Ангелы Ойкумены - Генри Олди

Тьма взрывается оглушительным хором:

– Да ты ее хоть чуточку любишь, а?

– Полегче, брат! Не любил бы, послал бы нас в черную дыру…

– Он бы послал! А мы бы пошли?!

– Ему наши проблемы по барабану…

– Значит, мало любит!

– Меньше, чем саблю!

– Ты о чем с ней говорил? Ты хрень какую-то нес!

– Ты ее в малое тело тащить должен! А ты что?!

– Навешал лапши на уши: бунгало, охранник, диплом…

– Я все слышал!

– Вы специально говорили о плотском? Обыденном?

– А ты его не выгораживай!

– О том, что интересует человека в малом теле? Хотели настроить ее на переход, да?

Диего (в круге света): Нет. Ни о чем таком я не думал.

– Настраивал он! Настройщик хренов…

Скрип двери.

В зыбком мерцании на краю Вселенной появляется профессор Штильнер. Снежинки тают в бороде и шевелюре профессора, превращая опоздавшего гостя в сеченского духа зимы – Морозного Деда.

Штильнер (машет руками): Продолжайте, продолжайте! Не обращайте на меня внимания!

Он не хочет мешать разбору полетов. Пытаясь стать незаметным, устраивается в кресле с львиными лапами. Кресло скрипит громче, чем дверь, жалуется на насилие. Профессор сопит, шмыгает носом; вспомнив, что надо бы снять шубу, выбирается из львиных объятий. Быть незаметным у него получается хуже, чем у слона в посудной лавке.

Сжалившись над профессором, мерцание гаснет. С ним исчезают и все звуки, производимые Штильнером.

Диего (в круге света): Вот так и я. Стараюсь, а толку – с гулькин хрен. Стать с Карни единым целым? Как?! Суфлер, подскажи! Как с рапирой? Когда мы на Хиззац высаживались, я о рапире даже не думал. Я знал, что она потеряна для меня, потеряна навсегда…

– Все вы, мужики, одинаковые! Козлы похотливые!

– А как до дела – только блеять и могут!

– Вы не правы.

– Это я не права?

– Это мы не правы?!

– Сеньор Пераль спас мне жизнь.

– Ну и что?

– Он не ожидал никакой выгоды.

– Так ты мужик! Да еще и гематр! Чего ж тебя не спасти-то?!

– Значит, можешь, брат?! Вперед!

– Тащи ее!

– Кончай эту пургу грузить: бунгало-шмунгало…

– Про любовь давай!

– Огонь. У нас на Тире говорят: любовь сродни внутреннему огню. Когда двое любят, их пламя становится единым. Это, конечно, метафора, ей аккумулятор не зарядить…

– Точняк, брат! Никакая не метафора! Вот у меня, помню, любовь была…

Диего (в круге света): Я встаю перед Карни на одно колено. У отца есть фарс «Ученица шута», там похожая сцена. Встаю на колено, объясняюсь в любви. Вокруг – коллантарии. Смотрят, слушают. Дают советы, подбрасывают реплики. Прерывают ценными указаниями. Люби крепче! Ярче! Звонче! Веселее, болван! Я люблю крепче, звонче и веселее. Я изъясняюсь белым стихом. В рифму, придурок! Я изъясняюсь в рифму. Строку короче! Я укорачиваю строй. Руку сюда, ногу туда! Боже мой, я на все согласен, если это поможет. Воскрешение? Меня забросают гнилыми помидорами…

Пробус: Вы уж постарайтесь, герой вы наш! Вы воевали?

Диего (в круге света): Воевал.

Пробус: Друзей спасать доводилось? Сослуживцев?

Диего (в круге света): Да.

Пробус: Вот! И мар нашего Фриша спасли, за что вам большое человеческое спасибо! Жизнью, понимаешь, рисковали! А тут и рисковать ничем не надо! Спасайте нашу деточку в полное свое удовольствие! С небес на землю! Соберитесь, настройтесь, вцепитесь в нее… Жаль, вы не помпилианец! Взяли бы ее в корсет, она бы за вами, как миленькая, побежала…

Света становится меньше. Его хватает только на лицо маэстро.

Диего: Корсет? Я не модистка. Я мало что смыслю в корсетах. Но я действительно ничем не рискую. Мне в колланте ничто не угрожает. Ни мне, ни Карни. По-настоящему я был счастлив всего один раз, когда с рапирой в руках стоял между Карни и стаей звездных бесов. Я делал то, что умею. А сейчас? Я выхожу в космос, как на задний двор усадьбы, и что? Вот она, Карни, рядом. Сердится, смеется, строит планы на будущее. Изумляется, наивно верит всему, что ей рассказывают. Она – живая. Мы вместе. Все хорошо. От чего ее спасать? Откуда вызволять? Видит Бог, ничего в этой жизни я не желаю так страстно, как воскресить Энкарну де Кастельбро! Здесь и сейчас, в бренной земной оболочке, я готов пожертвовать спасением собственной бессмертной души ради спасения тела Карни. Но под шелухой меня накрывает дьявольское наваждение: Карни жива. Значит, все хорошо.

Чей-то голос (в нем можно узнать голос Луиса Пераля, а может быть, самого Диего спустя много лет): Ты стараешься?

Диего: Я стараюсь.

Голос: Ты честен в своих попытках?

Диего: Я честен. Но фальшь…

Голос: Какая фальшь?

Диего: Я все понимаю умом. Но ума недостаточно! Ощущение благополучия, чувство, что Карни со мной, что кошмар закончился… Я не могу! Мне не превратить желание в действие! Я не обитатель бездн, у которых действие и желание – суть одно! О, если бы нам грозила опасность! Уводить Карни от погони, защищать, спасаться бегством, искать убежища на планете, в малых телах… Господи, пошли нам врага! Врага, от которого будет одно спасение – бегство на планету! Смилуйся, Господи…

Голос: Умей коллантарии читать чужие мысли, ты бы обрел врагов немедленно. И в куда большем количестве, чем надеялся.

Свет гаснет.

– Как мы уже сообщали, вчера войска генерала Лефевра с четвертой попытки взяли штурмом монастырь Сан-Хозе и захватили мост через реку Эрраби, завершив таким образом блокаду Бравильянки…

Жирный черный дым. Он лениво ползет над развалинами монастыря. Изуродованная ядрами башня бессильно щерится старческим оскалом, лишившись половины зубцов. Из пролома в стене свисает мертвец в грубой монашеской рясе. Левая рука оторвана по локоть. Камера дает приближение, чтобы зрители могли полюбоваться кровавыми лохмотьями плоти и белыми осколками кости.

Пальцы уцелевшей руки – синие пальцы с черными ногтями – закоченели на рукояти сабли. Мертвец так вцепился в ржавый обломок, словно от этого зависит его приговор на Страшном суде.

…Равнодушные шестерни перемалывают в кровавую кашу руки юного дона Фернана. Проходит год – и новые, подаренные Ойкуменой пальцы наследника рода Кастельбро сжимаются на рукояти шпаги…

«Где ты сейчас, молодой маркиз де Кастельбро? Сколько лёту с Сеченя до Террафимы? Ты уже в Эскалоне? Сумел добраться до Бравильянки? Нет? Проклятье, я должен быть рядом с тобой! Должен, но не могу. Святой Выбор, сожри тебя сатана! Выбор из двух зол, собор в Эскалоне, на площади Превознесения – я бывал там. Приходил, стоял, молчал. Никогда ни о чем не просил. Знал: что ни выбери – горько пожалеешь. Ты сам нашел меня, Святой Выбор: здесь, с изнанки черных небес Ойкумены. Я выбрал позор и жизнь. Нет, не свою! Своей жизнью я бы пожертвовал с радостью. И что же? Я выбрал, и бьюсь в каменную невероятность воскрешения, как в крепостную стену…»