Ангелы Ойкумены - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сеньор Пераль, для успешного… э-э-э… воскрешения доньи Энкарны нам необходим более тесный энергоинформационный контакт с базовым роем…
– Зачем вы это ему говорите? – прервал профессора Гиль Фриш.
– Зачем?! – изумился Штильнер. – Пытаюсь объяснить, что происходит. Ободрить, в конце концов! Рано или поздно…
– Вряд ли сеньор Пераль многое понял из ваших высокоученых объяснений. А даже если бы и понял – как это ему поможет? Ваши выкладки бессильны, профессор. Успех нашего дела лежит в области чувств и переживаний, и в этом деле вы сеньору Пералю не помощник. Никто не помощник.
– А мы? Мы все?!
– Мы в лучшем случае попутчики. Сожалею, но это так.
У Штильнера отвисла челюсть. Гематр, отвергающий логические выкладки? Гематр, апеллирующий к чувствам! Это ли не чудо из чудес?! К чести профессора, он быстро вышел из ступора:
– Вы правы, мар Фриш. Признаю. Вы правы, а вот я, похоже, ошибся кое в чем. Не стоило обманывать донью Энкарну и выдавать Сечень за Хиззац. Вам нужно лететь на настоящий Хиззац, по возможности повторив ваш маршрут с Террафимы. Если не весь, то хотя бы бо́льшую его часть.
– Очередной бзик? – буркнул рыжий. – Девушка нам и так поверила.
– Вам нужно объяснение? Извольте! Если воспроизвести маршрут и обстоятельства вашего первого рейса с максимально возможной точностью, это вызовет у сеньора Пераля соответствующие психоэмоциональные переживания, способствуя…
– Хватит, профессор! – взмолился Пробус. Координатор поднял над головой руки, словно сдавался в плен. – Вы нас уморите! На Хиззац, значит, на Хиззац. Не все ли равно, куда? В нашем положении хватаются за соломинку…
Ночь упала,текут чернила,Встало утро,бела бумага,День мелькаетпером гусиным,Пишет время,Господь читает…
«Соломинка. Пробус был прав. Как и все, я хватаюсь за соломинку – и боюсь, что она из тех соломинок, которые ломают хребет верблюду. Это все равно что оттаскивать себя за шиворот во время решающего выпада. Решимость и сомнения – два бешеных коня рвут меня на части. У этих коней есть другие имена: воскрешение и предательство. Если воскрешение сорвется, предательство лишится последнего оправдания. Есть ли вообще оправдания у предательства? Кто возьмется служить ему адвокатом?! Самоубийство – смертный грех. Да, я помню. Помню, черт дери! Эскалона – я хочу быть там, я не могу быть там, я не имею права хотеть быть там. Карни – я хочу, чтобы ты воскресла, я знаю, что мертвые не воскресают, я не имею права так думать. Господи, я схожу с ума! Два коня; два часа ночи, пять минут третьего. Спать! Бегом!»
…Стоп. А это что?
Проклиная свое безволие, задыхаясь от презрения к некоему сеньору Пералю, ничтожеству и тряпке, Диего ткнул пальцем в заголовок репортажа.
– …в столице жестоко подавлен голодный бунт горожан. Более трехсот мятежников прилюдно казнены. Глава миссии Гуманитарного Комитета Лиги на Террафиме обратился лично к императору Бонаквисте. В результате переговоров было достигнуто соглашение, и с завтрашнего дня Гуманитарный Комитет начнет целевые поставки продовольствия в голодающую Эскалону. Это должно снизить напряженность ситуации и предотвратить дальнейшее кровопролитие в городе…
Белый рыцарь –перо голубки,Черный ангел –смола геенны,Пляшут тени,безмолвен танец,Черен контур,бела известка…
VНа мангале ночью жарили мясо.
Угли и зола в чугунном коробе лежали горкой. Их слегка, на два пальца, притрусило снежком. Утро выдалось солнечным, снег под лучами стрелял острыми, кусачими искрами. Казалось, в мангале до сих пор тлеет огонь. На бортике стояла забытая, недопитая на треть бутылка пива.
– Вы знаете, что ваша дочь улетела с Сеченя? – спросил мар Яффе.
– Да, – кивнул профессор Штильнер.
Подняв с земли ветку с обломанным наискось концом, он поворошил угли. Летом, в сухую погоду, зола поднялась бы облаком, заставив профессора кашлять и тереть глаза. Сейчас же ветка лишь чертила в остывшем пепле странные, лишенные смысла иероглифы. Прах, подумал Штильнер. И еще: прах к праху. И еще: почему же я хочу поднять прах из могилы, возродить вчерашний огонь?
С утра профессора мучила мигрень. Это значило, помимо давящей боли в затылке, мизантропию, философичность и полную антинаучность размышлений.
– И знаете, куда? – настаивал Яффе.
– На Террафиму. Давид связался со мной по коммуникатору.
– Вас, как отца, это не смущает?
– Что именно?
– Допустим, непоследовательность поведения. Ваша дочь только что прилетела на Сечень, желая защитить сеньора Пераля от рабства. И вот, она уже летит на Террафиму, вслед за господином Пшедерецким. Вы бы могли побеседовать с ней, повлиять…
Многоточие, обозначенное Яффе, было очень профессиональным. В ответ профессор поморщился. Он знал, что Яффе все поймет правильно: собеседник морщится от головной боли, а не от раздражения. Ну, чуть-чуть от раздражения. Самую малость. Яффе это тоже поймет и даже рассчитает процент.
– На что повлиять?
Яффе молчал. Он сказал все, что хотел.
– Зачем? – изменил вопрос Штильнер. – Вам нужно, чтобы Джессика осталась на Сечене? Рядом с Пералем? Как защитница от рабовладельцев? Или… О Господи! Вы что, до сих пор лелеете планы их брака?
Разговор не клеился. Гематр стоял у голой по зиме ивы, сунув руки в карманы длиннополого пальто. Воротник поднят, легкий намек на сутулость, неизменность позы – статуя, монумент Неизвестному шпиону, и даже губы шевелятся не по-людски. Я устал, вздохнул профессор. Я ничего не делаю, и я чертовски устал. Утомился от безделья – они стараются, воскрешают, из кожи вон лезут, а что есть у меня? Только советы, и те дурацкие.
– Нет, – ответил Яффе. – Сейчас уже нет.
– Почему? Что нарушило ваши матримониальные мечты?
– Выпейте, профессор, – Яффе вынул правую руку из кармана. На ладони гематра лежала белая капсула с синей полоской. – Не бойтесь, это простое болеутоляющее.
– Простое?
– Его нет в аптеках. Но оно действительно простое. Воды?
Из второго кармана Яффе достал фляжку. Штильнер не сомневался, что во фляжке вода, чистая вода. Предусмотрительность гематра была сродни божественному промыслу.
– Спасибо, я так.
Капсула проскочила легко, как по маслу. Профессор не ждал чуда, во всяком случае, в первые секунды, и изумился, почувствовав, что боль отступает, гаснет, улетучивается.
– Вы волшебник.
– Нет, я всего лишь хорошо считаю. Присутствие вашей дочери осложняло задачу сеньора Пераля. Ему необходимо сосредоточиться на одной женщине. С этой точки зрения, отлет Джессики с Сеченя – благо. Вариант брака мы рассмотрим позже, в зависимости от удачи или провала экспериментов с воскрешением. Надеюсь, вы не сочтете цинизмом мой подход к делу?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});