Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Раз я страшный, решил он, пусть я буду самым страшным. И называть себя стану — Кир. Как ассирийского царя.

Он стал брить голову и носить очки с круглыми стеклами.

Это, кстати, ему помогло, и через полтора года после начала учебы Кирилл Кораблик потерял-таки невинность. Женщины презирают некрасивых, внешне неинтересных самцов, но к явно уродливым испытывают определенную тягу, смесь жалости и любопытства; последнее качество, как известно, есть основной мотор их естества.

Настало время, и ему прислали повестку из военкомата, и отправили служить срочную службу в ледяные степи северного Казахстана.

Дедовщина во внутренних войсках процветала, и на второй день службы Киру досталось. Двое дембелей-дагестанцев настучали ему <в душу» и надавали оплеух. Не избили — унизили.

Следующей же ночью салабон Кораблик попробовал стащить у задремавшего дневального штык-нож. Но оружие не понравилось. Тяжелое, громоздкое, тупое — оно годилось только для открывания банок с тушенкой. Еще через сутки салабон дождался наряда на кухню, там украл гораздо более удобное перо, заточил его о кусок бордюрного камня и без особых раздумий порезал обоих обидчиков, причем одному отворил лучевую артерию — джигита едва успели спасти; дело замяли, Кирюху от греха перевели из карагандинского гарнизона в запредельную глушь — там ему повезло: почти весь срок он провел в качестве командирского водителя.

Закончив учебу — как раз стартовало последнее десятилетие века, — он почти год бездельничал, затем собрался устраиваться работать на «Скорую помощь». Там нормально, считал он. Смена — двенадцать часов. Отбарабанил две смены подряд — двое суток отдыхаешь. Но мать отсоветовала. Повезло нам с тобой, сказала она однажды. В кои-то веки повезло. Твоя тетка в Москву перебралась. Ее муж стал большим человеком. У него тут бизнес. Ему нужны свои люди. Езжай к нему — авось на что-нибудь сгодишься…

Своего родственника, бывшую уральскую хоккейную знаменитость, Кирилл зауважал с первых секунд знакомства. В лице и жестах Ивана Никитина сквозило то, что в старые времена называлось «сердечностью», а в новые — «профессиональным обаянием». Широко улыбаясь, красивый кряжистый Никитин крепко пожал Кирюхе руку (едва не сломал) и произнес:

— Вот ты, значит, какой. Что умеешь делать?

Кирилл подумал и ответил:

— Я умею быть рядом.

Фраза понравилась, и новый сотрудник Межрегионального фонда ветеранов спорта несколько месяцев выполнял разного рода поручения, очень необременительные, типа «съезди с ребятами, послушай, о чем будет разговор, потом мне расскажешь».

Ребята в Фонде подобрались душевные, сплошь ветераны спорта не ниже метра девяносто. На их фоне маленький кривоногий Кирюха смотрелся бы карикатурой — но почему-то не смотрелся карикатурой; скорее наоборот. Московские собеседники уральских парней часто задерживали взгляд на бритоголовом сморчке.

Разговоры касались в основном денег. Кто, кому, сколько должен и как намерен отдавать. Еще говорили о нефти и газе, алмазах, золоте и платине. О древесине и мехах. О байкальской целлюлозе и японских автомобилях. Кирилл мало что понимал, зато умел запоминать и улавливать.

Его быстро передвинули в личные водители шефа. Никто не удивился. Кирилл Кораблик был родственник Это уральские люди хорошо понимали. Родственник никогда не продаст.

В месяц он зарабатывал столько, сколько его приятель Гагик Джафаров, врач «Скорой помощи», имел в год.

Стал понемногу создавать свою собственную жизнь. Снял двухкомнатную квартиру в Солнцево. Приобрел видеомагнитофон и диван. Завел себе девушку.

Девушка уважала «Амаретто» и колено-локтевую позицию: Кирюха — тоже; он включал видео, удобным образом устраивал тело подруги, дистанционный пульт помещал на ее узкую, в мелких родинках спину — и смотрел кино. Придуманный им способ одновременного удовлетворения как физических, так и духовно-эстетических потребностей казался ему идеальным. Как известно, предела совершенству нет: впоследствии он стал доверять пульт подруге, сам же отдавал команды голосом. Здесь неинтересно, перемотай вперед. Останови. А здесь отмотай назад, посмотрим еще раз. Видала, как он врезал? Снес башку одним ударом!

Подруга оказалась смирная и исполнительная. Никогда не забывала после очередного эротически-кинематографического заплыва вымыть посуду и перемотать кассету на начало. За сеанс она брала пятьдесят долларов — вполне божеская такса по тем временам. Девчонки с улицы давно уже запрашивали сто.

Хорошо, черт побери, иметь на переднем плане, в пределах досягаемости, горячие, бархатные, ритмично колышущиеся полусферы женской плоти, а на среднем плане — телеэкран, где супергерой изобретательно мордует оппонента, и чтобы в то же время на заднем плане, в окне, полыхал рубиново-фиолетовый московский закат! Вот где настоящая жизнь, полноценная и полнокровная!

Впрочем, так пожить удавалось далеко не каждый день. Кир уставал. Никитин не щадил ни себя, ни своих людей. Его день начинался в десять, заканчивался за полночь. Едва не еженедельно шеф летал домой — за консультациями. Постепенно Кирюха догадался, что президент Фонда — вовсе не главный человек. Не свадебный генерал, конечно, — но и не единоличный лидер. И вообще не лидер. Шефа продвигала в Москву целая группировка бизнесменов и бандитов. Те и другие ухитрились цивилизованно объединить усилия и капиталы с целью наступления на столицу. А шеф — седовласый мачо с хорошо подвешенным языком и безупречной биографией — выступал в качестве короля, сделанного свитой.

Многочасовые бдения в аэропортах стали для Кирилла обычным делом. Но он привык. Его все устраивало. Управлять большой, быстрой и престижной машиной, оснащенной кондиционером и прочими козырными прибамбасами, быть рядом с солидными богатыми людьми, играть роль равнодушного свидетеля откровенных разговоров, иметь деньги на травку и выпивку — совсем неплохо для двадцатитрехлетнего паренька, совсем недавно собиравшегося посвятить жизнь клизмам и измерению артериального давления.

Однажды все изменилось.

В тот поздний июльский вечер утомленный перелетом шеф распорядился двигать в офис. Его лицо выразило недоуменное неудовольствие или недовольное недоумение, поскольку парадный лимузин буквально накануне пришлось поставить в сервис на профилактику, и на выходе Кирюха подал начальнику резервную машину — ординарное авто производства заводов имени товарища Тольятти. Экипаж, правда, бежал вполне резво. Кир вырулил на трассу, разогнался, проскочил на «зеленый» четыре светофора; на пятом, уже почти в Химках, в пяти верстах от въезда в Москву, с боковой дороги выскочил, против всех мыслимых правил, стремительный темно-синий аппарат, слаженный в цехах шведского акционерного авиастроительного предприятия. На сухом асфальте восемь колес пронзительно завизжали, сверкнули две пары фар, два клаксона прогудели возмущенные трели.

Столкновения не случилось — случился конфликт.

Из шведского агрегата упруго выскочили трое: широкоплечий, в черной коже, и второй, блондин, в такой же коже; третий, для разнообразия, был одет в синюю джинсу.

— Ты чего, бес поганый!? — заорал блондин, нагло врезая кулаком в стекло со стороны Кирюхи. — Глаза пропил? Не видишь, куда едешь?

Кирилл знал, что он прав. Он шел на зеленый сигнал — эти, в коже и джинсе, летели на красный. Рассчитывали, очевидно, на трусливо-мещанский водительский этикет новых времен: катишь на помойке — уступи дорогу.

Дернув дверь, он вышел.

Вокруг разгоралось пахнущее сырой травой подмосковное летнее утро. Небо на востоке окрашивалось розовым. То был момент исчезновения последних, самых ярких, звезд и появления первых, самых нежных и юных, солнечных лучей. Не вполне удачный момент для шоферской разборки, но что поделаешь.

Никитин что-то выкрикнул, успокаивающе-предостерегающее, с заднего сиденья, но что именно — Кирюха не расслышал. Его сознание помутнело, и привиделось далекое теперь детство, и второй класс «б», и надоевший сосед по парте, непроходимо вредный, никогда не дававший списать даже самого пустякового домашнего задания, не говоря уже о контрольных работах, и даже иной раз отгораживающийся от Кирюши Кораблика вертикально поставленной бледно-розовой ладошкой; тоже блондин, как один из этих, агрессивных; в ту ладошку Кирюша однажды и вонзил острие английской булавки.

Теперь вредные мальчишки увеличились числом, их стало аж трое, они угрожающе придвигались, их лица сложились в агрессивно-пренебрежительные гримасы. Дураки, они не знали, что у Кирюши Кораблика папка сидит за убийство, а папкин острый ножичек хранится у сына в кармане штанов…

Первому — широкоплечему — он сразу проткнул щеку. Атака внешне страшная, дикая, но на деле — практически безопасная для здоровья пострадавшего. Ведь щека есть всего лишь тонкий кусок подвижного мяса. Дыра быстро зарастет, останется шрам — подумаешь, проблема… Правда, лезвие вошло не так, как он метил, чуть ниже, острие угодило в челюсть, и один из коренных зубов, судя по ощущениям, вылетел внутрь рта врага. Тот как раз вдохнул, от неожиданности, и выбитый зуб проскочил в дыхательное горло. Широкоплечий закрыл руками окровавленную физиономию и закашлялся. А Кирюха обратным движением руки уже рассек, чуть присев, переднюю поверхность бедра второго — блондина. Как большинство блондинов, этот оказался слабоват характером — испугался, нецензурно завизжал и упал на одно колено.