Бубновый валет - Фридрих Незнанский

— Все образуется! — заверил ее Семен Семенович с обычной жизнерадостностью. — Я ведь, Настя, чуть-чуть волшебник. Хочешь верь, хочешь, не верь. Талантом волшебника для продвижения по службе не пользовался, а вот сейчас воспользуюсь. — И, сделав несколько пассов руками, провозгласил: — Заклинаю тебя, Денис, позвони Насте!

Оба невольно прислушались к тишине коммунальной квартиры.

— Да, — самокритично высказался Семен Семенович, — так себе из меня волшебник. Давно не тренировался.

Настя через силу улыбнулась. Ей не хотелось обижать старого человека, который так заботился о ней.

— Давайте пить чай, Семен Семенович. У меня есть вишневый рулет.

— Вишневый рулет? Да это же нектар и амброзия!

В эту минуту из недр квартиры донесся звук. Оба прислушались. Звонил телефон. Не успел Семен Семенович изречь: «Вот видишь, с опозданием, но подействовало», как Настя слетела со стула и понеслась брать трубку. Разговаривала долго. Слов Семен Семенович не различал, но, судя по интонациям, то бурным, то ласковым, все шло, как надо.

«Дурачки молодые. Устраивай все для них», — ворчливо подумал Семен Семенович. Ведь это он звонил сегодня Денису, когда Настя была на работе.

Турецкому казалось, что пахнуть интенсивнее, чем в палате Альниса, могло разве что в морге. Он не предвидел третьей возможности: в палате стояла вонь более концентрированная, чем даже в морге, когда в ней находился Альнис.

Его неподвижная фигура, накрытая простыней, с приподнятым, видимо из-за лежания на судне, тазом внушала благоговейную брезгливость, как египетская мумия. Бледное, с редкими седыми волосками на верхней губе и подбородке лицо, лысая голова была глубоко погружена в подушку. Расплывчато-голубоватые глаза отслеживали что-то невидимое на потолке. Пользуясь описанием, которое оставил Марек Вишневский через дочь Марианны Штих, Турецкий никогда не распознал бы в этом полуфабрикате покойника лощеного сотрудника НКВД. Вряд ли сам Альнис узнал бы себя, если бы в годы процветания ему показали фотографию из будущего: немощный старик на койке каменец-подольской богадельни. За все, что мы натворили, рано или поздно наступает расплата. Но способ оплаты счета, предъявленного Альнису, представлялся особенно неаппетитным.

— Вальдемар Янович! — наклонясь, крикнул ему в самое ухо Турецкий. Вальдемар Янович даже не вздрогнул. То ли в самом деле был глух, то ли проявлял недюжинную выдержку. — Вальдемар Янович! Мы хотели бы побеседовать о том времени, когда вы работали в НКВД. Львов, сорок четвертый год, помните? Бруно Шерман…

Турецкий был уверен, что в мутных глазах мелькнула тень узнавания. И вместе с ней — хитроватость. Имя Шермана явно что-то значило для старика, даже спустя столько лет. Но он не хотел выдавать, что именно.

— Вальдемар Янович! Мы вас ничем не обидим. Вы скажете, мы уйдем. Вы можете нам помочь… помочь искусству…

Альнис не шевелился. Не шевелился, с точки зрения Турецкого, демонстративно: ведь даже совершенно неподвижный человек способен двинуть бровью, моргнуть, кашлянуть. А бывший следователь только пристальнее уставился в потолок.

— Альнис!

Альнис проедал глазами потолок, испытывая гнусноватое торжество. Не следовало говорить ему: «Вы можете нам помочь». Вальдемар Янович наслаждался единственной властью, оставшейся у того, кому не повинуется даже тело. В состоянии помочь, а вот не поможет! Из принципа не поможет…

А вдруг это все игра воображения? Турецкому сделалось стыдно: «Что это я тут на больного старика наговариваю?»

— Сань, — прошептал Слава, — чего с него взять? Пойдем отсюда. Глухой человек, ну что поделаешь?

Это был грамотный ход, вопреки тому что Слава поступил так не из хитроумия, а по доброте душевной. Едва они повернулись, чтобы уйти, как услышали:

— Ш-ш-ш…

Бледный рот без единого зуба открылся. Онемевший от долгого бездействия язык беспомощно мотался между деснами, но Альнис сумел проартикулировать:

— Ш-шерма-ан…

«Скучно ему тут лежать, — подумал Турецкий. — Мы пришли — хоть какое-то развлечение. Мы уйдем — снова никаких развлечений не будет. Вот и заговорил».

Грязнов и Турецкий снова склонились над койкой. Но, как ни досадно, за исключением «Шерман», «сорок четвертый» и «сидел», ничего от него не услышали.

— Шерман умер во львовской тюрьме?

Воздевание глаз к потолку.

— Умер от побоев?

То же самое.

— Его расстреляли?

Альнис делает какие-то движения глазными яблоками наискосок. Проследив направление взгляда, Турецкий натыкается на дверь.

— Шерман сбежал?

Никакого эффекта. Очевидно, желанием Вальдемара Яновича было помурыжить их подольше. Ему явно нравилось, когда вокруг него что-то происходило.

— Марианна, — прошелестел Альнис. И сразу же, без перерыва: — Сейчас устал. Приходите. Скажу. Завтра…

То, что Альнис так разговорился, внушало надежду. Способ, которым он по капле цедил нужные сведения, подрубал надежду на корню.

— Помяни мое слово, Саша, — вознегодовал Слава, едва они вышли за дверь, хотя Альнис превосходно мог их услышать, — ничего он нам не скажет. Давай бросим эту ерунду и займемся наконец картинами.

— Погоди, Слава… Нет, ты иди, иди, а я тебя догоню. — И Турецкий поспешил туда, где шла, повиливая крутыми бедрами, та самая медсестричка в халате на голое тело, неся прикрытый целлофаном лоток. Поспешил особой мужской суперменистой походкой, на вид неторопливой, но не позволяющей намеченной жертве уйти. Слава не раз наблюдал у Турецкого эту походку и все хотел спросить: он использует ее нарочно или непреднамеренно? Но каждый раз забывал или стеснялся…

Идти Грязнову без Турецкого все равно было некуда, и он дожидался его на первом этаже, в стандартном холле со стеклянными стенами, от скуки пересчитывая людей с особыми приметами. Похоже, в этом скорбном месте водились только обитатели с особыми приметами, за исключением, конечно, персонала. Когда счет перевалил за сотню, по лестнице к Грязнову снизошел Турецкий в сопровождении медсестры, которая заливалась мелодичным смехом. Послав на прощание воздушный поцелуй, медсестра отправилась назад на свой этаж.

— Быстро это ты, — не скрыл иронии Грязнов.

— Быстрота и натиск — девиз мушкетеров, — отбил претензии Турецкий. — Учись, Слава, как заставить неопытную девушку нарушить клятву Гиппократа и рассказать кое-что интересное об одном больном.

В рекордно короткий срок Турецкий выяснил, что Руслана (таким экзотичным, хотя и очень распространенным среди каменец-подольских девушек, именем звали медсестру) Альниса не любила. И причиной были не язвы и пролежни, покрывающие все его тело и осложняющие уход: это ее профессиональный долг. Нет, бывшего следователя НКВД Руслана боялась. На первый взгляд смешно: бояться неподвижного старика! Но что-то заставляло девушку подозревать, что он не так уж неподвижен, как прикидывается. Не раз, внезапно входя, она заставала его сдвинувшимся к краю кровати. А иногда, стоило ей отвернуться, готовя какую-нибудь процедуру или вытирая пыль с тумбочки, он начинал невнятно и страшно сыпать ругательствами, но едва она поворачивалась, немедленно прекращал, так что она начинала гадать, действительно ли он это говорил или полупьяные, полубезумные выкрики донеслись с улицы, на которую выходили окна палаты. Руслана уж молчит о других мелочах: например, о том, что, когда она подкладывает ему судно, Альнис способен безрезультатно лежать на нем часами, а едва судно вынимают, как он тут же пачкает простыни и с тихим торжеством заставляет ее за ним убирать.

Еще Руслана подсмотрела, что он иногда засовывает руку под подушку и часами лежит с блаженным видом. Там он прячет какую-то коробочку. Когда перестилают постель, ее замечают. Однажды санитарка хотела ее забрать, так Альнис громко завопил, замычал, и она немедленно вернула коробочку на место. В каменец-подольском доме престарелых персонал хороший, не воры какие-нибудь.

— Предполагаешь использовать данные? — спросил Слава.

— Завтра посмотрим.

— Кстати, а чем ты так рассмешил Руслану?

— Я ей всего лишь сказал: «Файна дивчина, я добрый мужчина».

— Ты думаешь, это по-украински?

— Вряд ли. Главное, что сработало.

Тиха была украинская ночь, когда Турецкий и Грязнов шли в гостиницу, чтобы найти место ночлега. Гостиница называлась, конечно же, «Старая крепость».

— Слушай, чего они так носятся с этой крепостью? — недоумевал Грязнов.

— Так больше похвастаться нечем. А об этой крепости был детский роман Беляева. Так и назывался.

— Это какого Беляева: который про Ихтиандра писал?

— Нет, другого. Не фантаста, а чекиста. Страшная чушь, но я в детстве читал с увлечением. Отчасти из-за него решил в милицию пойти…