История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5 - Джованни Казанова

Мы провели весь день вместе, влюбленные и несчастные, потому что воздержание нас угнетало. Эстер проявила щедрость лишь настолько, что разрешила мне украсть несколько ласк, когда я завтракал с ней. Она была щедра только на поцелуи, которые, вместо того, чтобы меня успокаивать, лишь бросали в огонь. Она говорила, как и все порядочные девицы в подобных случаях, что уверена, что я на ней не женюсь, если она позволит мне делать с ней все, что я хочу. Она не думала, что я женат, потому что я слишком уверенно внушал ей, что холост, но не сомневалась, что у меня есть в Париже некая сильная привязанность. Я признавал это, но заверял, что собираюсь полностью освободиться, чтобы связать себя с нею самыми священными узами до самой смерти. Увы! Я заблуждался, потому что она была неотделима от своего отца, которому было еще сорок лет, и я не мог себе представить возможности моего постоянного существования в такой стране как эта.

Десять-двенадцать дней спустя после предъявления ультиматума я получил письмо от г-на де Булонь, в котором он писал, что посол получил все запрашиваемые мной инструкции, чтобы я мог завершить дело, и посол подтвердил это. Он известил меня, что предпринятые мной шаги одобрены, потому что невозможно выручить за королевские бумаги более 18 200 000 фр. в текущей валюте.

Настал мучительный момент прощания, мы не могли сдержать слезы. Эстер возвратила мне сумму, соответствующую 2 тыс. фунтов стерлингов, которые я передал ей в день, когда нашелся портфель, и ее отец, следуя своему решению, дал мне 100 тыс. флоринов в обменных векселях на Туртона и Баура и в Париже на Монмартеля, и квитанцию на 200 тыс. флоринов, которая давала мне право получить их у него по погашении всей суммы. В момент моего отъезда Эстер подарила мне пятьдесят рубашек из самого тонкого полотна и пятьдесят платков из Мазулипатана[31]. Не любовь к Манон Баллетти, а глупая суета, желание фигурять по Парижу заставила меня покинуть Голландию. Пятнадцать месяцев, проведенных в Пьомби, оказалось недостаточно, чтобы излечить болезни моего ума. Судьба — это понятие, лишенное смысла; это мы ее творим, вопреки аксиоме стоиков: volentem ducit, nolontem trahit[32]. Я слишком многое себе прощаю, когда применяю ее к себе.

Поклявшись Эстер, что я увижусь с ней до конца года, я отправился в путь вместе с комиссаром Компании, которая купила бумаги Франции, и прибыл в Гаагу к Боазу, который встретил меня с удивлением, смешанным с восхищением. Он сказал, что я сотворил чудо и что я должен поторопиться ехать в Париж, пока все это не обратилось в шутку, в поток комплиментов. Он сказал мне, что был уверен, что я не смогу проделать то, что сделал, не убедив со всей очевидностью Компанию, что вот-вот будет заключен мир. Я ответил, что я их не убеждал, но всем ясно, что дело идет к миру. Он сказал, что если я могу дать ему положительное и письменное заверение, написанное послом, что дело идет к миру, он подарит мне пятьдесят тысяч флоринов в бриллиантах. Я ответил, что заверение, данное послом, не может быть выше моего, но, несмотря на это, я полагаю его только моральным.

На другой день я покончил все с послом, и комиссар вернулся в Амстердам. Я пошел ужинать к Терезе, которая представила мне своих детей, очень просто одетых. Я сказал ей ехать завтра ожидать меня в Роттердаме, чтобы передать мне своего сына, которого, чтобы избежать вопросов, я не хотел брать с собой в Гаагу.

Я купил у сына Боаза бриллиантовые подвески и много других украшений на сумму 40 тыс. флоринов. Я должен был пообещать вернуться к нему, когда вернусь в Гаагу, но не сдержал своего слова. Тереза в Роттердаме недвусмысленно дала мне понять, что она точно знает, что я заработал в Амстердаме почти миллион, и что судьба ее решится положительно, если она сможет покинуть Голландию и переселиться в Лондон. Она подучила Софи сказать мне, что удача пришла ко мне вследствие молитв, которые она направляла Богу. Все ее речи вызывали у меня смех. Я дал ей сотню дукатов и сказал, что выплачу ей еще сотню, когда она напишет мне из Лондона. Я видел, что эта сумма показалась ей незначительной, но это не заставило меня дать ей больше. Она дождалась момента, когда я садился в карету, чтобы попросить еще сто дукатов, и я сказал ей на ухо, что заплачу ей немедленно тысячу, если она отдаст мне Софи. Немного подумав, она сказала мне, что нет. Я уехал, подарив моей дочери часы. Я прибыл в Париж 10 февраля и снял прекрасное помещение на улице Графини д'Артуа, рядом с улицей Монторгей.

Глава VIII

Лестный прием у моего покровителя. Умопомрачение м-м д'Юрфе. М-м Кс. К.В. и ее семья. М-м де Рюмен.

Во время этого короткого путешествия я убедился, что мой новый приемный сын не обладает столь же прекрасной душой, как его внешность. Главным его качеством, которое внушила ему его мать своим воспитанием, была сдержанность, но необученный ребенок зашел в этом качестве слишком далеко, он соединил его с притворством, с недоверчивостью и с деланной откровенностью. Он не только не говорил того, что знает, но и притворялся, что знает нечто, чего не знал; для создания лучшего впечатления он решил, что должен казаться непроницаемым, а для этого он возымел привычку заставить молчать свое сердце и никогда не говорить ничего такого, что заранее не сформулировал у себя в уме. Он ошибочно полагал в этом благоразумие. Недоступный для чувства дружбы, он оказывался и неспособен заводить друзей.

Предвидя, что м-м д'Юрфе увидит в этом мальчике осуществление своей химерической гипотезы, и чем больше я буду делать тайну из факта его рождения, тем больше ее Гений будет внушать ей разные экстравагантности, я приказал ему ничего не скрывать из того, что его касается, если одна дама, которой я его представлю, проявит к этому любопытство, оказавшись с ним наедине. Он обещал мне слушаться. Он не ожидал, что я прикажу ему быть искренним.

Мой первый визит был к моему покровителю, которого я застал в большой компании; я увидел там посла Венеции, который сделал вид, что со мной незнаком.

— С какого времени в Париже? — поинтересовался министр, пожав мне руку.

— С этого самого. Я только что сошел с почтовой кареты.

— Отправляйтесь в Версаль, вы найдете там герцога де Шуазейль и генерального контролера. Вы сотворили чудеса, отправляйтесь принимать поздравления. Приходите потом повидаться со мной. Скажите г-ну герцогу, что я отправил Вольтеру паспорт от короля, в котором тот присваивает ему дворянство.

В Версаль не едут в полдень, но то был язык министров, когда они находятся в Париже. Версаль был как завершение пути. Я направился к м-м д'Юрфе.