Эоловы арфы - Владимир Бушин

- ...известного журналиста, неутомимого Йозефа Фиклера...

Маркс поискал глазами Фиклера, но едва нашел, как оратор уже назвал новое имя.

- ...бесстрашного Карла Блинда, тоже журналиста...

Энгельс шепнул Марксу:

- У них что - все правительство из журналистов? Это правительство или редколлегия?

- Есть и адвокаты, - не шевеля губами, ответил Маркс.

Блинду было всего двадцать три года. Высокий, худой, словно состоящий из одних острых углов, он держался как-то особняком, независимо. Брентано недолюбливал его и опасался, мечтая поскорее как-нибудь отделаться от его присутствия в правительстве. Собственно, именно об этом он и сказал сейчас:

- На днях господин Блинд отправляется нашим послом во Францию. Мы и сожалеем об этом, так как лишаемся надежной опоры здесь, в Карлсруэ, но одновременно и радуемся, ибо никто лучше Блинда не сможет представлять нас в Париже.

Маркс и Энгельс переглянулись, и губы их чуть заметно дрогнули в усмешке: они поняли, почему у Руге в самый последний момент были отняты верительные грамоты.

- Время революции, господа, - продолжал хорошо поставленным голосом Брентано, - это время взлетов не только классов и народов, но и отдельных личностей. Здесь присутствуют люди, которым именно революция помогла раскрыть во всей полноте их выдающиеся способности. Тут речь идет главным образом о наших военных деятелях: о военном министре Карле Эйхфельде, его заместителе Майерхофере, о главнокомандующем нашими войсками Франце Зигеле.

В самом деле, еще вчера Зигель был младшим лейтенантом, а Эйхфельд старшим. Сегодня первый стал полковником, второй - министром. Каковы их действительные способности, этого никто не знал, но они были чем-то угодны Брентано, и он ввел их в правительство.

- В такой же мере мои слова о расцвете способностей в дни революции относятся к Флориану Мёрдесу, нашему министру внутренних дел, неусыпному стражу народных завоеваний. - Брентано пристально взглянул на гостей, стараясь понять, какое впечатление произвел на них весь этот парад, но те были непроницаемы. - Прошу вас, господа, поднять вместе со мной бокалы за здоровье наших мужественных друзей из Кёльна!

Обед начался, словно корабль отчалил от пристани. Тостов было много: за родину, за революцию, за народ, за свободу... Маркс так внимательно все слушал и так пристально разглядывал собравшихся, что не успевал как следует поесть: едва он проглотил две-три ложки супа, как уже подали второе, нежную пулярку; только вошел во вкус курятины, как приспело сладкое... Энгельс видел это и все время напоминал ему: "Да ты ешь! Гляди, как стараются министры". Сам он успевал и слушать, и смотреть, и управляться с блюдами не хуже министров. Ведь последние три дня в бесконечных переездах есть приходилось кое-как, наспех...

Когда глава правительства предоставил слово Марксу, тот предложил, чтобы сперва выступил его друг, а он потом. Предложение, разумеется, приняли, и Энгельс, встав, начал так:

- Господа! Ваше восстание вспыхнуло при самых благоприятных условиях. Почти весь народ был единодушен в ненависти к герцогу Леопольду и его правительству, вероломному и жестокому. Армия оказалась не только на вашей стороне, но и возглавила события, именно она превратила "движение" в восстание. Приступая к исполнению своих обязанностей, вы имели готовую преданную вам армию, арсеналы, полные оружия, и богатую государственную казну. О чем еще можно мечтать?

- А внешняя обстановка! - вставил Маркс.

- Да, и внешняя обстановка складывалась завидно. За Рейном, в Пфальце, уже развернулось восстание против баварцев, которое прикрывало и прикрывает ваш левый фланг. Дальше на северо-запад, в Рейнской Пруссии, в городах Эльберфельде, Дюссельдорфе, Золингене и других, тоже происходило восстание, и хотя оно уже было под угрозой, но еще не подавлено. К северу и северо-востоку от вас - в Вюртемберге, Франконии, в княжествах Гессен и Нассау - всеобщее возбуждение, даже в армии - там достаточно было только искры, чтобы пожар восстания охватил всю Южную и Среднюю Германию, а это дало бы в распоряжение повстанцев не менее пятидесяти - шестидесяти тысяч регулярных войск.

- Не преувеличиваете ли вы? - настороженно бросил военный министр Эйхфельд.

- Я могу потом представить вам свои выкладки, но сейчас это заняло бы слишком много времени. Поверьте пока на слово. Тем более что дело не только в этом.

- Положим, так, господин Энгельс. - Брентано слегка звякнул по тарелке десертной ложечкой, как бы объявляя о своем вступлении в разговор. - Что же из всего этого следует? Нам надлежало провозгласить коммунистическую республику?

Задетый за живое, ответить на вопрос вдруг решил Маркс:

- Нет, вам, по нашему разумению, надлежало прежде всего и немедленно позаботиться об укреплении базы восстания и о его расширении. Для этого следовало отменить все феодальные повинности, выпустить собственные деньги, централизовать все силы - такие меры придали бы восстанию гораздо более энергичный характер.

- Именно так, - подтвердил Энгельс. - А затем или даже одновременно вы должны были, как нам думается, собрать восемь - десять тысяч регулярных войск и с их помощью расширить восстание, бросив их туда, где революционная ситуация уже назрела.

- Ну, об этом мы слышим с первого дня восстания от нашего главнокомандующего. - Брентано кивнул головой в сторону Зигеля.

- Да, я разработал план перехода в наступление, - почти вызывающе сказал Зигель. - И очень жаль, что до сих пор никто меня здесь не поддержал. И вот только господин Энгельс... Я рад...

Энгельс заинтересовался:

- Вы не могли бы кратко сообщить, в чем состоит ваш план?

- Он очень прост и энергичен. - Зигель отодвинул от себя тарелку, словно расчищая место для стратегической карты. - Я предлагал двинуть войска на восток, в Гогенцоллерн, и провозгласить там республику. Затем ударить на север, на Штуттгарт, поднять восстание в Вюртемберге. После этого двинуться на Нюрнберг и разбить большой лагерь в сердце охваченной восстанием Франконии. Таким образом, вся Южная Германия оказалась бы в наших руках...

Министры выжидательно смотрели на Энгельса. Он кивнул Зигелю в знак того, что понял его, и негромко, но внятно сказал:

- Ваш план, господин главнокомандующий, хорош, на мой взгляд, тем, что он смел и содержит дельную мысль о необходимости при всех условиях вести наступательные действия. Во всем же остальном, извините, - Энгельс слегка подался в сторону Зигеля, - он представляется мне несостоятельным и даже - ведь мы встретились для того, чтобы назвать вещи своими именами, авантюристическим.

- Именно это я и говорил! - как бы с вынужденным и горьким торжеством воскликнул Брентано.

- Во-первых, для такого далекого похода и для таких грандиозных акций у вас недостаточно сил. А ведь вашему войску пришлось бы бороться против баварской армии, самой сильной из южногерманских армий и решительно враждебной восстанию. Во-вторых, что крайне важно, вы совершенно пренебрегаете нынешним моральным значением Франкфурта с его общенемецким Национальным собранием. Только овладение Франкфуртом, мы считаем, могло бы придать восстанию всегерманский характер. В-третьих, вы недооцениваете стратегическое значение Майна, который в случае взятия Франкфурта был бы для ваших войск прекрасной линией обороны против прусских и баварских сил.

- Значит, - немного приподнялся от волнения на стуле Эйхфельд, - вы все-таки тоже за поход, но только не на Нюрнберг, а на Франкфурт?

- Да, вы поняли меня совершенно верно. Мы, конечно, за такой поход. Те десять тысяч войск, которые при помощи железной дороги вы легко могли бы собрать за два дня, надо было под лозунгом защиты Национального собрания бросить на Франкфурт, надо было это дряблое Собрание поставить под свое влияние, под влияние восставшего народа. Но, подчеркиваю, это следовало сделать немедленно...

- Совершенно верно! - подал голос Блинд.

- В этом нет никаких сомнений! - поддержал его Амандус Гёгг, тридцатилетний журналист.

- Хорошо, - срывающимся голосом сказал Эйхфельд. - Но вы все время говорите о том, что следовало бы сделать с самого начала. А что, по-вашему, надо делать сейчас?

- Вы, господа, к сожалению, упустили время, - вмешался Маркс. Обстановка сильно изменилась. По дороге сюда мы видели всюду на баденской земле следы беспечности и среди войск, и среди населения. А проезжая через Гессен, узнали, что генерал фон Пёйкер стягивает прусский армейский корпус. Конечно же, эта сила в ближайшее время будет брошена против Бадена и Пфальца.

- Что касается ваших войск, - Энгельс кивнул в сторону военного министра Эйхфельда, - то у нас сложилось такое впечатление, что кто-то сознательно стремится их деморализовать: эшелоны бесцельно перебрасываются по железной дороге друг другу навстречу; части направляются сегодня в одном направлении, завтра - в противоположном, и никто не знает, для чего это делается. Солдаты недовольны, они говорят: мы совершили восстание, теперь очередь за штатскими, которые должны взять на себя руководство, а они бездействуют и тем губят дело...