Безмолвное дитя - Сара Дензил

в которую лучше бы не втягиваться. Печатаются и раздуваются те сюжеты, которые будут обеспечивать продажи, корень зла ищут в тех людях, которые совершенно не заслуживают обвинений, рассказывают небылицы о нашей семье. — Я глубоко вздохнула и погладила живот. Спина болит, ноги отваливаются, и вообще я ужасно устала.

— Я понимаю, как вам сейчас тяжело. Но необходимо попытаться расслабиться. Такой уровень стресса вреден для плода. Вы давно врача навещали? — Я кивнула. — Нужно сходить! Просто провериться.

Я снова кивнула и потёрла глаза, понимая, что она права. На фоне последних событий я совсем позабыла про себя и свою малышку, совсем перестала думать и заботиться о нашем ещё не родившемся ребёнке. Я совсем перестала обращать внимание даже на то, как кроха пинается у меня в животе.

— Что же касается рисунков Эйдена… — Доктор Фостер внимательно просмотрела изрисованные листы. — Могу сказать, что он стал активнее выражать свои чувства и изображать больше осмысленных фигур, чем раньше. Вот, например, очень похоже на дверь.

Я пригляделась к рисунку, на который она показывала: выходит, я до этого неправильно на него смотрела, расположив горизонтально, а надо было повернуть его вертикально. Я повернула лист бумаги и впервые взглянула на рисунок так, как смотрел на него автор. Она была права! Ручки не было, но это определённо была дверь. Эйден изобразил её светло-серой краской почти во всю ширь листа, а сбоку были какие-то более тёмные участки — видимо, дверные петли. Куда бы ни вела эта дверь, она почти наверняка была сделана из какого-нибудь полированного металла, наподобие дверцы большого холодильника на ресторанной кухне.

* * *

На следующее утро мне удалось добраться до врача, когда не было ещё десяти часов, и попасть на незапланированный приём. Эйден сидел рядом со мной на стуле, тихо листая какой-то женский журнал. Рядом с нами ждала очереди мать с тремя детьми, которые как обезьянки неугомонно лазали по сиденьям и разбрасывали по всему полу игрушки из игровой зоны. Началось с того, что эта мамаша время от времени поглядывала на меня, словно пытаясь понять, откуда она меня знает. Потом её взгляд стал более пристальным, и в конце концов глаза расширились: узнала! Я вжалась в сиденье, пытаясь уменьшиться в размерах и проигнорировать её не в меру любопытный взгляд, которым она буравила меня со своего места у противоположной стены помещения.

— Жуть какая с вами приключилась! — изрекла она.

Вступать с ней в диалог я была не обязана, но не смогла удержаться от строгой улыбки в ответ.

— Значит, это он и есть? — ткнула она подбородком, обильно покрытым прыщами, в направлении Эйдена. Он никак не отреагировал, и она неопределённо махнула рукой в сторону своих детей, делая им знак подойти. — Страшно и представить, что с ним было.

Кровь туго забилась у меня в висках, но я постаралась сохранить спокойствие. Какое право имеет эта женщина задавать вопросы об Эйдене?! Кем она себя возомнила? Я проигнорировала её бесцеремонность, обнаружив, однако, что стала ещё яростнее растирать себе руки, и ещё сильнее стиснула челюсти.

— Киран, а ну пойди сюда! — скомандовала она, собирая свой выводок вокруг себя и явно не желая, чтобы дети контактировали с Эйденом. Она то и дело бросала на Эйдена быстрый взгляд, и в эти мгновения в её глазах я видела страх. Вероятно, она решила, что после пережитого Эйден и сам превратился в непонятное чудище, а может, считала, что он представляет опасность для детей, неся на себе печать своего мучителя-педофила.

Пока она разбиралась с детьми, не позволяя им приближаться к нам, я была не в состоянии оторвать глаз от неё и от тугого хвоста, в который она так старательно убрала свои засаленные волосы, что кожа на лице вся натянулась и лоснилась, как полированная. Поведение детей оставляло желать лучшего, и она не стеснялась отпускать в их адрес крепкие словечки.

— А кто ты, собственно, такая?!

В помещении вдруг стало очень тихо, а пожилой мужчина, сидевший по соседству, опустил газету на колени и уставился на меня. Вообще-то я не планировала говорить этого вслух, а если и планировала, то уж точно не с такой язвительной интонацией, какая вышла. Просто рассматривая эту женщину, я диву давалась, как такое могло случиться, что ей повезло иметь нормальных, здоровых детей, а на долю моего сына выпали столь адские «приключения».

— Что-что, милочка? — удивлённо спросила она своим противным надтреснутым голосом.

— Я говорю, что в тебе такого особенного? За что тебе это всё?

— Ты чё, подруга, кукухой двинулась?!

Я отвернулась и стала насупленно рассматривать медицинские брошюры и плакат о болезнях сердца. В этот момент из-за двери кабинета выглянул доктор и назвал моё имя. Мы с Эйденом встали и направились к кабинету, и, проходя мимо женщины, я изо всех сил старалась не смотреть на неё.

— Я вообще-то хотела просто тебя поддержать, овца ты убогая, — вполголоса пробормотала она — ну да, ну да, вполне в духе британской общественности. Поддержку они выражают, понимаешь, а ты их ещё и благодари, будь любезен… Тут малыша похитили и десять лет истязали — а они, видите ли, опечалены! Ну допустим, и дальше что? Напечалившись всласть, они вдруг где-то встречают этого самого мальчика с мамой и просто считают своим долгом засвидетельствовать, сколь велика их печаль. Охренеть, да?! Да-да, всё это крайне печально и невообразимо ужасно, спасибо за сочувствие. И не дай тебе бог среагировать без должной смиренной благодарности — будешь тотчас послана вместе со своим сыном далеко и надолго. Иди в жопу, и так тебе и надо.

Ничто так не переменчиво, как настроение публики, и причина его непостоянства в том, что это средства массовой информации диктуют всем, как им думать и что чувствовать. Именно поэтому в различных «шоу талантов» так обильно используется музыкальное оформление, несущее сильнейший эмоциональный заряд и подобранное именно таким образом, чтобы заставить тебя почувствовать боль и разбить тебе сердце в тот момент, когда очередному одарённому конкурсанту не удаётся пройти в следующий этап. Именно поэтому во время исполнения грустной песни или рассказа о трагической истории участника на экране всегда демонстрируются крупные планы готовых зарыдать зрителей. Все это делается вполне намеренно, и цель одна: обеспечить продажи. Что бы ни было