Пожизненный срок - Лиза Марклунд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот день, когда она получила ключи от квартиры, Анника поехала с детьми в «Икею» и позволила им самим выбрать для себя мебель и убранство — до подушек и пуховых одеял.
В комнате Эллен все было розовым. Даже унылый зимний свет становился веселее от светло-розового оттенка одеяла и бархатной подушки.
Анника провела рукой по изголовью кроватки.
«Пустота, какая пустота…»
Ощущая пустоту в груди, она перешла в комнату сына. При дневном свете вся обстановка здесь была синей, но сейчас, в темноте, предметы казались черными, как сама ночь.
Она опустилась на кровать Калле. Он сегодня забыл взять с собой цыпленка. Анника взяла мягкую игрушку и прижала к груди. Это его новая любимая игрушка, такая же, как сгоревшая на Винтервиксвеген. Этот новый цыпленок пах по-другому — свежестью, чистотой и антисептиком, не пропитавшись еще запахом постельного белья и детского пота.
«Надо убраться, но у меня нет сил».
Сквозь дверной проем она смотрела в гостиную, чувствуя тепло батарей отопления, слыша шорохи в углах.
«Одна, одна…»
Ощущая в ушах звенящую тишину, мучаясь от бесплодного желания кому-нибудь принадлежать, она легла на кровать сына и свернулась калачиком, обняв набитого ватой цыпленка. Это был кусочек счастья, свободы, ожидавшей ее в этой комнатке, кусочек, который не требовал ничего взамен.
Она уснула. Сон окутал ее тяжелым покрывалом и увлек в бездну, и Анника отдалась ему без сопротивления.
Откуда-то издалека послышался звон сотового телефона, разнесший вдребезги мир и покой. Анника резко села, уронив на пол цыпленка. Где она оставила телефон?
Шатаясь, побрела в прихожую.
«Номер скрыт, черт. Это из газеты».
Она нажала кнопку и услышала густой, плотный шум, гул, музыку и отдельные голоса.
— Анника, это ты?
Не ответив, она опустилась на пол.
— Слушай, привет, это я, Томас.
Он был в баре или еще в каком-то кабаке, где было очень шумно.
— Привет, — сказала она в темноту.
— Слушай, — снова заговорил он. — Я заказал два комплекта зимней одежды. Для Эллен. В «Оленсе». Один темно-синий, другой — розовый. Как ты думаешь, какой лучше взять?
Язык его заплетался, причем довольно сильно.
— Где дети? — спросила она.
— Они спят, а я пью пиво с Арнольдом…
— Кто с детьми?
— София дома, так что ты…
— Если тебе надо будет куда-то уйти, то я могу побыть с детьми, — сказала она.
Он замолчал. В трубке гремела музыка диско, слышался громкий женский смех.
— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он.
Аннике не хватало воздуха, она широко раскрыла рот и судорожно вдохнула.
«Он пьян и звонит из бара. Уже устал от нее?»
— Я тоже, — сказала она вслух.
— Как поступим с одеждой?
«Зачем ты звонишь? Чего ты на самом деле хочешь?»
— А ты сам как думаешь?
— Ты всегда говоришь, что надо с умом выбирать девчоночьи вещи. И мальчишеские тоже. Наверное, розовый лучше, нет? Я думал…
— Какой цвет хочет Эллен?
— Розовый.
— Значит, и бери розовый.
— Ты так считаешь?
Она сглотнула, чтобы сдержать подступивший к горлу плач.
«Не звони мне. Никогда не звони. Мне так одиноко, а от твоих звонков у меня кружится голова».
— Пусть она решает сама. Цвет не так уж важен.
— Ладно. Тогда пока?
— Пока.
Ни один из них не отключился. Гремела музыка. Женщина перестала хохотать.
— Анника?
— Да.
— Ты это серьезно? Ты сможешь приглядеть за детьми, когда меня не будет?
Она снова сглотнула.
«Бросай трубку! Оставь меня в покое! Ты разрываешь меня на части!»
— Конечно, серьезно.
— Пока.
— Пока.
На этот раз Анника сама закончила разговор и положила телефон в сумку. Села и подтянула колени к подбородку, ощущая в груди странную смесь экстаза и душевного подъема.
Вторник,
16 НОЯБРЯ
Нина Хофман жила на Сёдерманнагатан, недалеко от Фолькунгагатан в Сёдермальме. Шум уличного движения оглушительным эхом отдавался от стен стоявших в переулке домов. Аннике захотелось заткнуть уши.
Дом был построен в двадцатых годах — светло-коричневый, невыразительный фасад с узкими слепыми окнами. Квартиры в таких домах обычно тесные и темные.
Анника вошла в подъезд, и, когда входная дверь закрылась, уличный шум — к ее удивлению — вдруг совершенно исчез. Анника посмотрела список жильцов. Квартира Нины находилась на втором этаже. Анника поднялась по лестнице, остановилась перед дверью с табличкой «Н. Хофман» и нажала кнопку звонка.
Инспектор Хофман за это время сделала себе короткую стрижку. Одета она была все в ту же куртку с капюшоном, что и во время их последней встречи, в дождливую летнюю субботу.
— Хочешь кофе? — спросила Нина, и Анника кивнула.
Квартира действительно была очень темная. Окно единственной комнаты с кухонным альковом выходило во двор. Но комната была большая, просторная, с лакированным паркетом и удобной мебелью.
В прихожей Анника сняла сапоги и верхнюю одежду.
Кофе Нина сварила заранее, так как в гостиную она вошла с термосом и двумя кружками, которые поставила на обеденный стол. Анника отдала Нине сегодняшний номер «Квельспрессен».
— Статья о Давиде на одиннадцатой странице.
Пока Нина разворачивала газету, Анника налила кофе в обе кружки, села и отпила глоток. Нина молча читала, потом отложила газету и посмотрела на Аннику:
— Это не очень умно.
Анника вздохнула и пожала плечами.
— Понятно, — сказала она, — и что же здесь не так?
— Думаю, тебе не стоило касаться этой стороны прошлого Давида Линдхольма. Он часто уезжал за границу, чтобы отделаться от преследовавших его людей. Они не хотят вспоминать эти факты.
— Кого ты имеешь в виду, говоря «они»? Преступные группировки?
Нина смотрела на свою кружку, не прикасаясь к ней.
— Людей, которых Давид помогал упрятать в тюрьму? — настаивала Анника. — Мелких жуликов, которых он избивал, их семьи или его партнеров по бизнесу?
— Я не понимаю, какое все это теперь имеет значение, — сказала Нина, отодвигая кружку. — Давид мертв, Юлию скоро признают виновной в его убийстве. — Она подалась вперед. — Я говорю тебе это из любезности. Все не так просто, как выглядит. Люди многое скрывают. Ты смотришь на Давида Линдхольма и видишь коррумпированного полицейского офицера, скрывающегося под маской порядочного человека, но ведь ты ничего о нем не знаешь. Его мать прибыла в Швецию на белом автобусе вскоре после капитуляции нацистов. Из всей семьи уцелела она одна. Она приехала в Швецию шестнадцатилетней и уже тогда была больна. Ее поместили в дом инвалидов, когда Давид был подростком. Не суди скоропалительно.
Анника выпрямилась.
— Я не сужу. Напротив, думаю, что велика вероятность того, что Юлия невиновна. Мне кажется, что у многих людей были мотивы для убийства Давида, но эти версии никто даже не рассматривал…
— Что тебе об этом известно? — коротко и сухо спросила Нина.
Анника отпила кофе и уставилась в стол, чувствуя себя полной дурой.
— Ты же не имеешь ни малейшего понятия о том, что именно рассматривала полиция, разве не так? — спросила Нина. — Ты даже не знаешь заключения судебно-психиатрической экспертизы. Ведь не знаешь?
— Нет, не знаю, — кивнула Анника. — Но ее заболевание, скорее всего, не такое уж и тяжелое, если ее оставили под арестом в тюрьме общего режима…
Нина встала.
— У нее диссоциативное расстройство, или расщепление личности.
Анника почувствовала, что у нее поднялись волосы на затылке, а по спине пробежал холодок.
— Как у Сивиллы, написавшей ту книгу, — заметила Анника. — Считают, что у нее расщепление личности.
— Этот диагноз объясняет, почему Юлия вытеснила из своего сознания произошедшие события — в момент острого психического расстройства она была в роли другого человека, другой женщины.
Нина отвернулась к окну и принялась смотреть во двор.
— Я пошла в полицию для того, чтобы помогать людям, — сказала она. — Иногда мне кажется, что Юлия просто потянулась за мной. Наверное, если бы не я, она выбрала бы другую профессию, стала бы социальным работником, учительницей, может быть, художником…
Она умолкла. Анника терпеливо ждала.
— Я все время думаю: могла ли я поступить как-то по-другому, — снова заговорила Нина. — Что я упустила, что сделала не так…
— В квартире могла быть другая женщина?
Нина покачала головой:
— Все улики указывают на Юлию. Я не понимаю одного: почему она до сих пор отказывается говорить. Теперь она вполне может объяснить, что произошло между ней и Давидом. И дело не в том, что это может изменить приговор, просто люди начнут относиться к Юлии с большим пониманием…