Ангелы Опустошения - Джек Керуак

В машине нет места, выпирают какие-то откоряки, высадить Пенни на углу и махнуть дальше повидать эту новую Кодину фаворитку которая там живет и мы яростно паркуем машину и выбегаем и в комнату, вот она в облегающем платьице делает прическу перед зеркалом и мажет губы, говорит

–  Я еду к фотографу-филиппинцу сниматься голой.

–  Ох ну не мило ли,  – говорит Коди с чрезвычайной елейностью. И пока та наводит у зеркала марафет даже я не в силах оторвать глаз от ее форм, которые совершенны насмерть, а Коди просто вылитый маньяк с какой-нибудь никогда не опубликованной особо порнографической фотки стоит сразу у нее за спиной весь подтягиваясь к ней, близко, не прикасаясь, пока она либо замечает либо не замечает, либо ни то ни другое, а он глядит на меня с мольбой на губах, и показывает на нее, и формует и лепит ее своей свободной рукой, не прикасаясь, я стою наблюдая за его неимоверным спектаклем потом сажусь он продолжает по-прежнему она продолжает накладывать свою помаду. Чокнутая ирландская девчоночка по имени О’Тул.

–  Чувак,  – наконец произносит она и подходит и берет косячок и раскумаривается. Я глазам своим не верю а под конец в комнату заходит трехлетний пацанчик который говорит что-то в высшей степени разумное своей матери типа «Мама, можно мне принять ванну детскими глазками чувак?» что-то вроде этого, или же: «Где моя детская игрушка с которой я смогу быть мальчиком», на самом деле – Затем входит ее муж, кошак из «Погребка», я видел как он там тусуется и бегает. Я высочайше проверяюсь этой ситуацией и пытаюсь выкарабкаться из нее если возьму книжку (Дзен-Буддизм) и начну читать. Коди до лампочки, но мы готовы идти, довезем ее до самого ее фотографа. Они опрометью выскакивают я следом за ними но книжка у меня в руках, и приходится сбе́гать обратно и снова позвонить в дверь (пока Коди руковокружит хорошенькую Миззис О’Тул) а ее муж глядит на меня с верха лестницы и я говорю

–  Я забыл про книжку,  – и взбегаю и протягиваю ему ее,  – В самом деле забыл,  – а он вопит сверху

–  Я знаю что забыл, чувак,  – абсолютно хладнокровно и совершенная пара.

Мы высаживаем ее и заезжаем за Рафаэлем.

–  Ну не славненькая ли она милашечка, ты врубаешься в это платьице,  – и тут мгновенно он обезумевает.  – Теперь из-за одной вашей телеги зацепить этого Рафаэля мы опоздаем на ипподром!

–  О Рафаэль клевый парень! Честное слово я знаю!  – В чем дело тебе он разве не нравится?

–  Он из тех которые не рубят – эти сольди —

–  Ох среди них тоже бывают грубые и гадкие,  – признаю я,  – но Рафаэль великий поэт.

–  Ох можешь елозить тут как тебе заблагорассудится но я не могу все-таки его понять.

–  Почему? Потому что он вопит все время? Так это он просто так разговаривает!  – (А это так же хорошо как и молчание, так же хорошо как и золото, я мог бы добавить.)

–  Не в том дело – Конечно я врубаюсь в Рафаэля, чувак разве ты не знаешь что мы были,  – и он немедленно замолкает на эту тему.

Но я знаю что могу (я могу?) Рафаэль может доказать что он клевый кошак – Кошак, ишак, чувак, дубок, суси это Исус задом наперед —

–  Он хороший пацан – и друг к тому же.

–  Оп-чист-во друзей,[68] – выдает Коди в одно из своих редких мгновений иронии, которое хоть когда и подкатывает, как у д-ра Сэмюэла Джонсона которого я тоже Босуэллизировал в иной своей жизни, подкатывает столь Ирландски-Кельтски жестко и окончательно, как скала, принимающая биенье моря, не поддастся, но эта медленная, но ожесточенная, ирония меж тем железна в скале, сети что кельты расстилают на скалах – Главным образом в тоне его иронии ирландская иезуитская школа, к которой также принадлежал Джойс, не говоря уже о жестком Неде Гауди там на его горе́, а кроме этого Фома Аквинский несчастнозвездный труднозачатый Папа мысли. Ученый-Иезуит – Коди ходил в приходскую школу и был алтарным служкой – Священники трепали его по загривку а он выворачивался чтобы разбить строенья небесные – Теперь же вернулся в борозду своей религии, веря в Иисуса Христа, и в Него (как в христианских странах мы будем пользоваться этим «Н») —

–  Ты видел крестик который Рафаэль дал мне поносить? хотел вообще подарить?

–  Ага

Не думаю что Коди одобряет что я его надел – Я это выпускаю, пойду дальше – У меня от него возникает странное чувство а потом я о нем забываю и все получается само собой – Так же и со всем остальным, а все вообще свято как я уже давно говорил – давно задолго до того как появилось Я чтобы сказать это – слова по этому поводу ну и хрен с ними —

–  Ладно поехали в этот чертов Ричмонд а ехать туда чувак долго поэтому давай подсуетнемся – Ты думаешь он оттуда когда-нибудь вылезет?  – уже выглядывая из окна машины на чердачные окна Рафаэля.

–  Я сбегаю и притащу его, я позвоню.  – Я выпрыгиваю и звоню и ору вверх по лестнице Рафаэлю, распахнув дверь, и тут появляется почтенная пожилая дама —

–  Сейчас спущусь!

Я выхожу к машине и вскоре спускается Рафаэль пританцовывая на высоких ступеньках крыльца и свингуя подходит и вламывается в машину пока я держу перед ним открытой дверцу, Коди заводит нас, я захлопываю дверцу и изящно вписываюсь локтем в открытое окно, и вот он Рафаэль, пальчики в пучках кулачков,

–  Яй, ну парни, уау, вы же мне сказали что будете тут ровно в двенадцать —

–  В полночь,  – бормочет Коди.

–  В полночь?!! Ты мне сам сказал черт бы тебя побрал Поумрей ты собираешься – ты ай, ты, Ох теперь-то я тебя знаю, теперь я все вижу, это всё заговоры, везде заговоры, каждый хочет огреть меня по башке и засунуть труп в гробницу – Последний раз мне снился ты, Коди, и ты, Джек, там было гораздо больше и золотые птицы и всевозможные милые фавны утешали меня, я был Утешителем, я приподымал свои юбки божественности для всех чад которые нуждались в этом, я превратился в Пана, я выдул им сладкую зеленую мелодию прямо из дерева и ты был тем деревом! Поумрей ты был тем деревом!  – Я все это теперь вижу! Вам за мной не пойти!

Его руки постоянно воздеты, жестикулируют этакими обрезочками, или скосами, в воздухе, совсем как итальянец что долго разглагольствует в баре перед целой стойкой с поручнями слушателей – Ух ты, я изумлен этим внезапным звоном звука и безукоризненной delicatesse[69] каждого Рафаэлева слова и значения, я верю ему, он и впрямь имеет это в виду, Коди должен видеть что он имеет это в виду, это правда, я смотрю чтобы проверить, тот же просто ведет машину дальше остро вслушиваясь и к тому же уворачиваясь от встречного движения —

Неожиданно Коди говорит

–  Дело в этом прорыве времени, когда видишь пешехода или машину или грядущую аварию и просто раскалываешься как будто ничего не будет и если оно не разделяется то у тебя выходит этот лишний прорыв времени который их щадит, поскольку обычно в десяти случаях из одного эти астральные тела разделяются, кошак, и это потому что все уже просчитано в том зале наверху где делают Си-га-рил-лы.

–  Ах Поумрей – Терпеть не могу Поумрея – от него ничего кроме дерьма собачьего не дождешься – лапшу на уши вешает – это никогда не кончится – хватит сдаюсь – Во сколько первый заезд, чувак?  – последнее произносится тихо и вежливо и с интересом.

–  Рафаэль прикольщик!  – ору я,  – Рафаэль-Прикольщик,  – (это Коди только что сказал что, «Один из тех парней любит прикалываться над пацанами, знаешь ли» «Ну как все нормально?» «Наар-мальна») —

–  Время первого заезда уже вне пределов нашей досягаемости,  – вяло отвечает Коди,  – и естественно дневной двойной мы разыграть не сможем —

–  Кто это хочет разыгрывать дневной двойной?  – воплю я.

–  Шансы никогда не бывают достаточно неравны. Сто к одному или пятьдесят к одному что ты выберешь двух последовательных победителей, дерьмо все это.

–  Дневной Двойной?  – спрашивает Рафаэль трогая пальцем губу, как вдруг мысленно весь уходит в дорогу, и вот мы несемся в этой малолитражке с тяжелопыхтящим старым двигателем 1933 года, и видно отражение трех лиц в стекле, Рафаэль посредине ничего не слыша и не видя ничего а просто глядя прямо перед собой, как Будда, а возница Небесного Экипажа (полный Воз Белоснежной Команды Номер Один и Маленькая Воловья Тележка) самозабвенно тарахтит о числах, размахивая одной рукой, а третья личность или ангел внимает с удивлением. Поскольку он именно тогда говорит мне что вторая лучшая лошадь оплачивалась шестью долларами если выходила на какое-нибудь из трех первых мест, потом пятью если так было дважды, потом четырьмя трижды, затем чуть меньше четырех (центов на двадцать сорок) дважды, и приходила в деньгах весь день, первой, второй, или третьей весь день —