! Мальчишка этот, Макарий Владимирцев, у тебя?

— За Волгой уже. Час будет, как начальник ваш его с собой увел. Восемь коней с ними. Нынче уйдут на восток.

— А где… Сабурин с Букетовым?

— В Яшму подались с проводником вашим, Сашкой. Насчет лошадок сговориться по-доброму с отцом Николаем. Вот-вот воротятся. Отсюда еще за монашкой заехать должны.

— Стой, стой! Проводник у них в казакине и полушубке?

— Он самый. Санки ковром крытые, пара коней. Встретился, что ли?

— Ты давно его знаешь?

— Подоле, скажем к примеру, чем тебя, батюшка. Родственник наш… Да что ты меня будто в полиции допрашиваешь? Не хочешь в избу — будь здоров! А мне лясы точить некогда. Прощеньица просим.

Женщина решительно направилась к дому. Стельцов сошел с лыж.

— А ну воротись!

Стельцов глядёл ей, чуть сощурясь, прямо в глаза. Наигранно ее спокойствие или искренне?

— Знаешь, куда этот твой родственник доставил Бабурина и Букетова? Прямо в засаду к чекистам. Дом в слободе у овражка, высокое крыльцо. Букетов добежал, проводник его убил. Сам видел.

Марфа отшатнулась в непритворном ужасе.

— Врешь, врешь! Помстилось тебе! Кони-то у вас, за Волгой. Брату его — полный раззор, если с такими конями что неладно будет. На Сашку не греши, не клепи! Куда он от коней денется? Как он к чекистам пойдет; коли сам только что с белого Дону коней пригнал и ребятам твоим их уступил?

Стельцов поверил, что женщина потрясена. Он заставил ее пересказать подробности Сашкиного договора с начальником отряда. Потом она передала кое-что про ночной разговор Зурова с дедом Павлом. Стельцов рассказал ей, как безжалостно Сашка из нагана пристрелил беглеца, как вызвал из дому вооруженных летчиков и совсем по-приятельски с ними здоровался…

Вот тут пришла очередь задуматься Марфе!

Неужто Сашка затеял все дело только для отвода глаз? Лишь для того, чтобы отыскать в лесах Тоньку и переловить «богомольцев»? На волчью охоту ни с того ни с сего к болоту отправился? Дорогу к скитам выспрашивал?..

По лицу женщины Стельцов все более убеждался, что она не притворяется, не играет заученную роль. Она убита вестью о предательстве проводника. Верно, и за нею он знает немалые грешки?

Бледное Марфино лицо со сдвинутыми бровями из растерянного и недоумевающего становилось тверже, злее. Она еще пыталась найти Сашкиным поступкам какое-то иное, невинное объяснение, но сама все отчетливее понимала замысел бывшего своего возлюбленного… Значит, надежда, уже было вновь вспыхнувшая в Марфином сердце после того, как спели они с Сашкой так ладно и согласно, снова гаснет, что сырая лучина! Уж нечего ждать от всей этой постылой жизни. Не вернутся запретные радости, не будет песен под гитару, свиста полозьев в лесной тиши, когда рука любимого охватывает Марфин стан, не будет всего безудержного, грешного счастья! Она, Марфа, послужила только прикрытием хитрых замыслов, была всего лишь хозяйкой удобного трактира, откуда сподручнее закинуть удочку на недозволенную рыбку… Ну коли так, Саша, то и она, Марфа, в долгу не останется!

Оглушенная своим горем, она и не слышит, что еще толкует ей подпоручик. Видит, что у него губы шевелятся, а силы прислушаться, вникнуть нет… Эх, бросить бы все, уйти самой в лесную обитель, к таким вот «монахам» вроде Стельцова, вместе с ними резать, палить, крушить, сживать со света!..

— Вижу, Марфа, напрасно я про тебя плохо подумал, что ты с ним в сговоре. Пора мне своих догонять. На лыжах за сутки полсотни верст отмахал. Мочи больше нет. Дашь лошадь с подводой?

— Лошадь тебе есть. Начальник оставил Сабурину подводу, чтобы ловче было монашку к вам привезти. Бери, да сам и поезжай за целительницей святой, а то еще в лесу потеряется сокровище такое!

— Что ты на монашку-то взъелась? Нам сказывали, впрямь святая. От самого отца Николая слышал. Говорит: истинная чудотворица.

— Как же не чудотворица! Сашка только через нее свое чудо и сотворил! Она полюбовница его! На все дела нонешние его и подстрекнула. Чай, вместе они у вас, у белых, за супротивство в тюрьме сидели, на барже, что ли, какой… Чудес ради и в дорожку с вами напросилась!

— Вот оно что! Почему же поп Николай за нее горой?

— Поп-то Николай хитер больно! На что ему дуры-старухи темные? А эта вроде блесны-приманки. В мутной воде много рыбки на такую блесну наловить можно! Впрямь чудотворица!

— Ты, Марфа, умна чертовски. Ну ладно, запрягай.

— С вечера не распрягали, только подпругу отпустили да разнуздали. Лошадь накормлена, отдыхала всю ночь. Сейчас я тебе поесть на дорожку вынесу, коли приослаб.

— Погоди, Марфа, дай-ка топор. Да местечко укажи укромное.

— Ступай вон в баньку. Там и топор найдешь.

В полутемной баньке Стельцов примостился на лавке под низким оконцем, развязал котомку. Он поддел топором верхнюю крышку железного ларчика.

Замок был прочен, пришлось попотеть. Наконец крышка поддалась, Стельцов высыпал содержимое на лавку.

Два аккуратных столбика-колоночки. Ого! Золотые десятирублевики! По полусотне в каждом столбике. Золотые серьги с изумрудами. Дамские часики французской фирмы. Медальон с бриллиантовой застежкой, а в медальоне — две головки — женская и детская. Обручальное кольцо с гравированной надписью «Сергей». Пять сторублевых царских ассигнаций, сунутых в нательную сумочку. Письма… «Отцу Николаю Златогорскому в Яшме». Фотография мужчины в летном шлеме. А, черт, какая странная находка!

С фотографии глядит на Стельцова военный авиатор в шлеме с очками. На обороте надпись: «Верному другу», подпись — Сергей и два адреса, один — в Ярославле… Почерк этих записей на обороте портрета и почерк писем к отцу Николаю — один и тот же! Письма датированы сентябрем 1918 года, можно сказать, тепленькие! Подпись: красный военлет, комиссар авиаотряда Сергей Шанин.

Вот это открытие! Вон какие у коварного яшемского пастыря «верные друзья»! Вот кто, значит, вызвал в Яшму летчиков! Именно это имя выкрикнул Сашка на крыльце дементьевского дома! Ясно, что и сам поп, и скитская монашка, и Сашка-проводник — все это красные агенты чекистов! Недаром Иван Губанов так подозрительно отнесся к святой целительнице, уверяя, что и она, и ее вздыхатель Александр Овчинников попали на баржу как большевики…

Значит, немедленно в путь, а ларец как доказательство с собой. Впрочем, ценности и деньги — можно, пожалуй, в карман, на черный день, а документы — назад в ларец. Он теперь не запирается, приходится перевязать бечевкой.

Вот и Марфа! Тоже понимает, что рассиживаться нельзя. Надо предостеречь отряд. А как быть с монашкой? Кто с ней-то разочтется за предательство?

И, будто прямо отвечая на эти мысли Стельцова, заговорила сама трактирщица: