Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

повстанцы узнали, что красть у французов и их пособников не грех, незамедлительно началась война, по выражению одного француза «точь-в-точь как Жакерия»[170]. Итак, калабрийские партизаны были фактически бандитами, поскольку их действия в значительной мере направлялись на грабёж местных городов, где жила основная масса дворян и прочих состоятельных людей, и уничтожение «коллаборационистов», то есть имущих. Как писал Стюарт: «Это наступление отребья, презренной черни, на высший класс общества»[171]. И, как британцы обнаружили, на Сицилии, где не нужно было грабить, интереса к войне совсем не было: например, в 1808 г. попытки сформировать два добровольческих батальона потерпели провал. Как писал начальник штаба британцев Генри Банбери:

«Агоста не дала в батальон ни одного человека! А в Милаццо за счёт всяких там уловок и надувательств удалось набрать 380 человек. Их «добровольческий пыл» был таков, что офицерам пришлось немедленно посадить их под замок, девяносто из них, оказавшись запертыми в доме, разобрали крышу и бежали в горы»[172].

Нарисованная нами картина калабрийского восстания довольно прискорбна, но события на Пиренейском полуострове были ещё хуже, поскольку сопротивление в Испании имело очень тесную связь с внутренними делами. При любом обсуждении революционной и наполеоновской Испании принято начинать с описания «земной троицы», состоящей из Годоя, первого министра с 1792 г. по 1798 г. и генералиссимуса армии с 1801 г. по 1808 г., Карла IV (1788–1808) и его супруги, королевы Марии-Луизы. На всех троих было вылито много грязи, и история несправедлива к ним. Карл был вялым человеком, а жена его слыла чересчур сладострастной, но политические цели, которые они преследовали, имели определённый смысл, временами, правда, лишённый логики. Примером этого является возвышение Годоя в премьер-министры в 1792 г. Годой был незаурядной личностью, выгодно отличавшейся от большинства старших министров и чиновников предыдущего царствования, и в его выдвижении просматривается по меньшей мере определённая проницательность: король и королева, напуганные и революцией, и политическими интригами, которые давно сотрясали испанский двор, понимали ценность назначения на пост главы правительства человека, который им всем обязан. Но тут вышла заминка: Годой был неопытен (в 1792 г. ему исполнилось лишь 25 лет), являлся отпрыском недостаточно знатной дворянской семьи и, самое главное, подозревался в любовной связи с королевой. Властные круги воспринимали его как узурпатора, а в соответствии с более распространённым мнением — права на власть он добился исключительно за счёт доблестей, проявленных в королевской постели, тем более что в 1787 г. он появился при дворе простым солдатом Гвардейского корпуса (Guardias de Corps), и с тех пор его осыпали милостями всех видов, превратили в знатнейшего гранда и возвысили до чина генерал-капитана. Да и поведение Годоя у кормила власти было не очень мудрым, поскольку он приобрёл заслуженную славу хвастуна, корыстолюбца и распутника, что отталкивало от него людей, обладавших талантом и творческим воображением, в поддержке которых он отчаянно нуждался, и ограничивало число его сторонников группой своекорыстных подхалимов. Но Карл и Мария-Луиза продолжали щедро осыпать его почестями — в 1795 г. Годой стал князем — и таким образом ещё больше позорил существующее правление.

Несмотря на многочисленные промахи «земной троицы», нельзя отрицать, что её неотступно преследовали крайне неблагоприятные обстоятельства. В марте 1793 г. Испания была втянута в войну с Францией. Бывшая к войне совершенно неготовой — правительство допустило ослабление армии за счёт строительства мощного флота для борьбы с Британией в союзе с Францией, — она потерпела тяжёлое поражение и в 1795 г. запросила мира. Теперь у Годоя, попавшего в тиски двух традиционных противников Испании, оставался единственный выход: заключение союза с Францией и вступление в войну с Англией с 1796 по 1801 г., а затем вновь — с 1804 по 1808 г. Отсутствия выбора привело к катастрофе. Испанский военно-морской флот — фундамент её колониальной мощи и, таким образом, её процветания — был вдребезги разбит в Трафальгарском сражении, вдобавок был потерян Тринидад, а Уругвай и Аргентина в то время спасались от завоевания британцами только усилиями местного населения. С одной стороны, это выглядело как подвиг, но, с другой, вызывало сильную тревогу: колонии, отрезанные от Испании британской блокадой, лишились промышленных товаров и вследствие этого начали всё в большей степени проявлять норов, к тому же победа над британцами способствовала росту самонадеянности креолов. Поскольку Испании пришлось пойти на разрешение в определённой мере торговли с помощью нейтральных судов, узы, объединяющие её империю, явно начали распадаться. В то же время, экономическому процветанию, которого она достигла в 1780-е гг., пришёл конец. Не только стремительно подскочили государственные расходы, но и резко сократились доходы, поскольку попытки финансировать войны за счёт эмиссии бумажных денег просто увеличили хаос, подбавив жару и без того безудержной инфляции в Испании (если взять за основу 1780 г., к 1798 г. цены выросли на 59 процентов)[173]. Между тем серьёзный удар получила промышленность: особенно тяжело пострадало шелкоткацкое и хлопчатобумажное производство в Валенсии и Каталонии (тогда как в 1804 г. из каталонских портов ушли в плавание 105 судов, за три года их число упало до всего лишь одного). И постоянно росло французское господство: не только был уничтожен испанский флот, но с 1803 г. Наполеону выплачивались огромные денежные ассигнования, к тому же в 1807 г. Испании пришлось дать согласие на посылку войск на войну против Швеции и Португалии.

Непосредственным следствием экономических и фискальных неурядиц стала нищета. Подскочила безработица, а реальные доходы трудящихся классов серьёзно снизились, причём их положение ухудшалось устойчивым ростом населения, который происходил в Испании в конце XVIII столетия. Между тем, поскольку сами имущие классы испытывали затруднения, предпринимались значительные усилия, чтобы повысить ренту и добиться получения большей прибыли от феодальных податей. Влияние войны усугублялось стихийными бедствиями: Испания пережила ряд неурожаев, эпидемий, наводнений и даже землетрясений. В результате в городах стало ещё больше нищих (с которыми власти пытались справиться, отправляя их в армию), в то же время толпы доведённых до отчаяния крестьян и подёнщиков скитались по сельской местности в поисках работы. Но кризис не ограничивался бедняками; все, живущие на постоянные доходы, пенсионеры, вдовы и армейские офицеры — столкнулись с нуждой. Поскольку режим явно не мог совладать с трудностями, обстановка в стране неуклонно ухудшалась: Гвадалахара, Севилья, Астурия, Мадрид и Валенсия стали свидетелями бунтов, рос бандитизм, а ненависть к «земной тройце» всё больше увеличивалась.