Наследник фаворитки - Георгий Марчик

…Ким наконец подготовил свой хук и бросился вперед, чтобы сокрушить Женю. Раз… — Ким выбросил вперед правую руку и тут же легко, как танцовщик в изящном па, прыгнул с ударом левой на Женю. Тот был наготове и сам ринулся навстречу с ударом правой прямым… Удар попал точно в подбородок. Ким рухнул на настил ринга. Женя, опустив руки, отошел в нейтральный угол. Судья начал отсчет, показывая открывшему глаза Киму на пальцах цифры.

«Вот, кажется, и все», — устало подумал Женя. Близкая победа не доставляла желанной радости. Что-то беспокоило его. Он смотрел Маше прямо в глаза, в них горели укор и осуждение. Ким поднялся на одно колено.

— Восемь!

Ким вскочил на ноги и принял стойку. Судья подошел к нему, заглянул в глаза и махнул рукой:

— Бокс!

Нет, Ким еще не пришел в себя от сильнейшего удара. Женя это понял, когда от обычного толчка Ким зашатался как при грогги[4]. В зале снова заволновались, закричали:

— Добивай!

Но среди этих криков Женя вдруг услышал знакомый, отчаянный:

— Ким, держись! Кимочка, милый, не падай!

В зале захохотали. Маша поднялась со своего места и продолжала громко и умоляюще:

— Ким! Держись! Ким! Ким! Ким!

Этот крик острее ножа полоснул Женю. Кажется, победа теряет для него всякий смысл.

Ведь в этом бою совсем другие ставки.

…Это тогда, на полянке, он боролся до конца. Помнится, больше всего в те минуты он боялся, чтобы его еще раз не сбили на землю. Он уже с трудом отбивался от наседавших на него бандитов…

Неподалеку по аллейке шла какая-то говорливая компания. Вот она приблизилась. Услышав за деревьями шум драки, люди остановились, прислушались. Кто-то заглянул на полянку.

— Ребята! Двигайте сюда! Нашего бьют! — прозвучал веселый голос. Знал бы этот озорной парень, какой неожиданный эффект даст его шутка!

Трое хулиганов, как по команде, побежали прочь, ломая кусты.

…После соревнований они с Кимом пошли проводить Машу. У выхода из Дворца спорта встретили Грошкина. Он критически оглядел ребят и назидательно сказал Жене:

— Вообще неплохо. Жаль, однако, вы сбавили темп в конце боя…

Женя в ответ лишь виновато пожал плечами. Грошкин повернулся и зашагал в зал.

— В третьем раунде ты перестал атаковать, — сказал Ким, старательно прикладывая пятак к синяку под глазом. — А ведь мог до времени закончить бой… Дал мне прийти в себя. Думаешь, я не заметил?

— Ну что ты, я работал, как обычно.

— Ты перестал наступать, я тоже это поняла, — сказала Машенька.

— Зачем наступать, если нет стоящей цели, — пожал плечами Женя. — Ты ведь за Кима болела.

— Ну что ты? Я за обоих болела, — возразила Маша. — Придумаешь такое! Я за того болела, кто слабее.

Потом они заговорили о завтрашнем семинаре по физиологии, и недавний бой отодвинулся в прошлое и занял в нем свое скромное, незаметное место.

Они подходили к Машиному дому, когда из его подъезда вышел высокий белокурый молодой человек с манерами артиста и гордым профилем древнеримского императора Октавиана.

Сердце Маши дрогнуло в радостном испуге.

— Добрый вечер! — вежливо поклонился Алик.

— Добрый вечер! — вспыхнула Машенька.

Прощаясь, она посмотрела на друзей счастливыми смеющимися глазами:

— Какие вы, мальчики, милые. Я вас обоих просто обожаю…

Великолепный Павлик

 Рубля с мелочью и начатой книжечки троллейбусных билетов Юраше хватило ненадолго.

Несколько знакомых, у которых он по телефону попросил взаймы, отказали под разными предлогами, не слишком при этом утруждая себя вежливостью. Продавать свои вещи? Нет, на это он пока еще не пойдет. Одежда — неотъемлемая и составная часть его самого. Продать замшевую куртку было для него примерно тем же самым, что лишиться, к примеру, руки или ноги. Оставалось взять какую-нибудь срочную халтуру. Юраша во всем великолепии южного загара и блеска заграничных шмоток направился в свое старое ателье.

Встретили его хорошо.

Юраша даже растрогался.

Предлагали: возвращайся, забудем старое, примем. Но Юраша заважничал:

— Не могу, я пошел на повышение. Вот халтуру бы взял… — Он гордо покручивал свои блеклые чумацкие усики.

Побочных заказов в ателье не оказалось.

С тем и удалился.

Когда желудок начал прилипать к позвоночнику, Юраша решился. Некогда два или три дня он стажировался как агент по распространению театральных билетов. Теперь, как видно, пришла пора использовать полученные знания.

Юраша бездумно шел по скользкой дорожке…

На этот раз мачеха-судьба, та самая, что послушного ведет, а упрямого тащит, свела его с Павликом Запорожцем. Тоже в своем роде примечательной личностью.

Павлик Запорожец так и остался заурядным человеком. У него не хватило духу окончить даже два курса института. Он начал свою карьеру комендантом молодежного общежития. Но тем не менее «выбился в люди». Помог слепой случай — личных заслуг Павлика в этом не было ни на грош.

Павлик любил прихвастнуть, что он автор-новатор самого эффективного метода воспитания молодежи — пытался внедрить в своем общежитии систему штрафных очков, подобную той, которая практикуется на спортивных состязаниях за нарушение правил игры. Но его не оценили. Пришлось искать новое поле для применения своих способностей.

На первых порах семейной жизни, обуреваемый планами личного культурно-эстетического развития, Павлик как одержимый покупал книги, выстаивал очереди за подписными изданиями. Он любил, словно завзятый книголюб, порассуждать о художественной литературе. Двух прочитанных книг, как он считал, было вполне достаточно для этого.

В его большой квартире прибавлялось книжных полок — на них выстраивались ряды книг, сверкающие золотым тиснением на разноцветных корешках. Это было эффектно, это было по-настоящему красиво. Супруге надоело любоваться разноцветными корешками. Начался отлив. Книги стали раздражать. Они собирали пыль и занимали слишком много места.

— Ну что ты понимаешь в художественной литературе? — пристала к Павлику жена. — И туда же… О господи, ты писатель, что ли? Или литературный критик? Зачем столько бумаги в доме? Ведь есть библиотеки… Стоят и только пыль собирают.

— Как тебе не стыдно, Евгения! — с ложным пафосом воскликнул Павлик, выпячивая грудь. (Он любил важничать.) — Мы собираем только классиков. Хемингуэй, Экзюпери, Фолкнер. Разве ты не знаешь, с каким трудом я доставал их? Чем лучше пишет писатель, тем труднее купить его книги.

Евгения с сожалением посмотрела на мужа:

— Ну что ты болтаешь? Достать-то ты достал, но не прочитал ни одной. Зачем они тебе?

— Ну и что? — возмутился Павлик. — Разве это мешает мне разбираться в их содержании? Есть же у меня хоть капля здравого смысла. Кроме того, я знаю мнение других людей. Я не читал, потому что занимаюсь на курсах мотоциклистов. Но когда освобожусь… — Как всякий недалекий и не очень грамотный человек, он был самоуверен и агрессивен в своем невежестве.

Супруга вздохнула и промолчала. Однако зерно было брошено и стало прорастать.

И вот настало субботнее утро. Павлик заказал по телефону такси и вместе с женой погрузил в него две тяжелые связки томов классиков отечественной и зарубежной литературы. На первый раз выручка составила сто сорок рублей.

Деньги во внутреннем боковом кармане — это всегда приятно. Чувствуешь себя настоящим мужчиной, этаким гулякой. Павлик шел по улице гоголем, наполеончиком посматривал на мужчин и снисходительно — на хорошеньких женщин. Казалось, весь мир принадлежал ему, был у него вот здесь, во внутреннем кармане. Денежки согревали душу, поднимали тонус лучше всякого черного кофе.

Весь день, валяясь на диване, он планировал, что купит за проданные книги. Много отличных вещей можно купить на сто сорок рублей. Например, охотничье ружье. И с ним ходить на охоту. Убить медведя или лося. Или уничтожить выводок волков. И тогда о нем обязательно напишут в газете. И как это было бы кстати для дальнейшего продвижения по службе. Можно купить рыболовные снасти. Шерстяной тренировочный костюм. Модельные туфли. И выиграть кучу вещей. И разом утереть нос всем знакомым, чтобы не точили о него свои длинные ядовитые языки.

— Павлик, ты опять валяешься на диване?! — заныла жена, прерывая сладостный ход мужниных мечтаний и отравляя радость его существования. — До чего ты ленив! Ешь и спишь. Хоть бы раз квартиру убрал или помыл посуду. Ведь я тоже работаю…

— Когда мы вступали в брак, то есть добровольно объединили наши судьбы, мы четко разграничили наши обязанности, — невозмутимо ответил Павлик. — Я, как мужчина, выполняю в доме всю тяжелую физическую работу, а ты — всю традиционно женскую.

— Но ты никогда ничего не делаешь! — удивилась жена. — Какую тяжелую работу ты выполняешь, хотела бы я знать?