Эоловы арфы - Владимир Бушин

- Ну, пересказывать здесь солдатские разговоры, вероятно, необязательно, - поморщился Эйхфельд.

Блинда эта реплика возмутила, он вскочил:

- Скажите, какая брезгливость у вчерашнего лейтенанта! Мы здесь не для упражнения в красноречии и галантности, а для выяснения истинного положения вещей, господин военный министр.

Эйхфельд побагровел, и, видимо, вспыхнул бы скандал, но в это время в дверях раздался какой-то шум, спор, они распахнулись, и, отстранив рукой охрану, в зал стремительно вошел никому незнакомый человек лет сорока с небольшим. Обведя глазами стол и, видимо, решив, что главный здесь Маркс, он направился к нему и, подойдя, громко сказал:

- Господин премьер-министр! Я чрезвычайный уполномоченный временного революционного правительства Пфальца...

- Извините, вы не по адресу, - остановил его Маркс и указал рукой на противоположный конец стола.

Все сдержанно улыбнулись, а Энгельс чуть не расхохотался и вполголоса сказал:

- А жаль! "Премьер-министр Маркс!" - звучит неплохо.

Уполномоченный был несколько разочарован: Маркс ему сразу чем-то понравился. Он подошел к Брентано:

- Прошу извинить. Николаус Шмитт. Дело крайне срочное, и потому я не мог ждать вашего официального приема, а явился сразу сюда.

- В чем дело? - Брентано был явно раздосадован - У нас тут, как видите, обед.

- Понимаю. Еще раз прошу прощения, но время не терпит. Я могу говорить все, что нужпо?

- Да, здесь только члены правительства и люди, пользующиеся нашим полным доверием. Постарайтесь коротко. Садитесь.

- Хорошо. Я буду краток. Мое правительство предлагает вам объединить Пфальц и Баден под властью единого правительства или, по крайней мере, установить общее военное командование.

- О! Энергичная мера! - воскликнул Брентано. - Но такие вопросы не решаются за обедом, господин Шмитт.

- Я, конечно, и не требую от вас немедленного ответа, - сказал тот. Но есть и такой вопрос, который надо решить тут же: у нас острая нехватка ружей, артиллерии, боеприпасов. Дайте нам их, и через несколько дней крепости Ландау и Гермерсгейм будут наши!

- Но у нас нет излишков ни того, ни другого, ни третьего. Правда, господин Эйхфельд? - Брентано жалел, что так опрометчиво позволил Шмитту здесь, в присутствии Маркса и Энгельса, излагать свои предложения и просьбы. А впрочем, может быть, это избавление от еще больших неприятностей, которыми мог закончиться обед?

- У нас нет излишков! - тупо поддакнул Эйхфельд.

- Не забывайте, господа, - сказал Энгельс, - что Пфальц - это в прямом смысле слова ваш левый фланг. Чем он крепче, тем надежнее ваше положение.

- Но мы не можем помогать другим за счет собственного ослабления. Брентано нервно откинулся на стуле. - Мы уже и так оказали некоторую денежную поддержку Пфальцу...

- Простите, господин премьер-министр, но она не покрыла и ничтожной доли наших потребностей, - мрачно проговорил Шмитт.

- Мы еще отменили и мостовую пошлину между вашим Людвигсхафеном и нашим Мангеймом - это новая материальная помощь вам.

При этих словах Маркс и Энгельс о чем-то пошептались, после чего Маркс с недоумением в голосе сказал:

- Господин Брентано, когда мы с Энгельсом из Мангейма перебрались на левый берег Рейна, то там, в Людвигсхафене, с нас действительно никто не взял пошлины, но, когда мы возвращались в Мангейм, на баденскую землю, таковая была с нас взыскана.

Над столом прошелестел недоуменный ропот. Брентано в замешательстве заерзал на стуле:

- Это какое-то недоразумение.

- Никакого недоразумения здесь нет! - почти выкрикнул Амандус Гёгг. Это делается систематически - мне доподлинно известно. Договор об отмене мостовой пошлины соблюдается односторонне. Получается, что выгоду из договора извлекаем только мы.

- Я прикажу разобраться в этом, - пробормотал Брентано, прекрасно знавший, что так оно на самом деле все и есть, и потому еще более раздосадованный таким неожиданным поворотом разговора. - Вы, господин Шмитт, изложили все просьбы вашего правительства?

- Все. Но я хочу добавить, что, по имеющимся у нас сведениям, прусские войска уже концентрируются в районе Саарбрюккена, в непосредственной близости от нашей границы. Видимо, свой первый удар они намерены нанести в направлении на Хомбург.

- Хорошо. Мы это все обдумаем и взвесим. Я приму вас в шесть часов вечера.

- Я буду ровно в шесть, - сказал Шмитт и решительной походкой направился к двери.

Некоторое время в зале царила почти полная тишина, только изредка раздавался звук передвигаемой посуды, бокалов или перекладываемых ножей, вилок.

- Как же вас понять, господа? - наконец заговорил Брентано. - С одной стороны, вы утверждаете, что мы непоправимо упустили время и тем весьма ухудшили свое положение, а с другой - вы все-таки призываете к походу на Франкфурт. Не окажется ли этот поход с самого начала обреченным на неудачу?

Энгельс не спеша сделал глоток вина и ответил:

- Да, господин премьер-министр, вы упустили время, и вы с каждым часом ухудшаете свое положение, вы сделали это даже только что на наших глазах, отказав в немедленной помощи Пфальцу. Если сведения о концентрации пруссаков на западе, в районе Саарбрюккена, верны, то, значит, вас уже берут в клещи: с востока и северо-востока ударил генерал Пёйкер.

- Так о походе ли думать нам в таких условиях? - навалился грудью на стол Эйхфельд.

- О походе! - Энгельс поднялся. - Лишь овладение Франкфуртом, только расширение восстания, придание ему общенемецкого характера может еще его спасти. Иначе вас легко и просто задавят как маленький провинциальный бунт. Да, ваши шансы сильно понизились, но они еще есть. Сейчас ваш успех во многом зависит от международных событий, главным образом во Франции и в Венгрии: если в Париже начнется новая революционная волна, если Гёргей двинет на Вену революционные венгерские войска, то это окажет вам огромную помощь. А ни то, ни другое событие не представляются нам фантастическими.

- Вы хотите ввергнуть нас в пучину новых кровавых событий огромного масштаба, - вдруг словно проснулся Струве. - А ведь мы ценим свою революцию прежде всего именно за то, что пока все обошлось так тихо и мирно. Вы забываете, что мы маленькая страна. Мы хотели бы жить так, как вот уже двадцать лет живут в соседней с нами Швейцарии...

- О, понимаем! - усмехнулся выведенный из себя Энгельс. - Ваш идеал небольшая буржуазно-крестьянская республика. Маленькое поле деятельности для маленьких непритязательных людей. Государство в виде несколько расширенной общины, кантона. Маленькая промышленность, маленькая торговля, маленькое богатство и маленькая бедность. Я бывал в Швейцарии и все это видел воочию. Ни внешней политики, ни активного участия в истории. Только внутренняя политика, сведенная к мелким распрям в семейном кругу. Тихая, уютная жизнь, полная благочестия и респектабельности. Этакая безмятежная Аркадия. Главная забота ее жителей - не оставить следа в истории. Вы мечтаете об этом!

В поднявшемся шуме и гвалте трудно было что-либо разобрать. Министры вскакивали с мест, что-то кричали, протестовали, доказывали.

- Да, они хотят именно этого! - крикнул Зигель. - Но они забывают, что времена таких Аркадий прошли. И не понимают, что генералу Пёйкеру плевать на их мечты. Ему безразлично, что предавать мечу и огню - Аркадию или Вавилон. Слепцы!

Маркс тронул за рукав Энгельса:

- По-моему, нам уже нечего тут делать. Эти обыватели боятся, что события могут поглотить их любезную Аркадию, и потому не ударят палец о палец, чтобы придать им больший размах.

- Ну ты хоть поешь. Смотри, какая прекрасная ветчина, - ответил вполголоса Энгельс. - Во всех случаях, одерживаешь ли ты победу, терпишь ли поражение, надо быть сытым. Мы бы не были материалистами, если бы думали иначе. - Глаза Энгельса озорно смеялись.

- Нет, не хочу, - сказал Маркс, отодвигая тарелку с ветчиной. - Да уже и время. Пошли, Фридрих, пора. Сказать им что-нибудь напоследок?

- Скажи Брентано, что он по духу родной брат эльберфельдского Хёхстера и что, таких типов мы уже давно изучили.

Маркс встал и поднял руку. Гвалт довольно быстро смолк.

- Господа, наш обед затянулся. Нас ждут другие дела. Позвольте на прощание сказать, что вам все равно не удастся переждать бурю в тихой заводи. Ближайшие дни вынудят вас принять важные решения. И если эти решения будут смелыми, достойными нашего революционного времени, то считайте нас своими друзьями и братьями; если же ваши решения окажутся продиктованными страхом и желанием избежать исторической ответственности, то ни на какое наше сочувствие вам рассчитывать не следует. Прощайте, господа. Нам пора.

Маркс и Энгельс поднялись из-за стола, кивнули всему собранию и вышли. По коридору шли молча. А когда спускались по лестнице в вестибюль, Энгельс устало проговорил:

- Министры, полковники, послы... И все это только для услады собственного честолюбия... Неужели то же самое ждет нас и на левом берегу Рейна?