Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

но здесь причин рассчитывать на видимость лояльности почти не было. Калабрия в 1799 г. уже восставала против французов под предводительством кардинала Руффо (Ruffo), тогда «Армию святой веры» — преданных руффианцев — вдохновляли, главным образом, обещаниями понизить налоги (в виде отмены ненавистного соляного налога) и добычи — как с недовольством вспоминал командующий неаполитанской армией Дама (Damas):

«Две бедные деревни обвинили богатую в якобинстве, в связи с чем кардинал посоветовал этим двум объединиться, чтобы ограбить третью»[164].

Что же касается отношения к династии, оно вряд ли могло быть хуже. Под предлогом катастрофического землетрясения, которое в 1783 г. нанесло удар по провинции, правительство Фердинанда IV затеяло роспуск некоторых монастырей и распределение их земель среди крестьянства. Однако тогда эти планы провалились: основная масса земли попала в руки аристократии, а крестьянство оказалось в ещё худшем положении, чем раньше. Фердинанд IV и королева Мария-Каролина, возвращённые к власти после падения недолговечной Партенопейской республики[165], только ухудшили положение, отрёкшись от обещаний Руффо и развернув крупномасштабную вербовку в армию. Поэтому когда в ноябре 1805 г. британские и русские войска высадились в Неаполе, население принимало их в лучшем случае прохладно. Затем равнодушие сменилось враждебностью, поскольку крупный контингент албанских наёмников, входящий в состав русской армии, безжалостно опустошал сельскую глубинку; по свидетельству британцев, они «совсем не причиняли вреда французам, но были беспощадными защитниками итальянцев»[166]. Поскольку русские и неаполитанские регулярные войска вели себя не намного лучше, отчаянные усилия королевы расшевелить народные чувства ни к чему не привели: на призывы откликнулись лишь несколько тысяч человек, и даже они без сопротивления разбежались, когда французы пересекли границу. Послушаем тех же британцев:

«В Неаполе… никакого волнения… В этот день… власть была низвергнута, суды открыты, а торговля шла как ни в чём не бывало»[167].

Более того, когда не пользовавшийся любовью народа Дама отошёл в Калабрию, население отказывалось снабжать его припасами и даже предприняло ряд нападений на его войска, в конечном счёте не оставив ему никаких возможностей, кроме как эвакуировать остаток своей армии на Сицилию.

Поскольку монархию Бурбонов и её посредников в народе не любили, всё, вероятно, оставалось бы тихо, если бы не действия французов, которые не только занялись принудительными реквизициями, но к тому же начали приударять, если не сказать хуже, за местными женщинами (которые до сих пор прятали лицо и держались подальше от мужчин). Реакцией на это стали бунты в городах Никастро, Совериа и Фиуме-Фреддо; французы ответили на них массовыми поджогами и казнями. Возмездие привело к контрвозмездию; к этому приложила руку и Британия, щедро наделившая калабрийцев оружием, боеприпасами и деньгами и высадившая небольшой экспедиционный корпус под командованием сэра Джона Стюарта (John Stuart), который 4 июля разбил французов при Майде. Захватчики, имевшие менее 10.000 солдат, разбросанных по сотням миль гор и побережья, не могли восстановить порядок, и вскоре вся область вышла из-под контроля. Однако есть серьёзные сомнения в отношении характера восстания. Сэр Джон Мур (John Moore) после того, как британцы ушли, писал:

«На генерала оказывали сильное давление, чтобы он высадился в Калабрии, где, как всё время говорили, к нему немедленно присоединятся местные жители… Но когда сэр Джон Стюарт высадился к Калабрии, к нему не присоединялся ни один человек… до тех пор, пока он не одержал победу при Майде, и даже после этого к нему не присоединился ни один человек, достойный уважения… Увеличилась только численность mafia, состоящей из необузданных бандитов, врагов каких бы то ни было правительств… готовой к грабежам и убийствам, но трусливо прятавшейся от противника. После разгрома Рейнье (Reynier) они не беспокоили и не атаковали его, когда он отступал… они также были не в состоянии оказать ни малейшего сопротивления французам, когда те вновь предприняли наступление в Калабрии. Совершенно очевидно, что в любом предприятии нам приходится полагаться только на самих себя»[168].

Возможно, что это и не совсем справедливо, но, тем не менее, совершенно ясно, что симпатий к Бурбонам, по сути, почти не было. Вновь процитируем Мура:

«Мы надеемся… что вы достаточно хорошо осведомлены, чтобы рассчитывать на какую бы то ни было помощь со стороны жителей… Нижней Италии. Это печальная правда, но дело английской короны непопулярно в этой части мира. Какое бы осуждение ни вызывали французы у местных обывателей, они предпочитают их своему правительству, и до тех пор, пока мы будем поддерживать его восстановление, у французов будет больше друзей, чем у нас»[169].

Опять Мур преувеличивает, хотя вполне справедливо было бы сказать, что Бурбонам никоим образом не удалось привлечь на свою сторону население — напротив, когда королевские войска в мае 1807 г. ненадолго вторглись на материк, на них постоянно устраивали налёты партизаны. Однако преданность монархии вряд ли была необходима для поддержания восстания. Свирепости захватчиков, разжигаемой к тому же пытками и зверскими убийствами пленных французов, традиций вендетты и полнейшей нищеты, вероятно, было бы достаточно для этого (с ростом опустошений всё больше крестьян были вынуждены браться за оружие за недостатком других средств обеспечения средств к существованию). Однако в равной степени провоцирующими были действия нового режима. Ещё до прихода французов Калабрия была районом сильной социальной напряжённости, где масса задавленных бедностью крестьян безжалостно эксплуатировалась помещиками-феодалами, сдающими землю в аренду, и набирающей силу сельской буржуазией. Благодаря проведению инспирированных французами реформ — освобождению крестьян, продаже земель церкви и муниципалитетов, преобразованию местной власти — положение крестьян стало ещё хуже: прекратился доступ к пастбищам и ручьям; церковь лишилась возможностей заниматься благотворительностью, обеспечивать аренду и дешёвый кредит, которые она по традиции предоставляла; деревенская демократия была уничтожена; местные подеста (podesta), приобретшие основную массу появившейся в продаже земли и пополнившие ряды администрации, стали ещё могущественнее, чем раньше; многие крестьяне дошли, в конце концов, до состояния безземельного работника; и ещё, в 1809 г. Мюрат объявил о введении воинской повинности. Если у повстанцев и была какая-то идеологическая мотивация, то её обеспечивала католическая церковь, монахи и приходские священники которой часто призывали к сопротивлению, а в некоторых случаях становились его военными руководителями. Когда