Стеклянная тетрадь - Андрей Ветер

Я сразу почувствовал — она чужая.

Попятившись, я спрятался в подъезде и вжался спиной в стену, стараясь исчезнуть. Когда же я решился, наконец, выглянуть из дверей, никакой женщины я не увидел. Была ли это галлюцинация? Связано ли её необъяснимое появление с пролетевшим по небу огненным объектом? Не знаю. Наверняка могу сказать лишь одно: я был свидетелем чему–то таинственному.

Иногда мне кажется, что моя жизнь в Индии наполнена таинственностью.

После недели на пустынном пляже Гоа мы перебрались в Дели, затем нам посчастливилось поехать в Варанаси, иначе известный как Бенарес. Там произошла встреча, о которой могут мечтать многие люди, но которая даётся не каждому.

Никогда раньше я не бывал в Бенаресе, этом священном для всякого индуса городе, который лежит на берегу Ганга. Легенда гласит, что Ганг появился из–за того, что Шива, моя голову, стряхнул со своих длинных волос воду.

Бенарес — вместилище всего самого главного для любого индуса, вместилище священной истины. Индусы утверждают, что приехав сюда, можно избавиться от любых напастей. В этом городе находится более полутора тысяч храмов, многие из которых липнут друг к другу, вздымаются друг над другом

Поплутав по узким извилистым улочкам Старого города, мы в конце концов добрались до места, откуда нам открылась великая река Ганг. К ней спускались толпы людей, все чем–то гремели, шумно разговаривали. Всюду на широкой каменной лестнице стояли велосипеды, сидели седовласые старики, шипели на сковородах и в котелках неведомые нам угощения, плакали и смеялись голые детишки, туристы сверкали объективами фотокамер. Тут и там виднелись обнажённые тела священных мужей, исхудавших до невозможности от длительного поста.

На берегу шумная толпа индусов провожала в последний путь крохотного старичка. Его усадили со скрещёнными худыми ногами на большую каменную плиту и привязали к ней. Старичок всё время заваливался, сминался, как ватная кукла. Хлопотливые друзья и родственники опутывали покойника толстыми веревками и закрепляли на нём ещё камни, хотя плиты, служившей мертвецу троном, хватило бы вполне, чтобы утащить на дно реки десяток человек. Старичок болтался из стороны в сторону и ронял украшенную пышными усами и бородой голову в гирлянды жёлтых и оранжевых цветов, покрывавших его грудь. Суетившиеся вокруг него люди гудели, как пчёлы, некоторые пели.

Лодка качнулась и отплыла. Все разом принялись колотить железками по металлическим гонгам, дуть в трубы и рожки, хлопать в ладоши и завывать какую–то песню. Шум погребальной процессии больше напоминал спонтанный балаган, а не строгую церемонию. Можно сказать, что выглядело всё вполне буднично, никаких красочных одежд, никаких ритуальных костюмов. В основном все были одеты в белые рубахи и белые же штаны. Что касается лодочников, то все они были в изрядно изношенных майках и обёрнуты линялыми тряпками вокруг бедер.

Как только покойника сбросили с борта и вода с плеском поглотила его, песни и звон железа прекратились. До нашего слуха донеслось несколько запоздалых выкриков:

— Харе, харе!

И пространство вокруг нас наполнилось умиротворенной тишиной. Вдали слышались песни других погребальных групп. А прямо возле нас колыхались коричневые воды Ганга.

— Посмотрите, господин, — указал наш лодочник, — вот плывёт бедняк.

Возле лодки покачивался на волнах труп. Он был похож на сломанную куклу, завёрнутую в грязную тряпку и упавшую в реку. Одна нога его ушла под воду, другая выгнулась костлявым коленом вверх. Облепленное мокрой тряпкой лицо уставилось в небо.

— Не хватило денег даже на камень, — сказал лодочник.

— Почему некоторых сжигают, а некоторых топят?

— Сжигают тех, у кого есть деньги на кремацию. Но огонь тут очень дорог. А бедняков и нищих не сжигают. Умерших священников тоже не сжигают, их хорошенько заворачивают в ткань, чтобы скрыть их лицо.

Труп легонько стукнулся о борт нашей лодки и поплыл дальше словно поняв, что от нас ему не получить никакой помощи.

Лодок было много, но они не уходили далеко от берега, кружили неподалеку. Ближе к середине реки пространство оставалось почти пустым. Как только отчаливала очередная лодка с мертвецом, за ней следовали лодки с туристами, жадно следившими за погружением трупа в воду.

Говорят, что каждый индус хочет в старости побывать в этом месте, чтобы приготовиться к смерти. Когда он умрет, его сожгут, а прах опустят в воды Ганга.

Добравшись до середины Ганга, лодочник бросил вёсла, чтобы дать нам возможность насладиться видом Бенареса издали. Город напоминал картинку из книги сказок. Отсюда не было видно грязи, обшарпанных и заплёванных храмовых стен, не чувствовалось зловония, не оглушал общий шум. Отсюда город был похож на причудливое творение насекомых, выгрызших в белых и розовых камнях ровные ряды окошек и дверей. Дворцы магарадж громоздились друг на друга, отовсюду высовывались причудливые башенки храмов, возвышались мощные каменные стены, сбегали вниз широкие полосы лестниц, а внизу, у самой воды, колыхались разноцветные тряпичные навесы и зонты, кое–где тянулся к небу черный дым.

— А можно ли посмотреть, как сжигают покойников?

— Можно. Тут всё можно. Бенарес открыт для всех.

Это правда. Бенарес не таится. Он не изображает из себя священного места. Он просто есть священное место. Он живёт своей святостью и не кичится ею. Святость привычна для него и естественна, как сама жизнь, являющаяся пример того, как самое чудесное и святое может сделаться в глазах человека скучным и неприглядным. В двух шагах от разложенных на песке покойников может устроиться парикмахер или же могут трудиться рабочие, занимаясь починкой вытащенного на берег баркаса. Вдоль берега полным–полно всевозможных речных посудин, многие из которых давно уже не спускались на воду и служат пристанищем для тех, кто хочет получить за небольшую плату ночлег на Ганге.

Мне запомнилась светловолосая девушка, почти девочка. Она стояла на носу прогнившей баржи, одетая в вызывающе открытый купальник европейского пошива, и бросала в Ганг латунную посудину на верёвке. Она ловко управлялась с той посудиной, поднимала её на борт, жадно выливала воду себе на голову, в блаженством запрокинув голову, и снова швыряла верёвку вниз. Некоторое время мы покачивались на волнах напротив неё, а она всё обливалась и обливалась, как заворожённая. На её груди пылал золотой католический крестик.

В Бенаресе встречается много белых людей, влюблённых в индуизм, некоторые мечтают стать отшельниками, носят жёлтую и оранжевую одежду, спят на циновке, едят простую пищу, бреют голову.

Обогнув пару лодок, с которых только что сбросили в воду мертвецов, мы вскоре подплыли к тому месту, где были свалены груды бревен и досок. Нашему взору предстали служители священного ритуала кремации. Они выглядели обычно, одетые в потные майки, короткие просторные штаны или же в обмотки. Они суетливо носили дрова из грузовых баркасов.

Вскоре мы подплыли к тому месту, где перед стенами храма множество людей сваливало на берегу доски и бревна. Там происходило трупосожжение. Множество любопытных сидело на ступенях, поднимавшихся от реки вверх к воротам храма. По этим же ступеням бродили худые коровы, вылизывая грязные камни. Какая–то собачонка с облезлым хвостом выгребала кусок мяса из груды остывших углей — возможно, не сгоревшая часть человеческого тела. Одинокая молодая женщина сидела возле завернутого в цветную материю мужчины и поглаживала тонкой рукой его лицо. Казалось, что она успокаивала его, убаюкивала. Ее лицо не выражало горя, на нём лежала печать торжественного спокойствия. Рядом с этой женщиной не было никого из родственников, она одна провожала умершего мужчину. Чуть в стороне от неё группа сосредоточенных стариков держала над водой укутанного в белый саван мертвеца и опрыскивала его водой, черпая её ладонями из реки. Ещё дальше мы увидели подплывающую лодку, из которой готовились вынести покойника на берег. Его уже приподняли, но он выскользнул и громко стукнулся головой о дно лодки.

Немного подальше на сложенных дровах лежал другой умерший, которого заканчивали обкладывать ветвями деревьев. Мы остановились, чтобы посмотреть на сожжение мертвеца. Седовласый старик взмахнул связкой хвороста. Его товарищ заговорил, живо жестикулируя, и велел ему, судя по всему, размахивать получше, чтобы огонь разгорелся быстрее и был виден отовсюду. Люди должны видеть дым погребальных костров.

Собравшиеся возле костра певцы начали петь, иногда покрикивая и прихлопывая в ладоши. Пели они очень слаженно, громко, почти задорно. Все они были весьма почтенного возраста, но на их лицах мы видели не скорбь, а радость. Поголосив минуты три, певцы разом замолкли. Пламя костра вспыхнуло ярче. Под треск дров затянул песню певец–одиночка. Через его лоб тянулись две проведенные желтой краской горизонтальные полосы. Певец пел задумчиво, закрыв глаза, широко открывая рот. Он пел для того, чтобы подсказать душе, что ей надо последовать за дымом и подняться от погребального костра к небесам.