Стеклянная тетрадь - Андрей Ветер

Да, люди ошибаются, а время — никогда. Оно не умеет ошибаться. Оно создало человека, придумав всё до мельчайших деталей. Какое же оно? Какое у времени лицо? Ведь не физиономия же это циферблата с квадратными римскими цифрами… Должно ведь быть что–то ещё, какие–то формы, руки, пальцы… Не может же быть, чтобы сама по себе зарождалась жизнь. Кто–то должен рассчитать, где насыпать горы, куда разлить реки, как устроить пульсирующий механизм сердца, как выдувать мысли…

— Говорят, что нет сказок, — он ухмыльнулся, заметив, что говорит вслух. — Вздор. Есть сказки. Разве наше существование не есть тому подтверждение? Привыкли считать сказками какие–то необъяснимые вещи. А разве Вселенная — это объяснимо? Разве она реальна для нас, обыкновенных людишек? Или это не бесконечность, или это не вечность, или это не похоже на сказку? В человеке заложено такое, что он сам не может себе объяснить, а от некоторых вещей он начинает суеверно дрожать. И вдруг, когда он начинает делать «что–то эдакое», и другие говорят, что это исключение среди людей. Но всё же не говорят, что это сказка, поскольку это уже реальность, пусть редчайшая из редчайших, пусть единственная, но все же реальность. А пока её не было, она считалась сказкой, а то и просто глупостью.

Он умолк. За спиной мягко пробили часы.

Тpегуpт быстро поднялся и подошёл к двери, хлопнув в ладоши.

— Филипп!

В то же мгновение из тени коридора шагнул слуга. Тёмная, лишённая всякого цвета ливрея, поблёскивала золотой нитью на обшлагах.

— Слушаю, господин.

— Филипп, я жду мадам Шоспье. Как только она появится, незамедлительно проводи её ко мне в кабинет.

Гостья вошла в комнату в назначенный час. С лёгкой улыбкой на губах она направилась к профессору, протягивая ему руку. Тpегуpт безмолвно коснулся гладкой кожи своими тонкими губами.

— Добрый день, дорогой профессор, — её голос бархатистыми каплями растёкся по воздуху.

— Рад видеть вас, милая Мария. Очень рад.

Гостья грациозно откинула голову, медленно повернулась и мелкими шажками двинулась к кровати.

— Профессор, сегодня я хочу получить ещё один урок от вас. Только заклинаю вас не расспрашивать меня ничего. Мы с вами так дружны, и вы всегда мне верили. Если я прошу, значит мне это необходимо. Даже если я прошу что–то непривычное, — она присела на край кровати и обожгла Тpегуpта своими глазами. — Не отказывайтесь. Вы же сами утверждали, что жизнь — это отдельные картинки, и толковать их можно по–разному. Не думайте обо мне плохо, хотя я уверена, что вы и не подумаете дурного. Но мне нужно всё опробовать. Поэтому я прошу вас рассказать мне о поэзии тела. Покажите мне, как распускается цветок в складках простыни, как стихи рождаются от нервных и чутких соприкосновений двух тел, как дышит полной грудью ночная тьма…

— К моему сожалению, я давно не поэт в этом, дорогая Мария. Мой взгляд давно уже циничен.

— Но ведь вы знаете, о чём идёт речь? Тогда сделайте то, о чём я вас прошу.

— Вы представляетесь мне сейчас ребёнком. Неужели вы не знаете, о чём просите? А если знаете, то зачем просите меня? Есть ли у вас чувства для этого? Есть ли желание?

— У меня есть нужда познать это…

Она была неимоверно мягкой, эта влажная женская рука, и тёплый живот казался похожим на отдельное живое тело, вздыхавшее в густых поволоках конвульсий.

Мария вела себя так, будто изучала каждое движение профессора и будто наблюдала за ним и за собой со стороны.

Трегурт двигался мягко, без молодой страсти, хотя женское тело под ним было прекрасно и каждый изгиб его представлялся профессору рисунком волшебника. Но Трегурт тоже наблюдал, ибо хотел понять, кем была лежавшая под ним красавица, источавшая запах ромашек. Он входил в это тело, но ему казалось, что он погружался не в женское лоно, а в непостижимую для разума Бездну…

Порой он слышал музыку. Она звучала где–то в нём, глубоко внутри. Но это было нечто особенное. Тpегуpт не знал таких инструментов, ведь на Земле ничто не умело издавать столь размазанных звуков. Они были низки, протяжны и звонки…

Такая музыка играла в нём в особое настроение, когда профессор чувствовал себя странно, неуютно, но легко. И тогда все становилось ничтожно малым и ощущалось физическое присутствие чего–то огромного, неподдающегося человеческому восприятию. И он, понимая величие этого, содрогался перед человеком — существом маленьким, не способным постигать самое важное, но творящим мелкое и незначительное, называемое историей.

Тpегуpт замечал, что именно в такие минуты у него появлялось ощущение всемогущества. Он мог подняться над Землей, оставив городские огни далеко внизу, мог сломать стену, мог вместиться в собственный мизинец. Он смог бы всё… если бы ещё один только шаг. Но этот последний шаг исчезал, и вместе с ним растворялась способность стать чем–то Большим, частью этого, покинуть оболочку Маленького Человека…

Всегда не хватало самой малости, чтобы суметь. И пропадала музыка. Музыка души.

Тpегуpту начинало казаться, что дорога к Тоннелю открывалась лишь вне реальной жизни. Но ведь нет другой жизни, кроме нашей. Так мы привыкли думать…

Мадам Шоспье приподнялась на локтях и застыла, устремив взгляд на кончики пальцев ног. В коричневом свете задёрнутых гардин её неподвижное тело казалось каменным изваянием.

Но вот статуя шевельнулась и села.

Она размышляет, решил Тpегуpт. О чём? Кто она? Почему она к нему приходит? Она будто живёт другой жизнью. Она спрашивает его обо всем, но профессор чувствовал, что она знает несравнимо больше, чем он

сам. Она словно не была человеком, а пыталась им быть…

Женщина (или это было какое–то иное существо в женском теле?) оперлась рукой о колено. Краем глаза она окинула разбросанные одеяла и подушки. Она не могла понять. Она не могла осмыслить земные ощущения, которыми живут эти Маленькие Люди.

Приходящие из Космоса были Высшим Разумом. Они могли занять любую свободную скорлупку Маленького Человека. Они становились похожими на землян, смотрели, беседовали, ели, пили, спали. Но ни один из них не говорил, что он — часть Высшего Разума. Те, кто был Высшим Разумом, овладели многим, но не всем. Они на сотни ступеней поднялись выше людей, но еще много оставалось до вершин Сознания, до Света, в котором рождается Звёздный Ребёнок. Они были великими по сравнению с Маленькими Людьми, но не могли понять многого из того, чем жили люди.

Познание ощущения есть не слепое постижение осязаний и зрительных образов, то есть восприятие светомиpа в преломлении чувств. Следует познать их суть. Зачем они? Куда они влекут?

А она не могла этого. Именно это не получалось.

В Высшем — своё восприятие, своя логика. Высшее разумно. А здесь…

Ей было просто необходимо овладеть всеми земными ощущениями. Ведь в своё время они тоже были Маленькими Людьми, и тогда они понимали свою жизнь. Должны были понимать. Но только свою жизнь, а не Высший Разум. Правда, у людей есть оправдание — они не знают о существовании Высших начал. А Высшие знают о Маленьких, даже пробуют входить в них. Но понять их не могут…

Приходящие из бесконечности должны понимать простое…

Она не понимала.

Порой ей казалось, что до понимания смысла всех ощущений человечков оставался один шаг. Но на него не хватало чего–то. Всего лишь один шаг…

Город спал, поёживаясь под холодной дождевой пылью, которая возникала прямо из–под качающихся фонарей. Город спал и сверху казался похожим на причудливое созвездие, мерцающее не менее причудливыми узорами улиц… А когда поднимаешься выше, то улицы превращаются в полоски огней…

Полоски огней… мигающие чёрточки… точечки… и всё тонет в темноте ночной туманности…

Далёкое и неизвестное…

И опять в сказке зажглись огни — звёзды на небе. И люди стали давать им имена зверей и придумывать легенды о потерянных золотых волосах и о скользких драконах на гигантских чашах весов.

И опять добрая мама подле крохотной кроватки начинает рассказывать сказку, добрую–предобрую…

Но только если вы не верите в сказки или если вам не интересно, вы пройдите в коридор, он тянется до самого горизонта, и пока вы доберётесь до конца, сказка кончится, а малышка будет уже крепко спать…

Спи, крохотное создание, спи. Тебе ещё далеко. Ты ещё слишком маленькое, чтобы не верить в доброе и Сказочное. А пока ты веришь, твой горизонт будет далеко…

БЕНАРЕС

Моё детство прошло в Индии. Я изъездил Индию вдоль и поперёк. На самом севере, в Гималаях, я поднимался на горных лошадках к искрящимся снеговым шапкам и видел, как из крошечной струйки воды рождается великая река. Побывал я и в самой южной точке, на мысе Комарин, где смешиваются волны Индийского океана, Бенгальского залива и Аравийского моря. Я проехал по восточному и западному побережьям страны, ходил по пыльным улицам Дели, Бомбея, Мардаса, Удайпура, Джайпура. Я получил возможность сравнить жизнь в дорогих отелях с обстановкой дешёвых ночлежек, где в помещении рядами поставлено полтора десятка кроватей и по одеялам бегают чёрные тараканы размером в палец. Я видел стаи акул у берегов Кочина, стада диких слонов в джунглях Кералы и несметные полчища стервятников над трупами умерших коров на обочинах дорог. Я имел счастье посетить вырубленные в скалах древние монастыри Аджанты и прикоснуться в Каджурахо к горячим от солнца стенам храмов, густо покрытым каменными изваяниями любовных пар, застывших в причудливых позах. Я гулял по мраморному Тадж — Махалу в Агре, любуясь красотой знаменитого мавзолея при свете полной луны; в Гоа я видел мощи святого Франциска Ксавьера; в Гвалиоре я успел тайком посидеть на троне тамошнего магараджи.