Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой, каменные, каменные! Ладно, подождем еще, может, сыны принесут нам что. Подождем, кума!..
Рондюк смотрел мокрыми глазами на город, а Оленка вытирала кончиком платка слезы — вспомнила про сыновей.
— Вернут ли их нам? Может, пули уже поразрывали тело или увезли их, окровавленных, по госпиталям и стонут они там от боли? А сколько их, покалеченных, везут по дорогам? Как посмотрю на них, сразу вижу своего…
Оленка посмотрела на худое лицо Рондюка и заговорила тише:
— А вам, Карпо, надо уходить с этого места. Потому как тут близко дорога. Ваша Маланя видит, как их везут, и ей от этого еще хуже.
— Правду говорите, кумо, надо уйти подальше с дороги. Может, если не будет видеть калек, меньше горя останется в сердце.
Пока они так говорили, ветер стих, тучи ушли за гряду каменных домов и на небе высыпали звезды, как серебряные искры. А Дунай все шумел, и такой шел от него гул, что казалось, будто земля шумит под ногами. А с той стороны, где в долине чернел табор беженцев, похожий на разбросанные кучки земли и мусора, с той стороны донеслась песня:
Как над тихим Дунаем там вдова рыдала,
Там вдова рыдала, деточек искала…
Ее выводил тихий, будто увядший голос, и чем тише он становился, тем громче звучал он для Рондюка.
Песня перелетала Дунай и, ударяясь о черные башни Вены, разбивалась. Дети проснулись и, услышав, что мама поет, радостно закричали:
— Тату, тату! Мама наша уже не молчит, уже поет!..
ПАН ИЗ ВЕНЫ
Венским он стал с того времени, как Главная боевая управа, призвавшая «сынов» освобождать Украину, переехала из Львова в Вену. Разумеется, она переехала лишь потому, что наступало русское войско, а всякое военное командование должно быть вне опасности. Однако в чем дело? Ничего странного здесь нет: он сидел во Львове за кружкой пива, но не допил ее, а сорвался с места и бросился наутек, потому что сзади кто-то крикнул: «Як естем живый, москаль юж под Жулквой». И то, что страх очень глубоко пролез в его тело, тоже неудивительно. Страх — это здоровый инстинкт сохранения жизни. И он побежал и добежал до самой Вены.
Однако в чем же дело?
Вена — прекрасный город, славится европейской культурой, шумливым пивом, страстными песнями цыганок.
В чем же дело?
Из окон его квартиры видны пышные кудри городского сада, а за ним вдали, и опять же не где-нибудь, а в Вене, туманится, как в сказочном сне, Гофбург.
Там живет пресветлый император Франц-Иосиф, и, может быть, сейчас он смотрит на карту, летит воображением туда, где война…
— Ах, войны, войны! Какой это оздоровляющий экстракт для нации и для человеческой души. Движение войска — как это празднично, колоритно, как украшает монотонность будней… Войны!
И пан из Вены дрожал от вдохновения, представляя себе блеск меча.
Но за всю свою жизнь, которая пошла уже на сорок первый круг, он еще ни разу не держал в руках этот меч. Однако в чем дело? Разве нельзя с помощью пера создать видимость реальности? Для интеллигентных душ, проше пана, этого вполне достаточно. Перо — меч, чернила — кровь. А интеллигенция — мозг нации.
Прекрасно!
Если высунуть голову из окна кабинета, взор ласкает темная синь дунайского канала. Конечно, Днестр ближе сердцу — там он удочкой таскал рыбу, там впервые поцеловал Стефку в правую пухленькую щечку и там же в буйные гимназические годы, основательно напившись, бегал по берегу без штанов, а хлопы шли, крестились и говорили: «Нехай пан-бог милуе!»
Конечно, Днестр сердцу ближе, однако Дунайский канал — творение человеческого мозга. Культура!
Но о гимназических годах пан из Вены не любит теперь вспоминать. Это были времена, когда помыслы его целиком принадлежали Качковскому и России, когда он писал «белый» вместо «білий» и «что» вместо «що», а об украинцах говорил: «А чтоб их черт побрал!»
В мыслях он тогда не раз поднимал меч, чтобы вырезать их всех.
Но что с человеком не случается… Вода течет, и жизнь течет, а человек, как говорится, — это всего лишь маленькая веточка, один лист на ней зеленеет, а другой отпадает.
Теперь пан из Вены в своих философских трактатах доказывал, что от Вислы и до самой Кубани и от верховьев Днестра до самого Черного моря весь украинский народ являет собой единый антропологический тип. Теперь он говорил, что Россию со всеми москвофилами уже холера скрутила, и даже предлагал всех арестованных москвофилов перевешать.
Он был маленький, верткий, с белым ежиком волос, левый глаз всегда прижмуривал, будто кокетничал с кем-то. И, надо признать, кокетство у него иногда получалось. Он становился на цыпочки и подмигивал одним глазом австрийскому генштабу, чтобы доказать свою лояльность и верность Австрии, а другим глазом смотрел вдохновенно в сторону Ужока, где стрельцы вступили в первые бои.
Ах, как он переживал! Как он хотел, чтобы их оружие покрылось славой, хотя бы это стоило для них жизни.
Но, скажите, проше пана, что такое жизнь? Пузырь. Дунь — и он лопнет. Однако если он лопается за великую идею, если он так лопается, что кровь брызжет, в этом есть великий смысл.
И пан из Вены окидывал внутренним взором свою жизнь. Ему казалось, что его личность так велика, что переросла все времена истории. И так как он был очень мал ростом, то подымался на цыпочки, чтобы стать повыше — хотя бы вровень с великой миссией, которую возложила на него история.
А жена ему говорила:
— Юлианчик, Юлианчик, не могу и минутки прожить спокойно — так тревожусь за тебя. — Брала голову в руки, целовала в кончик носа и продолжала горячо: — А ты ведь так нужен, так нужен!
И пан из Вены действительно чувствовал свою исключительную роль в создании «украинской державы». Но сначала он хотел, чтобы Австрия наконец сказала:
«Да, украинский народ — великий народ и умеет славно сражаться и верно служить!»
Еще несколько дней назад, спустив ноги с постели, Юлианчик сидел в белоснежных кальсонах и говорил: «Стефа, где мои тапки?» А сегодня он уже крикнул: «Текля, дай тапки!» В его голосе слышалось раздражение, он капризничал, как малое дитя. И ведь правда, он любил чувствовать себя младенцем, лежа под боком своей пышнотелой супруги Стефы.
Текля достала из-под кровати его шлепанцы, положила их перед паном и остановилась в тревоге, не зная, что делать дальше. Пани, еще лежавшая в постели, приказала:
— Быстро,
