Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Холден

Анка вернулась на завод, но на «облегченные» условия работы. По 14 часов в день она мыла полы во всем здании, каждый этаж и каждую лестницу.

Работа была монотонной, но лучшего занятия там для беременной женщины было не придумать. Судя по всему, ее стражи не замечали беременности, в противном случае ее давно бы отправили в газовые камеры.

Рахель повезло с ее чешским мастером. «Когда он заметил мой живот, то разрешил сидя проверять заклепки на крыльях. Я сильно потеряла вес, но меня не тошнило по утрам. Я так хотела спасти ребенка, что все остальное не имело никакого значения».

К январю были готовы новые бараки для евреев, в двух километрах от завода, на улице Шахтвег района Хаммерберг. Стоило температуре упасть, как женщин выгнали из теплых кроватей с клопами в холодные новые бараки. Пробираясь сквозь метель, они достигли запорошенных снегом зданий, окруженных колючей проволокой. Бараки пахли непросушенной древесиной и свежим цементом, отопления не было. С потолка сочилась вода, вымачивая солому в матрасах. Из-за низких потолков кровати были двухъярусные, но никто не знал, что хуже – промокать на верхних полках или на влажных нижних.

Душевые находились в отдельном здании и первое время не функционировали, поэтому мыться оставалось только из уличного крана, вода в котором замерзала. В бараках были печки и небольшой запас угля, но надсмотрщицы его разворовали, чтобы поддерживать тепло в своих комнатах, и на окнах каждую ночь нарастал толстый слой льда. В том же месте были выстроены отдельные бараки для русских, украинок, итальянок, полячек, француженок и бельгиек; женщины могли видеть друг друга сквозь витки колючей проволоки. На фабрике в качестве электриков и механиков работали мужчины, лица примелькались, и это можно было использовать для общения.

Рискуя жизнью, люди передавали записки, оборачивая их в камни и перебрасывая через забор. Они обменивались новостями о прогрессе в военных действиях, завязались даже кое-какие отношения. Приску как полиглота попросили перевести любовное письмо с французского на словацкий, хотя это было преступлением, за которое не отделаешься простым выговором или пощечиной. Она с удовольствием взялась за перевод, вспоминая их с Тибором любовные письма, и в памяти воскресло мгновение, когда она увидела его сквозь колючую проволоку Аушвица.

Однажды офицер СС заметил ее пишущей на кусочке бумаги огрызком карандаша. То был ответ девушки, влюбившейся в бельгийца. Заметив стража, Приска смяла любовное письмо и проглотила. За это ее избили, долго допрашивали, но она ничего не сказала.

Немецкая компания рассчитывала, что рабочие останутся живы хотя бы до конца войны, поэтому заключенных снабдили теплыми вещами, в том числе чулками и деревянными башмаками, которые громко стучали при ходьбе. Их оказалось недостаточно, поэтому некоторые женщины довольствовались тем, что им бросили в Аушвице. Деревянные башмаки всегда были неподходящего размера и натирали, а в мозоли могла попасть инфекция. Башмаки сваливались и скользили на льду. Они быстро заполнялись водой и снегом и никогда не просыхали.

Дополнительное неудобство деревянных башмаков было в том, что они беспощадно стучали по мощенным гранитом дорогам, отбивая и без того больные кости. А на контрасте с этим рядом вышагивали эсэсовцы, обутые в высокие полированные сапоги, поторапливая: «Левой, два, три, четыре!..»

Клара Лефова вспоминает: «Жители улицы, по которой мы ходили на завод, были недовольны шумом в пять утра и даже отправляли жалобы руководству. Представьте себе, как пятьсот человек в деревянных башмаках маршируют по граниту. В кромешной темноте. Свет включать запрещалось. А потом в шесть утра смена уходила обратно по той же улице и снова шум. Можно было попробовать поспать в утренние часы, но мимо пролетали британские самолеты. Нам было все равно, мы в любом случае не спали».

Несмотря на новую обувь, женщины все еще заворачивались в свои куцые тряпки, которые к тому моменту уже разваливались и приходилось закреплять их веревками и скрепками. Большинство все так же не имело нижнего белья и носков. Если удавалось найти какой-нибудь материал, девушки обматывали им голову и шею, кое-как защищаясь от завывающих ветров. Эту же ткань использовали, чтобы подложить в обувь или замотать обмороженные пальцы ног. Это в том случае, если охранники не отбирали ткань сразу.

Дорога к фабрике и обратно превратилась в пытку, особенно из-за того, что все конечности непрестанно болели от работы и обморожения. Анка вспоминает эти моменты: «Дорога через город была долгой, по пути в нас плевали и выкрикивали оскорбления. А мы шли по этому холоду, без пальто, без чулок… Ужасно». Другая выжившая женщина, Чавна Ливни, вспоминает: «Мы проделывали один и тот же путь в темноте изо дня в день, улицы пустовали. Со временем я запомнила каждый камень на пути, каждый закоулок, из которого ветер дует сильнее. И обратно – снова по темноте, в заледеневшую лачугу с нетопленой печью». Когда пришла зима, дождь превратился в снег, и замерзшие оголодавшие девушки пробирались сквозь слякоть. Рядом с ними шагали офицеры, закутанные в шинели до колена, в фуражках, на плече покоилась винтовка, а руки в перчатках были спрятаны в карманы.

Благодушный немец, под началом которого работала Рахель, втайне передал ей мягкую хлопковую ткань, которой протирали крылья. На ткани стояло клеймо FreibergKZ. Кто-то смог достать нитки и иголку, и Рахель сшила им с Балой бюстгальтеры. Тот же добрый человек давал им немного еды и башмаки, потому что у них обуви не было вообще. «Он объяснил это тем, что мы можем порезать ноги металлической стружкой и заработать заражение, но мы были уверены – он сделал это, чтобы нам было проще ходить под дождем и снегом».

Леопольдина Вагнер, переводчица из Австрии, нанятая для общения с итальянскими узниками, была одной из тех немногих, кто рисковал жизнью ради заключенных. Она говорила: «У меня содрогалось сердце при виде всех этих женщин, обритых наголо, без теплой одежды в 18-градусный мороз, без носков, в башмаках на окровавленных ногах». Ей было стыдно, что она замужем за немцем. Было страшно видеть измученных и униженных людей, чьи ноги сочились гноем и кровью. Когда она узнала, что единственная их пища – это чудовищный суп, то старалась подсунуть свой кусок хлеба каждому входящему в ее кабинет заключенному. Она отдала свою майку заключенной, у которой не было нижнего белья.

На следующий день офицер СС принес майку обратно и спросил, кому она принадлежит. Девушка испуганно призналась. «Если тебе есть что отдать, то отдавай немцам. Иначе твое имя из фрау Вагнер превратится в тысяча какой-нибудь», – холодно произнес офицер.