Ангелы Опустошения - Джек Керуак

День для него заканчивается в высшей степени успешно, каждая лошадь принесла ему денег, «Джек сукин сын если б ты выжал по паре жалких долларов из этих своих джинсов на каждый заезд и сделал бы как я говорил, у тебя б сегодня вечером был славный чек на сорок долларов», так оно и есть но я не жалею – если не считать денег – Рафаэль между тем вышел почти вровняк и у него по-прежнему остались его тридцать долларов – Коди выигрывает сорок и засовывает их все в карман гордо аккуратно разложив все так чтобы мелкие купюры были снаружи —

Это один из его счастливых дней —

Мы выходим с ипподрома и идем мимо автостоянки туда где наша легковушка стоит без присмотра у железнодорожного тупика, и я говорю,

–  Вон твоя стоянка, паркуйся там каждый день и всё,  – поскольку теперь раз он выиграл то без удержу начнет приезжать каждый день —

–  Да, мой мальчик, а кроме этого то что ты там сейчас видишь через полгода станет «мерседес-бенцем» – или для начала по крайней мере «нэш-рэмблеровым» универсалом

89

Ах как озеро снов, все изменилось – мы забираемся в машинку и возвращаемся и завидев маленький покрасневший город на этом белом Тихом океане, я вспоминаю как выглядела Гора Джека в высокогорных сумерках когда красная изморось покрывала высочайшую стену скал пока солнце не садилось полностью, и все же немножко еще оставалось из-за высоты и кривизны земли, а вон на поводке ведут песика через все полосы движения и я говорю

–  Щеночки Мексики так счастливы —

–  пока я живу и дышу и я не удержал не остался ничего не сделал, я просто упустил свою систему и играл на других лошадей и недостаточно и потерял пять тысяч долларов в прошлом году – неужели ты не видишь во что я вляпался ради этого?

–  Заметано!  – вопит Рафаэль.  – Сделаем вместе! Ты и я! Ты возвратишь а я разовью!  – И Рафаэль одаряет меня одной из своих редких несмелых ухмылок.  – Но я теперь тебя вижу, я теперь тебя знаю, Поумрей, ты искренен – ты в натуре хочешь выиграть – я тебе верю – я знаю что ты современный пугающий брат Иисуса Христа, я просто не хочу зависать не на тех ставках, это как зависать не на той поэзии, не на тех людях, не на той стороне!

–  Всё на той стороне,  – говорю я.

–  Возможно но я не хочу разбиваться – я не хочу быть никаким Падшим Ангелом чувак,  – говорит он, пронзительно горестный и серьезный.  – Ты! Дулуоз! Я тебя вижу ты думаешь пойти по трущобам нажраться с бичами, фу, мне никогда даже в голову такое не приходило, зачем навлекать на себя напасти?  – Не трожь собаку – Я хочу делать деньги, я не хочу говорить Ох Ах я потерял дорогу, Ох Ах Золотко Медок я потерял дорогу, я свою дорогу еще не потерял – и вообще попрошу Архангела чтоб дал мне выиграть. Чу!  – Ясный Вестник слышит меня! Я слышу его трубу! Эй Коди слышишь та та тара тара кошак с длинным тромбоном перед началом каждого заезда. Врубаешься?

Они с Коди в полном согласии по поводу всего, я вдруг понимаю что преуспел в своем ожидании что между ними все уладится и они будут друзьями – Так и случилось – Теперь в обоих очень мало следов сомнения – Что же касается меня, то я в возбужденном состоянии поскольку два месяца просидел в темнице на семи ветрах и всем теперь доволен и проникнут, мой снежный взгляд на световые частицы что пронизывают всю сущность вещей, проездом, я ощущаю Стену Пустоты – Естественно совершенно в моих интересах видеть что Коди и Рафаэль рады друг другу, все это относится к тому ничто которое есть всё, у меня нет причин обращать в шутку отсутствие приговора вынесенного Вещам Отсутствующим Судьей который выстроил мир не строя его.

Не строя его.

Коди высаживает нас в Чайнатауне весь аж светясь поскорее поехать домой и рассказать жене что выиграл, а мы с Рафаэлем шагаем по Грант-стрит в сумерках, собираясь разойтись в разные стороны как только поглядим фильм ужасов на Маркет-стрит.

–  Я просек что ты имел в виду Джек про Коди на скачках. В самом деле смешно было, в пятницу снова поедем. Слушай! Я пишу по-настоящему великую новую поэму,  – тут вдруг он видит цыплят в корзинах во внутренностях темной китайской лавчонки,  – смотри, смотри, все они умрут!  – Он останавливается посреди улицы.  – Как мог Господь создать такой мир?

–  А загляни внутрь,  – говорю я, на черные ящики полные белого,  – бьющиеся голу́бки – все маленькие голубки умрут.

–  Я не желаю такого мира от Бога.

–  Я тебя не виню.

–  Я это и имею в виду, я его не желаю – Что за смерть!  – показывая на животных.

(«Все твари дрожат от страха наказания», сказал Будда.)

–  Им рубят шеи над бочонком,  – говорю я, пропуская некоторые звуки что типично для беглого французского, Саймон тоже так делает поскольку русский, мы оба немножко заикаемся – Рафаэль же никогда не заикается —

Он лишь распахивает пасть и выдувает

–  Все это маленькие голубки умрут глаза у меня давно бы раскрылись. Мне все равно это не нравится, мне плевать – О Джек,  – внезапно лицо по-настоящему кривится оттого что он видит этих птиц, стоя на тротуаре темной улицы перед лавкой, не знаю было ли уже так раньше чтобы кто-то чуть не плакал перед чайнатаунскими витринами с битой птицей, кто ж еще мог так поступить только какой-нибудь молчаливый святой вроде Дэвида Д’Анджели (еще появится)  – и гримаса Рафаэля заставляет и меня тоже быстренько пустить слезу, я вижу, я страдаю, мы все страдаем, люди умирают у тебя на руках, этого не вынести и все же надо продолжать как будто бы ничего не происходит, правильно? правильно, читатели?

Бедный Рафаэль, видевший как отец его умер в образах вервия, в суматохе своего старого дома, «У нас в погребе на шпагатах красный перец сушился, моя мама прислонилась к печи, моя сестра рехнулась» (сам так описывал)  – Луна сияет на его молодость и вот эта Смерть Голубок глядит ему прямо в лицо, как вы и я, но милый Рафаэль это уж слишком – Он всего лишь дитё, я вижу как он отпадает и спит среди нас, оставьте малыша в покое, я старый охранник нежной банды – Рафаэль будет спать в руне ангелов и вся эта черная смерть вместо того чтобы быть вещью прошлого я предрекаю станет пробелом – Не вздыхать, Рафаэль, не плакать?  – поэт обязан плакать —

–  Им зверюшкам этим шеи птицы отчикают,  – говорит он —

–  Птицы с длинными острыми ножами что сияют в полуденном солнце.

–  Ага

–  А старый Цинь Твинь Тонь он живет вон там наверху в той квартирке и курил опий мира – опии Персии – у него есть только матрас на полу, переносное радио «Трэвлер», да все его труды под матрасом – Про это сан-францисская «Кроникл» писала как про жалкие гнусные лачуги

–  Ах Дулуоз, ты безумен

(Чуть раньше в тот день Рафаэль сказал, после того всплеска вздернуторукой речуги, «Джек ты гигант», имея в виду гиганта литературы, хоть еще чуть раньше я говорил Ирвину что чувствую себя облаком оттого, что наблюдал за ними все лето Опустошения, я и сам стал облаком.)

–  Просто я —

–  Я не собираюсь об этом думать, я пошел домой спать. Я не хочу видеть снов про загубленных поросят и мертвых цыплят в бочонке —

–  Ты прав

Мы потихонечку пилим прямиком на Маркет. Там влезаем в кино про чудовищ и сперва врубаемся в картинки на стене.

–  Это никудышняя картина, нам на нее нельзя,  – говорит Рафаэль.  – Нет чудовищ, только лунатик в костюме, я хочу посмотреть чудовищных динозавров и млекопитающих чужих миров. Очень надо платить пятьдесят центов чтоб зырить парней с машинами и панелями – и девку в чудовищной спасательной юбке. Ах, давай свалим. Я иду домой.  – Мы дожидаемся его автобуса и он уезжает. Завтра вечером встретимся с ним на обеде.

Я счастливый иду по Третьей улице, сам не знаю почему – Замечательный был день. Еще более замечательный вечер но я не знаю почему. Тротуар мягок по ходу того как я разворачиваю его из-под себя. Прохожу мимо старых притончиков с музыкальными автоматами куда бывало заходил и крутил в ящике Лестера и пил пиво и трепался с кошаками, «Эй! Чё ты тут делаешь?» «Ток что из Нью-Йорка», выговаривая его Ну-Як, «Из Яблока»![70] «Точно из Яблока» «С Нижнего Города» «С Нижнего Города» «Город Бибопа» «Город Бибопа» «Ага!» – а Лестер играет «В испанском городке»,[71] ленивые дни что я проводил бывало на Третьей улице сидя в солнечных переулках киряя вино – иногда разговаривал – подваливают все те же самые, старые, самые эксцентричные бродяги в Америке, в длинных белых бородах и драных пальто, неся махонькие грошовые пакетики лимонов – Прохожу мимо своей старой гостиницы, «Камео», где всю ночь стонут трущобные пьяницы, их слышно в темных ковровых вестибюлях – она скрипуча – она конец света где всем плевать – Я писал большие поэмы на стене в которых говорилось: —